Ячейка 402

Связался с Леонидом Ивановичем. Долго объяснял ситуацию: он всё подготовил, русалки могли беспрепятственно выезжать, но они не явились, и не потому, что не хотели показываться, – потому, что их там не было, он ждал долго и заметил бы, если бы они просто прятались. Леонид Иванович пару раз порывался перебить, но Шарван не умолкал, пока не изложил суть дела.

Леонид Иванович закашлялся и почти извиняющимся тоном сказал:

– Можешь не ждать, Шарван. Они не появятся. Они утопились… Ну, что молчишь? Ты ещё здесь?

Шарван молчал, потому что не знал – это шутка и надо смеяться или Леонид Иванович что-то имеет в виду его пониманию недоступное. Такое случалось.

– Здесь, – спохватился.

– Ты не волнуйся… Расходы покрою, всё как обычно. Тебя не касается.

– Но что с ними всё-таки случилось?

– Да ничего, ничего особенного. Потом…

Хотел застегнуть куртку, но выяснилось, что она и без того застёгнута. Всё равно – во дворах, через которые возвращался, теплее, чем у воды. Не увидит Настьку какое-то время… Хлопнула дверца «Фольксвагена».

Салон автобуса. Её волосы были стянуты сзади резинкой – скучно, как и чёрные синтетические брюки. Она три раза спросила у водителя, когда её остановка – имени такого-то генерала улица, и водитель обещал позвать её. Но ей было мало: она боялась, что водитель забудет, и настаивала с детским упрямством.

Она села рядом со стеклом, уложила на колени потрёпанную дерматиновую сумку, сверху нелепо сложила руки и вдохнула глубоко, как перед прыжком в воду. Автобус тронулся.

– Почём здесь проезд? – спросила у сидящих впереди; ответили тихо – в любом случае во всём городском транспорте цена одна. Она не расслышала и спросила ещё раз.

Она абсолютно ничего не знала и до дрожи волновалась, хотя была уверена, что всё получится, – навязчивой больной уверенностью. Даже сходила в храм и помолилась, чтобы всё получилось. Денег на обратную дорогу не брала. «Не возвращаться. Лучше с моста вниз», – решила Анна. Её звали Анна. Благодать.

Анна никогда не вспомнит этой поездки, будто была слепой или действовала во сне. Какая была погода? Были ли рядом люди?

Если назавтра попытается вспомнить, как добралась до его дома, покажется, что автобус летел над глубоким провалом, над пустотой, и она вряд ли сообразит, что провал – не более чем река под автомобильным мостом. Неприятное, нечистое напряжение время от времени сменялось убийственной слабостью. Только одна мысль, вызревавшая много месяцев и лопнувшая, как нарыв. Только одно лицо.

Смутно-знакомые места, многоэтажки. Она была среди них всего один раз, в туман. Алая лилия с раздавленным стеблем на асфальте. Хороший или плохой знак? Лестница. Звонок.

– Ты? – Удивлённый Сергей на пороге. Сухое, узкое лицо. Заспанный, в спортивных штанах.

– Здравствуй.

– Ну, здравствуй. Что ты здесь делаешь?

Голос его неприятно дёрнулся.

Анна оживилась. «Он дома, он один – всё как задумано, как по писаному, всё хорошо, хорошо, хорошо», – радовала себя, но со дна уже поднималось тёмное и тяжёлое.

– Что я могу здесь делать? Проходила мимо, решила навестить старого знакомого. Надеюсь, ты не расстроен? Не обременю?

Сергей отступил на шаг, они прошли в неосвещённую узкую прихожую, заваленную хламом, и остановились. Дверь в комнату была приоткрыта. Оттуда тянуло табачным дымом. Цветными пятнами передёргивало телевизор, бубнили из него жизнерадостные голоса, бубнила музыка. В зазор было видно стул, с которого свисала мятая футболка. Анна не знала, как ей стать, ей было неудобно в теле, и сесть было некуда, и опереться не на что, и уйти немыслимо. Он смотрел на неё. Она пришла признаваться в любви и забыла слова.

Анна осознавала, что по её нелепому физическому расположению видно сейчас всё: пустые дни и ночи, очень много дней и ночей, и зарождение сумасшедшей идеи – прийти к нему, и расцвет идеи, когда она поверила, что необходимо всего лишь решиться, не хватает только решимости. И приведение в исполнение.

Слова не подходят, она не чувствует их, как плохой актёр, растерявшийся среди диалога. Кончики пальцев покалывает, в них нет ничего от эротических снов. Она стоит, опустив руки, и пытается придумать другие фразы для него. Лишь бы не уходить со сцены. Радостное оживление сменялось лихорадкой.

– Мне просто захотелось тебя увидеть, – продолжает фальшивый текст. – Давно я не бывала здесь, а тут как раз надо было, по делам, и вспомнила – вроде ты тут живёшь… И подумала – у меня вечер свободный, делать всё равно нечего, думаю – зайду, может, сходим куда-то вместе… В смысле, я просто подумала… Почему бы и нет? Вспомнила…

Не закончила фразу – разве не ясно? Они переспали, пусть один раз, пусть далеко не вчера – это достаточное основание, чтобы сходить куда-то вместе, – с её точки зрения, хотя бы, хотя бы сходить; но с его точки зрения – нет, и он не понимает, к чему её речь. Даже если он согласится выйти с ней – потом всё равно отпустит домой, но он не должен отпускать, не должен выходить, это она должна остаться, не должна возвращаться, всё разрушается. Все её мысли. Она не знала, между какими словами нужно вставить «я люблю тебя».

Он вздохнул, как вздыхают, разговаривая с трудными подростками.

– Ладно, давай, заходи. Только не слишком долго, о’кей, у меня тут… Ты в следующий раз звони, если надумаешь!

Сделала шаг, но снова стала, потому что проход между Сергеем и дверью в комнату был ей слишком узок. Посмотрела долгим взглядом на телевизор, узнала в клоуне известного телеведущего, отдавая себе полный отчёт в том, что провалилась. Он не хочет её оставить себе, это видно, это ясно, но что делать, что делать дальше, что говорить? Сергей был так же красив, как в её памяти.

– Ты знаешь, мы так давно не виделись. Почему ты к Мише с Наташей больше не заходишь? Нельзя теряться. Я, я тоже не часто бываю… Но…

– Мне скучно у них, – нетерпеливо оборвал мысль.

– Я тоже у них не бываю, я просто подумала. Знаешь, что я подумала?

– Слушай, может, ты сразу скажешь, чего ты хочешь? Если просто потрепаться, то… Как-нибудь в другой раз, о’кей?

Сказала то, для чего никак не могла найти подходящего места среди фраз:

– Я люблю тебя.

Говорил только телевизор. Ноги дрожали, как остановить их… Ждала ответа. Стена отбрасывала тень на него, лицо было скрыто, светились только глаза и зубы, когда ухмыльнулся:

– И что я должен на это ответить? Ну знаешь, Аня, но…

– Я не знаю. Хоть что-нибудь.

Он неслышно выматерился. Губа его дёрнулась, он сказал:

– Слушай, Анюта. Я не думал, что ты так серьёзно воспримешь… Без истерик, да? Ну, выпили… Я думал, ты тоже…

– Нет-нет, успокойся, я тоже, – она засмеялась неестественно. – Я пошутила, я всё правильно поняла… никаких истерик.

Дорога к семейному счастью. Решаешься пойти к понравившемуся мужчине. Говоришь – я люблю тебя. И живёшь долго и счастливо. Она думала – она останется у него. На этот день и навсегда. У него другие планы. Прекрасно. Великолепно. Самое время сказать главное. Просить главного. Ноги всё дрожали.

– Ты не думай, мы же цивилизованные люди, это просто… вырвалось. Может, пройдём в комнату? Ну хоть четверть часа у тебя найдётся? Я просто хотела ещё с тобой одно дело обсудить, мелочь для тебя, но мне, знаешь, стоя…

– Четверть найдётся. Слышь, Аня, я против тебя ничего не имею, но ко мне должны прийти по важному делу.

– Ты с кем-то… если к тебе женщина должна прийти, ведь она же… она поймёт, я скажу, что я случайно зашла.

– Какая женщина! Это важный для меня разговор. Так что давай, Анют, выкладывай, чего ты там хотела… Может, у этих твоих… Сорокиных ещё свидимся.

– Да не хожу я ни к каким Сорокиным! – выкрикнула и тут же успокоилась – без истерик, просил он, и почти обрадовалась, подумав о своей странной просьбе. Ну вернётся – ну и что? Всё будет по-другому. А значит, всё равно, что не вернётся. – Извини. Маленькая просьба – тебе это ничего не будет стоить, и потом… Я совершенно не буду тебе мешать, ничего, никаких претензий. Мы и не увидимся больше… Наверно. По крайней мере заходить больше не буду, – усмехнулась.