Страница 25 из 87
– Люб, люб!
Ярмак снял шапку, шапка – малиновый верх, из-под шапки чуб волной.
– Благодарствую, браты, за привет и ласку, а только постарше меня атаманы есть.
– Люб!
– Послужи!
– Из старых порох сыпится.
– Волим под Яр-ма-ка-а-а-а!..
Ярмак долго отказывался, как того требовал обычаи, и пятился за спины других.
Старики вывели его под руки и поставили в круг.
– Люб!
Ярмак поклонился:
– Ну, коли так, добро... Только, якар мар, на себя пеняйте. Я сердитый.
Круг гудел и стонал:
– Люб! Ладен!
Мартьян подал Ярмаку обитую медными гвоздями суковатую дубинку.
– Милуй правого, бей виноватого.
И всяк, кому хотелось, подходил к выбранному атаману и, по древнему обычаю, мазал ему голову грязью и сажей с артельных котлов и сыпал за ворот по горсти земли, приговаривая:
– Будь честным, как земля, и сильным, как вода.
Кормщик Гуртовый выкатил на круг бочку с даровым вином и позвонил ковшом о ковш.
– Налетай, соколы!
Ковши пошли вкруговую, загремели песни, – повольщина обмывала своего коренного атамана. [66/67]
Гулкий ветер обдувал поля.
Ноздристые снега сползали в низины. Синие сороки-стрекотухи расклевывали почки зацветающей вербы. На лесной поляне, на солнечном угреве резвились пушистые лисенята.
С галчиным граем, с косяками курлыкающих журавлей прилетела весна-размахниха.
Разыгрались как-то Мамыка с медведкой да и раскатили землянку по бревну. Медведка, фыркая и обнюхивая прелую хвою, припустилась в лес с такой прытью, что бурлак и смигнуть не успел, как она скрылась в чащобе. Он, как был в одном сапоге и без шапки, кинулся за ней и – пропал. Спустя время вернулся и – вернулся один.
– Ну, – потешались товарищи, – к осени пойдет твой косматый сынок по лесам, по болотам чертей полошить.
И до того был нелюдим Мамыка, а тут и вовсе задичал, – задавила удалого чугунная тоска.
Ночью
река дрогнула
тронулась...
Разбуженные треском и шорохом плывущих льдов, гулебщики вылезали из прокопченных логовищ и, тараща в темень глаза, размашисто крестились.
– Ого-го-го!.. Пошла матушка!
– Пошла!
– Час добрый!
– Гуляй, голюшки! Гуляй, гуленьки!
– Запевай, братцы, артельную!
Во всю-то ночь мы темную,
Непроглядную, долгую
ухнем,
грянем!..
Нам гусак кричит: «Давай!»
Мы даем, сильно гребем
да-а-ы,
ухнем!..
На берегу костры и говор, песня, звонкий перестук топоров, смрад кипящей смолы. Кто из лыка веревки вьет, кто дубовые гвозди строгает.
Разметала Кама льды, хлыном Кама хлынула: тут остров слизнет, там – двинет плечом – берег сорвет.
И Волга, играя и звеня под солнцем льдиною как щитом, всей силой своей устремилась в дальний поход.
На дереве начал лист разметываться; птица суетливо завивала гнездо; подобны облакам, гонимым полуденным ветром, летели станицы гусей да лебедей; пролилась весна зеленым дождем, хлынула красна в долины, зажгла лес, затопила луг и поле...