Ячейка 402

Лиля вытирала лужицу кофе и говорила:

– Я тебя даже не сразу узнала. Ты расстроенно выглядишь. У тебя неприятности? Ты шла так, будто не знала, куда идти.

– У меня украли кошелёк! – выпалила Анна. И закусила губы, потому что хотела сначала задушевно побеседовать, выстроить отношения, а уже потом, собираясь домой, вдруг обнаружить, что кошелька нет в сумке. – Поэтому я не знала, что делать.

– Видишь, как хорошо, что мы встретились. Держи!

Лиля подала белую чашку, через фарфор которой, колыхаясь, просвечивал кофе. Над чашкой вытягивался струйками прозрачный пар.

2

Деление: из одной – две. Четыре. Восемь. Шестнадцать. Тесно. Мы меняемся. Нас всё больше. Мы ищем ось симметрии. Мы ищем, где здесь «впереди», где «сзади». Свобода, равенство, братство остались в прошлом – одни скоро исчезнут, другие пробудут дольше, третьи всю свою вечность. Нас приговаривают к функциям. Утерянное всемогущество осталось в памяти. И мы смотрим сквозь мембрану. Наружу. Мы ничего не видим без глаз. Мы не можем прекратить делиться.

Полупрозрачная плёнка застывает стеклом, стеклянной дверью, круги становятся квадратами, окраска дифференцируется – на белое и зелёное.

Мы далеко. Так далеко, что невозможно представить, долететь самолётом, увидеть по телевизору. Это пространство. Предварительное или последнее пространство.

Стеклянную дверь толкают. Квадраты белые, квадраты зелёные, один за другим, в шахматном порядке.

Девочка и мужчина появились из стеклянного вестибюля, в котором всегда пусто, пошли по двухцветному полу. Мужчина – рослый, светлый – затрачивал на шаги одинаковые отрезки времени и пространства. Как яркая лампа, отталкивал взгляды. Девочка сердито семенила сама по себе, переступала много чаще, чем сопровождающий, но не отставала.

Вокруг мельтешили люди в зеленоватых куртках и штанах, особого внимания на пару не обращали: к мужчине вплотную не приближались, на девочку нечаянно наскакивали и возмущались себе под нос. Девочка, очень красивая, пяти лет, ещё суровее сводила брови, провожала обидчиков недобрым взглядом. К спутнику не подняла лицо ни разу. Растерялась, только когда раздался сверху звонок и эти, в зеленоватом, как под ветром, разлетелись по белым дверям.

Вдвоём петляли в бело-зелёных коридорах. Девочка хотела, но не успевала называть цифры на дверях. Поднимались по лестнице, спускались на лифте; не снижая темпа, вошли в одну из комнат первого этажа. Маленькую комнату с пятью кроватями. Мужчина стал как вкопанный, отпустил девочку – она по инерции сделала ещё пару шагов, села на панцирную кровать и застыла, покачиваясь на пружинах. Хмуро глянула вправо, влево, увидела двух больших мальчиков, большую девочку, ещё одного мальчика, но маленького. Дети рассматривали её молча. Наконец большой мальчик спросил:

– Сколько тебе лет?

Девочка отреагировала – бросила на него сердитый взгляд, но отвечать не стала. Тихо, дети сидели на кроватях, пылинки вращались в свете из окна. Взрослых в маленькой комнате с высоким потолком не было. На полу лежал солнечный зайчик.

Новая девочка посмотрела на зайчика – поискала глазами зеркальце или часы, не нашла. Из тишины зарыдала: «К маме хочу!» Через несколько минут большая девочка с жёлтыми, завешивающими лицо волосами гладила маленькую по согнутой спине. Младший из мальчиков на своей кровати всхлипывал, но никто не обратил внимания. Через потолок доносились шаги со второго этажа.

«Вечером, в сумерках, страшно легко дышать и жить. Если мы с ней когда-нибудь решимся выйти из дому – то только в сумерки. Мы отложим наконец свои дела и свой страх и выйдем наружу. Нас испугает пустота города. Мы видим повсюду людей, но кто они для нас? Они не существуют даже для себя и появляются только в разговорах с другими людьми. Раньше было не так. Раньше, оставаясь наедине, они не исчезали, и если не падали в свою глубину, то всё же продолжали существовать. Я этого часто не замечала. Но я замечала своё существование. Через страшную страстную любовь. Личная драма привела меня к Лиле – школьной подруге. Вообще-то не подруге, но так получилось, что, когда мне было некуда идти и нечего делать, я встретила её.

Лилия – замечательная женщина. Она отпаивала меня кофе и по слогам вытягивала всё, что произошло между мной и Сергеем. Вернее, что ничего не произошло. И что происходило до того. Все эти ночи. Лиля всё перевернула с ног на голову. Мы пили кофе, болтали, слово за слово, сливки и печенье, и я ужасно развеселилась, и она по-моему тоже. Потом она достала долить в кофе коньяк, но кофе как раз уже кончился, и мы не расстроились. Как дети, мы смеялись, рассказывали анекдоты. Я и думать забыла о том кошмаре, в который превратилась моя попытка стать кузнецом своего счастья.

И речи не было о том, чтобы мне идти ночевать домой. Лиля дала мне постель и разложила в зале диван. О котором я и мечтать не смела. Сама она пошла в спальню – я спальню увидела только мельком, но это что-то несказанное, и явно на двоих. Я долго не могла заснуть, растревожилась и решила почитать. Вытянула книгу наугад – какой-то Артур Шопенгауэр. Но вообще-то я была довольно „хорошая“. Когда часы забили полночь, из ковра вынырнули, нет, они не вынырнули, мне так просто показалось, а отделились от рисунка ковра три маленьких человека, вроде карликов, танцуя. Часы били как бы музыкой, миленькой такой музыкой. Я затаилась. Потом мне показалось, что от гардин отделились ещё прозрачные фигурки. И главное, танцевали они отрывисто, точно в такт секундной стрелке. В окне висела луна. Было ощущение, она уставилась на меня и на этих лилипутов. Точно как глаз. И квадратные тени оконных рам лежали, и эти маленькие по ним прыгали. Мне казалось, что-то блестящее вздрагивает в воздухе с ними, в такт стрелке. Я впала в эйфорию. Хороший был коньяк.

Утром проснулась в обнимку с Шопенгауэром. Настроение – поганей некуда. Вспомнила вчерашний день, все свои глупости. Любовь, страсть – прошли. Смешно? Но нужно было оправдывать свою бездарную жизнь, любить страстно. Иначе – что? Мне было не по себе в чужой квартире, без денег. Я уже забыла вчерашнюю Лилию, а помнила только одноклассницу, которую обходила стороной, и то смутно помнила. (Я вдруг поняла, что фамилий половины одноклассников и вспомнить не могу.) Но когда она заглянула в комнату – растрёпанная, в полосатой ночнушке до пят, я не удержалась от смеха, и она улыбнулась в ответ. „Анютка, я сварю кофе, а ты можешь первая в душ идти“.

Очень кстати – вчера я даже не смыла косметику с лица. Ванная оказалась такой же замечательной, как всё остальное в этом доме. Зеленоватая ванна, огромное зеркало, синие квадратные вставки на кафеле, синий шкафчик. Когда я вышла, хлеб, колбаса, сыр были нарезаны. На сковородке поджаривались тосты. Удивилась, что у неё нет тостера, даже у меня был. Лиля попросила присмотреть за тостами, ушла в душ. За завтраком Лиля спросила, не разбудил ли меня ночью бой часов – они ужасно громкие, а она забыла отключить. Я сказала, что нет, и только потом вспомнила свой сон про лилипутов. Наконец я попробовала заговорить о деньгах – за вечер мы сблизились и просьба звучала не так нахально. Я же верну, в конце концов-то. Лиля отшутилась, что-то пролепетала, вроде наличных нет у неё, и попросила подождать до вечера. Если бы я хотя бы карточку взяла – нет, дома лежит, спрятана с серёжками.

Конечно, я знала, что деньги у неё есть. Во всяком случае, такая мелочь, в какой я нуждалась. Вечером она даже не вспомнила о том, что собиралась дать мне денег, я попыталась намекнуть – безрезультатно. Оказалось само собой разумеющимся, что ночевать я снова осталась у неё в зале. Я бы могла уйти, идти домой пешком, ехать безбилетно. У меня создалось впечатление, что Лилия панически боится оставаться одна. Хотя внешне – весела и спокойна. Пригласила меня и не отпускает».