Страница 36 из 53
Преподобная Либби, все в той же субботней одежде, в которой она работала у себя во дворе - и все еще беспримерно красивая в свои сорок пять, чтобы симпатично в ней выглядеть, - стояла перед алтарем на коленях почти в сплошной тьме (в Конго не было генератора), а позади нее расположился Кловер, ее немецкая овчарка, пес лежал с понурыми глазами, воткнув нос себе в лапы.
- Эй, Неотмирасего, - воззвала Пайпер. Неотмирасегодняшним она начала называть Бога с недавних пор. В начале осени она имела для него другое имя - Большой Возможный. А летом он был Всемогущим Возможным. Ей нравилось это имя, в нем чувствовалось что-то звонкое. - Ты знаешь, что со мной творилось… Конечно, должно быть, я Тебе уже этим полные уши натолкала, но сегодня я здесь не для того, чтобы вновь толочь о том же сам. Наверняка, Тебе от этого только легче.
Она вздохнула.
- У нас тут творится такой беспорядок, Друг. Надеюсь, хоть Ты понимаешь, что здесь творится, потому что сама я отнюдь. Но мы оба знаем, что завтра в этом помещении будет полно людей, которые будут искать, как заведено, небесной поддержки в катастрофическом несчастье.
Тишина стояла в церкви, тишина во дворе. «Волшебная тишина», как говорили в старых фильмах. И разве она хоть когда-нибудь слышала такую странную тишину в Милле, да еще и в субботний вечер? Ни машин на улицах, ни звука басов какого-либо очередного бэнда, который прибыл поиграть в «Диппере» (ПРЯМО ИЗ БОСТОНА! - как всегда писалось в рекламе).
- Я не буду просить Тебя проявить Твою волю, потому что не верю больше, что у Тебя на самом деле есть воля. Но на всякий случай, если Ты, наконец, где-то там действительно существуешь - вероятность такая есть, и я более чем рада это признавать, - прошу Тебя, помоги мне сказать им что-то поддерживающее. Надежда не на небесах, надежда здесь, на земле. Потому что…
Ее не удивили собственные слезы. В последнее время она частенько рыдала вслух, хотя всегда делала это в одиночестве. Жители Новой Англии весьма неодобрительно относятся к слезам у проповедников и политиков.
Кловер, чувствуя ее отчаяние, и сам заскулил. Пайпер на него шикнула и вновь обернулась к алтарю. Крест на нем часто направлял ее мысли к бантику-логотипу «Шевроле», товарному знаку, который родился сто лет тому назад, потому что один парень случайно заметил его в узоре обоев какого-то парижского отеля, и он ему понравился. Чтобы считать такие символы божественными, наверняка, надо быть безумным.
Тем временем она упрямо продолжала:
- Потому что я уверена, Ты сам знаешь, земля - единственное, что мы имеем. Это то, в чем мы уверены. Я хочу помочь моим людям. Это моя работа, и я все еще желаю ее делать. Надеясь, что Ты там все-таки есть и Тебе это не безразлично - сомнительные надежды, должна признать, - прошу, помоги мне, пожалуйста. Аминь.
Она встала. Фонарика у нее не было, но ей не составляло проблемы выйти отсюда во двор, ни на что, не натолкнувшись, не ударив обо что-нибудь колено. Она знала это помещение от ступеньки до ступеньки, от первой дощечки до последней. И любила его. Она не обманывала себя в отношении отсутствия в ней веры и присутствия упрямой любви к самой идее Бога.
- Идем, Клов. Через полчаса будет Президент. Еще один Большой Неотмирасегодняшний. Мы его послушаем в машине по радио.
Кловер, не проникаясь вопросами веры, послушно последовал вслед за ней.
5
Вдалеке, на Малой Суке (которую прихожане Святого Спасителя всегда называли дорогой номер три), происходило действие намного более динамичное, и при ярком свете. Дом богослужения Лестера Коггинса обслуживал генератор, к тому же почти новенький, даже транспортные ярлыки еще не отклеились с его ярко оранжевого бока. Генератор стоял в собственном сарайчике, тоже выкрашенном оранжевым, рядом со складом позади церкви.
Пятидесятилетний Лестер находился в такой прекрасной форме - благодаря фамильным генам и собственным напряженным усилиям по поддержанию порядка в храме собственного тела, - что выглядел лет на тридцать пять (этому также способствовали рассудительно применяемые средства «Только для мужнин»[117]). В этот вечер на нем были только спортивные шорты, по правой брючине которых шла надпись прописными буквами «Oral Roberts Golden Eagles»[118], и почти каждая мышца на его теле была рельефной.
Во время служб (они происходили пять раз в неделю) Лестер не чуждался стиля телепроповедников, провозглашая молитвы таким экстатически вибрирующим голосом, что титул Главнокомандующего в его исполнении звучал, словно пропущенный сквозь форсированную педаль вау-вау[119]: не Бог, а в-в-огх! В своих частных молитвах он иногда, сам того не замечая, также скатывался на эти модуляции. Но, когда бывал глубоко встревоженным, когда имел срочную потребность посоветоваться с Богом Моисея и Авраама, с тем Им, который ходил в столбе дыма днем и в столбе огня ночью, Лестер свою часть разговора вел низким рыком, который напоминал голос собаки за секунду до нападения на непрошеного гостя. Сам он этого не замечал, потому что не было в его жизни никогошечки, кто мог бы услышать, как он молится. Пайпер Либби была вдовой, ее муж и оба сына погибли в аварии три года назад; Лестер Коггинс всю жизнь оставался мальчиком, который еще подростком страдал от кошмаров, в которых он, мастурбируя, поднимал голову и видел, что в дверях его спальни стоит Мария Магдалина.
Построенная из дорогого красного клена церковь была почти такой же новенькой, как и ее генератор. Ее интерьер буквально поражал скромностью. Позади голой спины Лестера под сводами потолка тянулся тройной ряд скамеек. Перед его глазами была кафедра, она определялась лишь пюпитром, на котором лежала Библия, с большим, вырезанным из красного дерева крестом, который висел на портьере цвета «королевский пурпур». По правую сторону возвышались хоры с музыкальными инструментами, был там и «Стратокастер»[120], на котором иногда играл сам Лестер.
- Бог, услышь мою молитву, - произнес он тем своим особенным молитвенным голосом. В руке он держал длинный тяжелый кнут с двенадцатью узлами, каждый из которых символизировал одного из апостолов. Девятый узел, посвященный Иуде, был выкрашен в черный цвет. - Бог, услышь мою молитву, во имя распятого и воскресшего Иисуса прошу Тебя.
Коггинс начал хлестать себя кнутом по спине, сначала через левое плечо, потом - через правое, ритмично поднимая и сгибая руку. Вскоре пот начал брызгать с его накачанных бицепсов и дельтаподобных мышц. Весь в узлах, кнут хлестал по коже, сплошь покрытой шрамами, издавая звуки выбивалки для ковров. Он неоднократно проделывал это и раньше, но еще никогда - с таким усердием.
- Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву! Боже, услышь мою молитву!
Хрясь, и хрясь, и хрясь, и хрясь. Печет, как огненной крапивой. Гонит по магистралям и проселкам жалких нервов его человеческого тела. Какой это ужас, и какое наслаждение.
- Бог, мы согрешили в нашем городе, и я самый большой среди всех грешник. Я слушал Джима Ренни и верил его вранью. Да, я верил, и вот она, расплата, неминуемая, как это бывает всегда. И не один платит за грехи свои, а многие. Твой гнев не тороплив, но когда время наступает, Твой гнев, как буря, которая налетает на пшеничное поле, сгибая книзу не один колос или несколько, а все колосья. Я посеял ветер и пожал бурю, не только на себя самого, а и на всех.
Были и другие грехи и грешники в Милле - он это хорошо знал, потому что не был наивным, они ругались, и танцевали, и занимались сексом, и употребляли наркотики, он многое обо всем знал - и они, безусловно, заслужили наказание, бичевание, однако этим Милл отнюдь не отличался от любого другого города, но именно его выбрал для такого ужасного наказания Господь.
И все же… все-таки… Возможно ли, чтобы к такому странному проклятью привел не его грех? Да. Возможно. Хотя и едва ли.
- Господи, я хочу понять, что мне делать. Я на распутье. Если такова Твоя воля, чтобы я стоял на этой кафедре завтра утром и признался в том, на что подбил меня этот человек - в грехах, которые мы совершали с ним вместе, в тех грехах, которые я совершал в одиночестве, - тогда я так и сделаю. Но это будет означать конец моего пастырства, а мне тяжело поверить в то, что это есть Твоя воля в это тяжелое время. Если Твоя воля будет в том, чтобы я подождал… подождал, увидел, что случится дальше… ждал и молился с моей паствой за то, чтобы снято было это бремя… тогда я так и буду делать. Все в воле Твоей, Господи. Сейчас и навсегда.