Делириум

Мы подружились во втором классе. Тогда миссис Яблонски посадила Хану за одну парту со мной. Временами я думаю, не жалеет ли она об этом? У Ханы фамилия Тэйт, а я тогда уже числилась под фамилией тети — Тиддл, так что все дело было в алфавите. Может, Хана предпочла бы сидеть с Ребеккой Трэлони, или с Кэти Скарп, или даже с Мелиссой Портофино? Порой мне кажется, что я не очень ей подхожу, она могла бы выбрать в подруги какую-нибудь «особенную» девочку. Как-то Хана сказала, что я ей нравлюсь, потому что я настоящая, потому что я способна испытывать настоящие чувства. Но в этом вся проблема — насколько я на это способна?

— Есть кто дома? — кричу я, едва шагнув за порог.

В прихожей, как всегда, темно и прохладно. У меня на руках волоски встают дыбом. Не важно, сколько раз я бывала у Ханы, меня всегда поражает мощность невидимых, встроенных в стены кондиционеров. Какое-то время я просто стою и вдыхаю запахи мебельной политуры, «Виндокса» и свежесрезанных цветов. Из комнаты Ханы на втором этаже доносится ритмичная музыка. Я пытаюсь узнать, что это за песня, но не могу разобрать ни слова, только басы пульсируют сквозь потолок.

Поднявшись наверх, я останавливаюсь. Дверь в комнату Ханы закрыта. Определенно я не в состоянии узнать песню, которую она врубила так громко, что можно оглохнуть. Я вынуждена напомнить себе, что дом Ханы со всех сторон окружен газонами и деревьями и никто не станет доносить на нее регуляторам. Такую музыку мне никогда не приходилось слышать. Какие-то пронзительные, агрессивные звуки, энергия и неистовство. Я даже не могу понять, кто поет — мужчина или женщина. По моему позвоночнику как будто бы пробегает слабый разряд электрического тока. Такое же чувство я испытывала, когда совсем еще маленькая прокрадывалась в кухню и пыталась стянуть из буфета печенье. Именно это я ощущала за секунду до того, как у меня за спиной скрипели половицы и в кухню входила мама. Я оборачивалась, а руки и физиономия у меня были все в крошках.

Я встряхиваюсь и толкаю дверь в комнату Ханы. Она сидит за компьютером — ноги закинула на стол, кивает в такт музыке головой и отбивает ладонями ритм на ляжках. Как только Хана меня замечает, она рывком придвигается к столу и ударяет по клавише на клавиатуре. Музыка мгновенно обрывается. Странно, но наступившая тишина кажется такой же оглушающей, как и грохотавшая до этого музыка.

Хана перебрасывает волосы через плечо и откатывается на компьютерном кресле от стола. На ее лице мелькает какое-то выражение, но я не успеваю определить какое.

— Привет, — щебечет Хана как-то слишком уж радостно. — Не слышала, как ты вошла.

— Если бы я вломилась, ты бы тоже вряд ли услышала.

Я прохожу через комнату и падаю на кровать. У Ханы кровать королевских размеров, с тремя подушками. Когда лежишь на такой кровати, чувствуешь себя на небесах.

— Что это было?

— «Было» что?

Хана поджимает ноги и делает полный оборот на кресле. Я приподнимаюсь на локтях и пристально на нее смотрю. Хана прикидывается дурочкой, только когда ей есть что скрывать.

— Музыка.

Хана продолжает смотреть на меня, как будто ничего не понимает.

— Песня, которую ты тут слушала. Такой грохот, у меня чуть барабанные перепонки не полопались.

— А, это…

Хана откидывает челку со лба. Еще один прокол. Она постоянно теребит челку, когда блефует в покер.

— Так, одна новая группа, нашла в Сети.

— В БОФМ? — продолжаю допытываться я.

Хана меломанка; когда мы учились в средних классах, она могла часами серфинговать по библиотеке одобренных фильмов и музыки.

— Не совсем, — отвечает Хана и смотрит в сторону.

— Что значит «не совсем»?

Как и все остальное, Интранет в Соединенных Штатах контролируется и мониторится для нашей же безопасности. Все веб-сайты, весь контент, включая перечень разрешенных развлечений, который обновляется каждые два года, пишутся правительственными агентствами. Цифровые книги размещаются в БОК, библиотеке одобренных книг, фильмы и музыка — в БОФМ, библиотеке одобренных фильмов и музыки. За небольшую плату их можно скачать в свой компьютер. Конечно, если он у вас есть. У меня — нет.

Хана вздыхает и наконец поворачивается в мою сторону.

— Ты умеешь хранить секреты?

Вот теперь я уже сажусь по-настоящему и передвигаюсь на край кровати. Мне не нравится, как Хана на меня смотрит. Такой взгляд не сулит ничего хорошего.

— О чем ты говоришь, Хана?

— Ты умеешь хранить секреты? — повторяет она.

У меня перед глазами всплывает картинка: мы стоим перед лабораториями в день эвалуации, солнце жарит немилосердно, Хана наклоняется ко мне и шепчет о счастье и несчастье. Мне вдруг становится страшно. Я боюсь Хану и боюсь за нее.

— Да, конечно.

— Ладно. — Хана смотрит вниз, теребит пару секунд манжеты на шортах, потом делает глубокий вдох и говорит: — В общем, на прошлой неделе я познакомилась с одним парнем…

Я чуть с кровати не падаю.

— Что?

— Расслабься, — Хана поднимает руку с раскрытой ладонью. — Он исцеленный, понятно? Работает на городские власти. Вообще-то он цензор.

Пульс у меня приходит в норму, и я снова откидываюсь на подушки.

— Понятно. И что?

— А то, — тянет Хана, — мы с ним вместе в очереди к врачу сидели. К физиотерапевту, ты знаешь. Ну и разговорились.

Хана замолкает. Осенью она растянула связки голеностопа и теперь раз в неделю ходит на физиотерапию. Куда она клонит? Я не понимаю, как физиотерапия связана с музыкой, которую она только что слушала, и поэтому молча жду продолжения.

И Хана продолжает.

— В общем, я рассказывала ему об экзаменах, о том, что очень хочу поступить в Ю-эс-эм, а он рассказывал о своей работе, о том, чем занимается, ну, понимаешь, изо дня в день. Он кодирует доступ в он-лайн, чтобы никто не мог писать, что хочется, или постить, чтобы не размещали в Сети ложную информацию или всякие подстрекательские мысли, — («подстрекательские мысли» Хана закавычила пальцами и закатила при этом глаза), — ну и все такое прочее. Он что-то вроде охранника в Интранете.

— Понятно, — снова говорю я.

Мне хочется сказать Хане, чтобы она переходила ближе к делу. Я все знаю о строгостях в Интранете, каждый из них знает, но если Хану торопить, она может совсем ничего не сказать.

Хана делает глубокий вдох.

— Но он не просто кодирует. Он еще выискивает взломы. В основном этим занимаются хакеры, они умудряются проскочить ловушки и размещают свою собственную информацию. В правительстве их называют «всплывающие утопленники». Их веб-сайты могут плавать по сети час, день или два дня, прежде чем их обнаружат. Там полно всего неразрешенного — мнения людей, форумы, клипы, музыка.

— И ты нашла один такой.

У меня сжимается желудок, а в мозгу, как неоновые вывески, вспыхивают и гаснут слова: «незаконно», «допрос с пристрастием», «постоянный надзор», «Хана».

А Хана, кажется, даже не замечает, что я потеряла способность двигаться. Она вдруг оживляется и становится той энергичной и заводной Ханой, какой была всегда. Она упирается руками в колени, подается вперед и начинает говорить взахлеб:

— Нашла и не один. Десятки. Их там тысячи можно найти, если знаешь, как искать. Если знаешь где. Лина, это просто невероятно. Все эти люди… Они по всей стране… Проникают в Сеть через маленькие бреши. Тебе стоит почитать, что они там пишут. О… об исцелении. И это не какие-то там заразные, которые его отрицают. Есть люди здесь, среди нас, по всей стране, которые не считают, что…

Я смотрю на Хану с таким выражением, что она вынуждена сменить тему.

— А музыка! Ты бы только послушала! Невообразимая, удивительная, ни на что не похожая! От нее голову сносит, понимаешь? Хочется кричать, прыгать, ломать все кругом, вопить…

Комната у Ханы большая, почти в два раза больше моей, но у меня такое ощущение, будто она начинает сжиматься и стены начинают давить на меня. Кондиционеры если и работают, то я больше этого не чувствую. Воздух горячий и плотный, как влажное дыхание. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Хана наконец умолкает. Я пытаюсь открыть окно, но оно не поддается. Я упираюсь в подоконник и со всей силы дергаю его вверх.