Страница 2 из 9
Чувашей арестовали, и Ерохимов вступил в мою канцелярию (она же и спальня).
— Руки вверх! — воскликнул он, упоенный победой, направляя на меня револьвер.
Я спокойно поднял руки кверху.
— Кто такой? — начал допрос командир Тверского полка.
— Комендант города.
— От белых или от советских войск?
— От советских. Могу я опустить руки?
— Можете. Но, согласно военному праву, вы должны немедленно передать мне управление городом. Я завоевал Бугульму.
— Но я был назначен,— возразил я.
— К черту такое назначение! Сначала нужно уметь завоевать! Впрочем... Знаете что...— великодушно добавил он после паузы, — я назначу вас своим адъютантом. Если не согласитесь, через пять минут будете расстреляны!
— Я не возражаю против того, чтобы быть вашим адъютантом,— ответил я и позвал своего вестового: — Василий, поставь-ка самовар. Попьем чайку с новым комендантом города, который только что завоевал Бугульму...
Что слава? Дым...
АДЪЮТАНТ КОМЕНДАНТА ГОРОДА БУГУЛЬМЫ
Первой моей заботой было освободить арестованных чувашей. Потом я пошел досыпать — наверстывать упущенное из-за переворота в городе.
Проснувшись к полудню, я установил: во-первых, что все мои чуваши таинственно исчезли, оставив засунутую в мой сапог записку весьма невразумительного содержания: «Товарищ Гашек. Много помощи искать туда, сюда. Товарищ Ерохимов секим-башка»; и во-вторых,— что товарищ Ерохимов с утра потеет над составлением своего первого приказа к населению города.
— Товарищ адъютант,— обратился он ко мне.— Как вы думаете, так будет хорошо?
Из груды проектов приказа он взял листочек с перечеркнутыми строками и вставленными словами и начал читать:
«Всему населению Бугульмы!
В связи с занятием мною Бугульмы с сегодняшнего дня я беру управление городом в свои руки. Бывшего коменданта за неспособность и трусость я отстраняю от должности и назначаю его своим адъютантом.
Комендант города Ерохимов».
— Да, здесь сказано все,— похвалил я.— А что вы собираетесь делать дальше?
— Прежде всего,— ответил он торжественно и важно,— объявлю мобилизацию конского состава. Потом прикажу расстрелять городского голову и возьму десять заложников из местной буржуазии. Пусть сидят в тюрьме до окончания гражданской войны... Затем я произведу в городе повальные обыски и запрещу свободную торговлю... На первый день этого хватит, а завтра еще что-нибудь придумаю.
— Разрешите мне сказать,— попросил я.— Не имею решительно никаких возражений против мобилизации конского состава, но решительно протестую против рас стрела городского головы, который встретил меня хлебом и солью.
Ерохимов вскочил.
— Вас встречал, а ко мне даже не изволил явиться!
— Это можно исправить. Пошлем за ним. Я сел к столу и написал:
«Комендатура города Бугульмы,
№ 2891
Действующая армия. Городскому голове города Бугульмы.
Приказываю вам немедленно явиться с хлебом и солью по старославянскому обычаю к новому коменданту города.
Комендант города Ерохимов. Адъютант Гашек».
Подписывая это, Ерохимов добавил: «В противном случае будете расстреляны, а дом ваш сожжен».
— На официальных бумагах,— заметил я,— не пола гается делать подобных приписок, иначе они будут не действительны.
Я переписал послание, восстановив первоначальный текст, дал Ерохимову на подпись и отослал с вестовым.
— Затем,— обратился я к Ерохимову,— я категорически возражаю против того, чтобы посадить в тюрьму и держать там до окончания гражданской войны десятерых заложников из местной буржуазии. Такие вещи решает лишь Революционный Трибунал.
— Революционный Трибунал,— важно возразил Ерохимов,— это мы. Город в наших руках.
— Ошибаетесь, товарищ Ерохимов. Что такое мы? Ничтожная двоица — комендант города и его адъютант.
Революционный Трибунал назначается Революционным Советом Восточного фронта. Понравилось бы вам, если бы вас поставили к стенке?
— Ну, ладно,— отозвался со вздохом Ерохимов.— Но повальные обыски в городе — этого-то уж нам никто не может запретить.
— Согласно декрету от 18 июня 1918 года,— ответил я,— повальные обыски могут быть проведены лишь с санкции Местного Революционного Комитета или Совета. Поскольку таковой здесь еще не существует, отложим это дело на более позднее время.
— Вы просто ангел,— нежно сказал Ерохимов.— Без вас я пропал бы. Но со свободной торговлей мы должны покончить раз и навсегда!
— Большинство из тех,— продолжал я,— кто занимается торговлей и ездит на базары,— это крестьяне, мужики, которые не умеют ни читать, ни писать. Чтобы прочесть наши приказы и понять, о чем в них идет речь, им нужно сначала научиться грамоте. Думаю, что прежде всего мы должны научить все неграмотное население читать и писать, добиться, чтобы они понимали, чего мы от них хотим, а потом уже издавать всякие приказы, в том числе и о мобилизации конского состава.
Ну, вот скажите мне, товарищ Ерохимов, зачем вам нужна эта мобилизация лошадей? Ведь не собираетесь же вы превратить пехотный Тверской полк в кавалерийскую дивизию. Учтите, что на это существует инспектор по формированию войск левобережной группы.
— Пожалуй, вы опять правы,— снова со вздохом согласился Ерохимов. — Что же мне теперь делать?
— Учите население Бугульминского уезда читать и писать,— ответил я.— Что же касается меня, пойду посмотрю, не вытворяют ли ваши молодцы какие-нибудь глупости, да проверю, как они разместились.
Я вышел из комендатуры и отправился в обход по городу. Солдаты Тверского революционного полка вели себя вполне прилично. Никого не обижали, подружились с населением, попивали чай, ели «пеле-меле», хлебали щи, борщ, делились своей махоркой и сахаром с хозяевами — словом, все было в порядке.
Пошел я посмотреть, что делается и на Малой Бугульме, где был размещен первый батальон полка. Там я нашел ту же идиллию: пили чай, ели борщ и держались дружески.
Возвращаясь поздно вечером, я увидел на углу площади свежий плакат, который гласил:
«Всему населению Бугульмы и уезда!
Приказываю, чтобы все жители города и уезда, которые не умеют читать и писать, научились этому в течение трех дней. Кто по истечении этого срока будет признан неграмотным, подлежит расстрелу.
Комендант города Ерохимов».
Когда я пришел к Ерохимову, он сидел с городским головой, который, кроме хлеба и соли, аккуратно сложенных на столе, захватил с собой и несколько бутылок старой литовской водки. Ерохимов был в великолепном настроении и дружески обнимался с городским головой. Он встретил меня словами:
— Читали? Видите, как я выполняю ваши советы? Я сам пошел с этим в типографию. Пригрозил заведующему револьвером: «Немедленно напечатай, голубчик, а то я тебя, сукина сына, пристрелю на месте!» Тот, сво лочь, аж затрясся весь, а как прочел, его начало трясти еще сильнее. А я — бац в потолок!.. Ну и напечатал. Здорово напечатал! Уметь читать и писать — это вели кое дело! Издал приказ—все читают, все понимают, и все довольны. Верно, голова? Выпейте, товарищ Гашек.
Я отказался.
— Ты будешь пить или нет?! — крикнул он угро жающе.
Я вытащил револьвер и выстрелил в бутылку с литовской водкой. Потом нацелил его на своего начальника и выразительно произнес:
— Или ты сейчас же идешь спать, или...
— Иду, иду, голубчик, душенька, это я так... Немножко повеселиться, погулять...
Я отвел Ерохимова и, уложив его, вернулся к городскому голове:
— На первый раз я вам это прощаю. Можете идти домой и будьте довольны, что так легко отделались!
Ерохимов спал до двух часов следующего дня. Проснувшись, он послал за мной и, неуверенно глядя на меня, спросил:
— Вы, кажется, хотели вчера меня застрелить?