Ячейка 402

После окончания танца захлопнула книгу, и листок с записями положила на твёрдый переплёт, чистой стороной вверх. Ручка валялась под диваном с позавчерашнего дня.

«Я веду себя так, будто я дома. Беру без спросу её вещи, надеваю одежду – похоже, она ничего не имеет против. Сколько дней прошло? Неделя? Больше? Она постоянно рассказывает что-то интересное – то кино, то книжку, то из своей жизни. Они с мужем много путешествовали – просто супер. Даже в Мексике были. Так говорит, что мне кажется, что это был счастливый, нормальный брак. Чего они разбежались? Она даже фотографию не убрала в спальне, я случайно заметила, в рамке: стоят в обнимку, явно где-то за границей. Красивый молодой человек. Оба красивые.

А вчера она мне заявила: „Помнишь, как ты говорила, что думала, когда ехала к возлюбленному Сергею (ей так нравится говорить, чтобы на нервы действовать, но уже не действует), что домой не вернёшься: или у него останешься, или… и т. д.“. Я сказала, что помню. Тогда она сказала, что я, наверно, и не вернусь домой. Меня это возмутило. Хотя я понимаю, что с работы меня должны уже за прогулы уволить, и хозяюшка моя, наверно, вещи под дверь выставила. Но всё равно. Тогда я подумала – а может, Лиля лесбиянка? Так я её и спросила, тайно надеясь, что она рассердится и выгонит меня. Но она не обиделась, засмеялась и сказала, что выселить возлюбленного Сергея из моего сердца не претендует. Потом спросила, может ли считать меня лучшей подругой. Я сказала, что пока ещё не знаю. Да, своеобразный способ приобретать друзей.

Но сейчас, наверно, уже может. Я очень привязалась к ней.

Сегодня мы сильно поссорились. Не знаю, почему она сама не хочет выходить и меня выпускать не хочет. Мне нужно было позвонить родителям. В мобилке аккумулятор умер, они меня не наберут, а у неё телефона дома нет. Ни такого, ни мобильного. У неё вообще ничего нет из техники – разве что холодильник. Стиральной машины нет, пылесоса нет, телевизора – и то нет. Как так можно жить? В такой красоте? Она говорит, что всё ушло при разводе, а ей одной не нужно ничего.

Даже швейная машинка у неё механическая. Притом что она шьёт всё время. Я вообще не знала, что такие выпускают ещё: немецкая, новенькая, но ножная. „Зингер“. Она говорит, что это у неё работа такая – шить на дому. Судьба у меня у портних жить. Но Лиля шьёт не по заказу, а для магазинов. Я такое слабо представляю – дома для магазинов шить. И тем не менее. Одной модели по два-три размера делает, и всё. Часто вообще вручную шьёт, руками! Говорит – для элитных.

Бирки пришивает, однако, будто в EU шитое. Хихикает. Фирмам названия смешные выдумала: „BuBa“, „aposterioiri“, „Punkt“. Но ведь так красиво получается, я скажу! Так всё… просто, и подходит одно к одному, и в то же время никто не догадывался раньше так пошить. И модно вроде, и ни на что не похоже. Платья, блузки английские, ну и юбки там. Талантливая она. Иногда она меня просит помочь, но я не могу, руки дрожат. Я сто лет и себе ничего не шила, а уж другим… Ещё ткани такие – где она их берёт только? Но Лиля смеётся, бери, говорит, получится. Ещё она сказала, что дизайнерский в университете оканчивала, но я ей не верю. Она диплом собиралась показать и забыла. Думаю, не существует никакого диплома.

Ладно, я вообще не о том, а о ссоре. Мне нужно было позвонить родителям, сказать, чтобы не сходили с ума, что я живу у подруги. И мне вообще с ними поговорить хотелось, спросить как у них дела, здоровы ли. Она не понимает этого. Раскричалась, будто я её обманываю. Она не знала, что после смерти бабушки родители вернулись в село, и решила, что я хочу уйти к ним. Я на неё тоже наорала. Она открыла входную дверь нараспашку и заорала: „Ну и вали куда хочешь!“ Сама ушла в спальню и легла лицом вниз. Я порылась в её вещах, нашла немного денег. Пошла на почту. Мне даже не пришла в голову мысль – поехать домой. Я и сумку с ключами не взяла с собой.

Набрала номер – и ничего, длинные гудки. Наверно, у Лили, взаперти, я начала сходить с ума. Я смотрела на людей вокруг – они были как тени теней. Не могу объяснить… Будто их не было. Вовсе… Я спешила вернуться, скажу честно. Мне хотелось домой, к Лиле. Смотрела… Тени теней.

Лиля извинилась передо мной. Даже не обратила внимания на то, что я ходила с её деньгами. Она сказала, что в самом деле вредно засиживаться в квартире, и когда наступили сумерки, мы осмелились выйти. На этот раз я дозвонилась, у моих было всё в порядке. Оказывается, у Байраковых сын женился, так они на свадьбе днём гуляли, третий день. Папа весёлый! На этот раз меня даже не раздражали подробные описания, сколько лет невесте и насколько она моложе меня.

Мы до самого дома Сергея дошли, там всё тот же передавленный цветок валялся. А людей никого не было».

Вложила лист между страницами и поставила книгу на место. Маленькая долька луны заливала всю комнату синим. Анна вдруг испугалась, что написала «…она сказала, что я, наверно, не вернусь». Ничего особенного в её жизни не было, но так сильно не хотелось пропадать.

Время близилось к закату. Полуприкрыв глаза и поджав ноги, Анна устроилась на покатом диване, на котором хочется остаться. Она шила руками, медленно втыкивала иголку и вытягивала вместе с ниткой. Лиля ловко управлялась с рассыпающейся тонкой тканью на машинке. «Зингер», вывезенная на ковёр, прямо к непонятному ветвистому прямоугольнику тёмно-розового цвета, работала бесшумно. Лиля сказала:

– Он был самый лучший, какой только может быть. Ты не представляешь себе такого человека. Такого мужчины…

Но чем он был самый лучший, объяснить не смогла. Будто её бывший муж заключал в себе что-то такое…

– Почему был?

– Потому что был.

– А сейчас где он?

– Не знаю, уехал куда-то, – Лиля посмотрела на неё недовольно, будто она сама должна была знать и не задавать таких неделикатных вопросов.

Опускающееся солнце ударило в стекло. Стекло выдержало, но в носу защемило. Лиля осторожно отложила шитьё. Поднялась, зевнула, потянула лиловатую штору. Замерла у окна, что-то наблюдая.

– Может, хватит на сегодня, а, Анюта?

– Тебе решать. Так что с ним сталось, с твоим мужем? Умер он, что ли?

– Что ты такое говоришь! Наверно, нет. Пугаешь меня. Если бы ты знала, из какого дерьма он меня вытащил! Я по дурости сначала… чем только не занималась. Ладно.

– М-да, ты в школе была… хоть и отличница.

– Была. Между прочим, мне в школе очень хотелось с тобой дружить. Но ты была такая тихая, скромненькая.

– Так что, снизойти до меня не могла?

– Скорее не знала, как подступиться.

Сочащиеся сквозь шторы лучи заполняли комнату. Анна прикрыла веки, и лучи заполнили пространство под веками. Она вспомнила, что года через два после школы от кого-то слышала про Лилю, будто та в институт провалилась, после чего то ли спилась, то ли на таблетках прочно сидела, и в милицию приводы были, и чуть ли не до проституции доходило, и что её не узнать, так распухла. Кто это говорил? Пытаясь шить с закрытыми глазами, наколола пальцы. Лиля всё стояла у окна.

– Вот-вот стемнеет. Анют, не хочешь пройтись?

– Нет. Хочу рукав закончить.

Затворничество и одиночество с каждым днём тяготили всё меньше. Может, воздух здесь другой? Всё меньше тянуло наружу. Не ощущался ни недостаток пространства, ни избыток времени. Закатный свет с каждым днём заливал стены всё нежнее. Анна вдевала новую нитку, казавшуюся красной на солнце. Красные пятна лежали на двери. Она быстро перенимала навыки пошива европейской одежды ручной работы. Самой казалось, что в плане качества их не превзойти никаким европейцам.

– Ты не знала, что у меня была дочка? – спросила Лиля.

Анна ещё никогда не увлекалась какой бы то ни было работой до такой степени. Ей хотелось закончить блузку сегодня, хотя был уже девятый час и голова налилась тяжестью. Она представляла, как эта ткань будет ложиться на грудь, как гладко обернёт плечи той, что её купит. Через некоторое время Лиля повторила: