Исцеляющая любовь

Эндикотт медленно повернулся с ухмылкой, означавшей что-то вроде: «Пошел ты, ниггер!» — но вслух лишь прошептал:

— Прошу меня извинить, полковник. Я полагал, мне больше нечего сказать. Чем я еще могу вам помочь? Разве что дать вам что-нибудь от кашля?

— Вы женаты, Эндикотт? — спросил Линк.

Доктор кивнул:

— Трое детей.

— Представьте себе на минуту, что это ваша жена «отсортирована» в безнадежные. Что бы вы предприняли для ее спасения?

Врач задумался.

— Послушайте… сэр, — наконец изрек он, — у нас туг нет времени на гистерэктомию…

— Вы хотите сказать, что это могло бы ее спасти? — быстро вставил Линк.

Взглянув в лицо Эндикотту, он понял, что наконец-то припер того к стенке.

— Послушайте, — стараясь сохранять спокойствие, взмолился тот, — у нее такое сильное кровотечение, что она навряд ли перенесет операцию.

— Только не говорите мне, что у вас нет крови для переливания! — рявкнул Линк.

— Недостаточно, чтобы расходовать ее на безнадежных, полковник. А теперь я все-таки должен идти.

— Вас никто не отпускал! — опять рявкнул Линк. — Я еще не все сказал. Я настаиваю, чтобы эту операцию ей сделали. Видит Бог, они достаточно настрадались. Они, по крайней мере, заслужили свой шанс.

Перчатка была брошена. Теперь вопрос заключался в том, кто первым дрогнет. Линк был выше ростом, глаза у него сверкали.

— Хорошо, полковник, — сказал Эндикотт, напустив на себя дружелюбный вид, — предположим, я найду хирурга, который произведет эту бесполезную процедуру, ну, скажем, в одиннадцать вечера. Где, по-вашему, я возьму два, а то и два с половиной литра крови, которая понадобится больной?

— Скажите точно, сколько нужно, я вам ее доставлю.

Врач расслабился, убежденный, что теперь он загнал своего противника в угол.

— Полковник, человек в вашем звании, несомненно, знаком с порядками в армии США. Мы ни при каких обстоятельствах не имеем права вливать белым пациентам кровь негров. Таков приказ нашего Верховного главнокомандующего, Франклина Делано Рузвельта. Вы меня понимаете?

— Боюсь, доктор, вы упустили одну небольшую деталь. Эта женщина не является военнослужащей американской армии. И даже американской гражданкой. На самом деле ее собственное правительство объявило ее вне закона. Так что вашингтонские законы на нее не распространяются. Вы меня понимаете?

В воцарившейся тишине был почти слышен скрежет зубов Эндикотта.

— Я приведу вам пять человек, доктор. Этого хватит?

— Да. Так точно. Я сообщу вам требуемую группу крови, — устало произнес Эндикотт и пошел прочь.

Линк обернулся и увидел лицо Хершеля. У того по щекам катились слезы.

— Перестань, приятель, выше нос! Видишь, мы разобрались. Обещаю тебе, Ханна выберется.

— Я… Я не знаю, что сказать. После пяти лет терзаний приходите вы и делаете для меня такое…

Линк был одновременно тронут и смущен. Он обнял Хершеля за тощие плечи, а тот все не мог унять слез.

— Этот доктор Штангель был настоящий милашка. Надеюсь, его поймают.

— Мне все равно, — всхлипнул Хершель. — Мне все равно, лишь бы Ханна была жива.

В начале второго ночи Ханну Ландсманн внесли на носилках в операционную, оснащенную по последнему слову медицинской техники, где в ведерке со льдом были приготовлены семь порций крови для переливания. Лицо ее было настолько изможденным, что ей можно было дать лет шестьдесят, хотя Линк знал, ей нет и тридцати. Даже капли пота на ее лбу казались серыми. Хершель крепко сжимал ей руку и шептал слова ободрения, которые она в бреду едва ли воспринимала.

Должно быть, из чувства мести доктор Эндикотт назначил на эту сложную операцию самого молодого своего хирурга, Эндрю Браунинга.

При виде юного доктора, листающего зачитанный «Атлас оперативной хирургии», у Линка упало сердце. Этому студенту еще требовался учебник.

Тут Браунинг повернулся к ним и сказал:

— К сожалению, джентльмены, я должен просить вас выйти.

Хершель не двинулся с места. Как из-под земли появилась медсестра. Она взглянула на Линка и попыталась его успокоить:

— Полковник, я уже работала с Браунингом. Он хоть и молодой специалист, но со скальпелем обращаться умеет, и он очень, очень тщательно работает.

Линк кивнул и тихонько вывел Хершеля из операционной.

Они вышли на улицу и сели на крыльцо. Стояла теплая весенняя ночь, и мирное небо было усеяно звездами.

У Линка с собой было курево. Он вынул изящный серебряный портсигар с эмблемой Третьей армии, достал две сигареты и протянул одну из них своему другу.

Его забил резкий кашель. Здравый смысл подсказывал, что курить вообще не следует. Но черт возьми, нужно же ему как-то отвлечься от тяжелых мыслей!

— Полковник, а вы женаты? — спросил Хершель.

— Это сложный вопрос, Хершель, — смущенно ответил тот. — Когда меня призвали на фронт, мы как раз собрались разводиться. Только оказалось проблемой найти штат, где взаимное презрение принимается в качестве весомого основания. Думаю, сейчас она уже вычеркнула меня из своей жизни. Но сына она оставила с моей матерью.

— Сына?

— Да, Линка-младшего. Летом ему уже исполнится десять. Если честно, все это время меня поддерживает только мысль о предстоящей встрече с ним. А у вас есть дети?

— Была дочь, — ответил Хершель внешне бесстрастно. — Когда нас привезли в наш первый лагерь, ей было около четырех. Нам сказали, что ее забирают в детский сад. Мы поверили, потому что хотели верить. Но в тот вечер, когда мы ее целовали на прощание, мы оба почувствовали, что видим ее в последний раз.

Он глубоко затянулся и добавил:

— Знаете, странная штука. После этого мы с Ханной даже имя ее не могли вслух произносить. Мы только смотрели друг на друга, чувствуя вину уже за то, что мы живы, а наша маленькая Шарлотта лежит где-то мертвая.

Наступило мучительное молчание.

Потом Хершель продолжил:

— А вскоре после этого и нас разлучили. Поверите ли, когда-то я был гимнастом, сильным как бык. И даже состоял в одном атлетическом клубе «только для христиан». Вот они и послали меня в каменоломню, как раба. До вчерашнего дня я так и не знал, что стало с Ханной.