Страница 120 из 191
Джон, хотя и был ярым сторонником республиканских ястребов, пропустил его шпильку мимо ушей.
— Ты ведь учился с Питером Уайманом?
— Да, — сказал Барни, — но отнюдь не горжусь этим.
— А теперь будешь! — заявил ординатор. — Вот, смотри.
Он протянул Барни газету. В нижнем левом углу была фотография Питера в белом халате. На его лице, как обычно, сияла самодовольная улыбка, хотя шевелюра изрядно поредела.
Статья гласила: «Найдена разгадка структуры раковой клетки». И подзаголовок: «Молодой гарвардский исследователь изобретает новаторскую методику в генной инженерии».
Барни почитал материал и подумал: «Он ведь нам всегда твердил, какой он умный. Может, мы напрасно не верили в это? Вот ведь, пишут, у него уже шестнадцать печатных работ и миллион рефератов. Однако и покрасоваться на публике он любит: ведь его открытие будет официально опубликовано только через полгода. Выходит, он созвал пресс-конференцию, чтобы дать Нобелевскому комитету время запомнить его фамилию… Но, видать, не все у Питера гладко. О жене и детях-то — нигде ни слова!»
Но тут Барни отчитал самого себя:
«А ты-то кто такой, доктор Ливингстон, чтобы кидать камни? У тебя-то разве есть жена и дети?»
На что тут же мысленно ответил: «Погоди, дай срок. Мне надо закончить ординатуру и начать свою практику. А кроме того, я уже почти женат».
Как раз в этот вечер Барни планировал сделать Эмили предложение.
Их бурный роман вылился в поездки на спортивные соревнования по всей Америке: футбол, баскетбол, бокс, бейсбол, хоккей, теннис. Они добрались даже до Европы. В августе на соревнованиях по легкой атлетике в Мальмё, в Швеции, ему удалось два дня провести в беседах со знаменитым «железным человеком» — Эмилем Затопеком, и теперь у него был материал для последней главы книги.
Между Барни и Эмили царило полное согласие и взаимопонимание. Даже трусцой они бегали в одни и те же часы.
Если их брак и не станет одним из тех, что свершаются на небесах, то он все равно будет прочным, как широко разрекламированные современные сплавы.
Барни устал налаживать личную жизнь другим людям и решил заняться собственной. Тем более что год назад, на свадьбе Уоррена с Бернис (Банни) Липтон, тоже без пяти минут юристкой, он выдержал немало насмешек.
У них с Эмили были прекрасные отношения, открытые и честные. Наслаждаясь обществом друг друга, каждый из них имел и собственную интересную и содержательную жизнь. И это должно было придать их союзу ту гармоничность, к которой неизменно стремится супружество и которой так редко достигает.
Сегодня, посмотрев, как «Лейкерс» делают отбивную из «Никс», они ужинали у Эмили дома. Меню состояло из самых вкусных вещей, взятых навынос из ресторана «Забар», так что Барни оставалось только охладить вино и открыть бутылку. Наполнив бокалы, он произнес тост:
— Пусть мы всегда будем счастливы. Точнее, пусть всегда будет Эмили!
— «Всегда» — это когда? — улыбнулась она.
— После свадьбы.
Она не донесла бокал до рта. И хотя она постаралась это скрыть, Барни заметил, что Эмили вдруг погрустнела.
— Эм, в чем дело? Я что-то не так сказал?
Она кивнула:
— Свадьба — это…
— Плохое слово? — закончил за нее Барни.
— Для меня — да. Я думаю, ты будешь чудесным мужем.
— Но почему я не могу стать чудесным мужем для тебя?
Эмили потупила взор и покачала головой.
— Нет, Барни, нет, — повторяла она, — ничего из этого не выйдет.
Ему в голову вдруг пришла страшная догадка.
— У тебя есть кто-то еще?
— Нет-нет! — бросилась уверять она.
— А разве ты не испытываешь ко мне никаких чувств?
— Конечно испытываю. Неужели об этом нужно спрашивать?
— Тогда почему, Эмили? Почему?
Она сделала глоток и ответила:
— Я не могу быть женой. Я безжалостна, эгоистична и амбициозна.
И девушка, только что обвинившая себя в бесчувственности и жестокости, разрыдалась в голос.
— Барни, ты заслуживаешь лучшего!
— Какая чушь!
— Нет, это так и есть.
Барни чувствовал себя как человек, который, сажая розовый куст, воткнул лопату в плодородную землю и вдруг уперся в неподатливый камень.
Сомнений быть не могло. Эмили сказала «нет» и не оставила ему никакой надежды.
— Слушай, забудь о моем предложении. Я его беру назад. На нет и суда нет. Это с каждым может случиться. Но могу я тебе предложить кое-что, менее официальное?
— Что именно?
— Перебирайся ко мне. Я оборудую тебе кабинет в гостевой спальне. Мы будем врозь днем и вместе ночью. А если тебе по какой-нибудь причине вдруг не захочется идти домой, я не спрошу у тебя записки от родителей. Ну, что скажешь, моя вольнолюбивая птичка? Боишься клетки?
Вместо ответа Эмили вскочила и, продолжая хлюпать носом, обеими руками обвила шею Барни.
Он с не меньшим жаром ответил на объятия, но мысленно анализировал ситуацию. И внутренний голос профессионала говорил: «Что-то тут не так. А ну, доктор, определи, что именно!»
— Я завтра приеду и помогу тебе собраться.
Спасибо, что ты меня понял, — прошептала она с выражением неподдельной признательности.
Они продолжали обниматься, а Барни все думал: «А что, собственно, я должен был понять?»
Питер Уайман был противоречивой личностью. И вероятно, единственным медиком из Гарварда, столь откровенно ненавидевшим больных.
Уже в первый год своей работы в лаборатории он выказывал всяческое пренебрежение к коллегам, а к своему наставнику и боссу профессору Пфайферу относился лишь с неким подобием доброжелательности. Пфайфер, в свою очередь, взял Уаймана на работу отнюдь не за его обходительность. Просто он оценил всю меру его дарования и не мог допустить, чтобы этот потенциал оказался в руках противника (каковым он считал любого другого специалиста в своей области).
Однако Пфайфер предполагал, что Уайман при его выдающемся уме отлично понимает правила игры: ты помогаешь мне взойти на пьедестал, а когда настанет час, я подам руку и вытяну наверх и тебя. А пока позабочусь о том, чтобы ты, как мой помощник, не испытывал бытовых неудобств, исправно получал гранты от федерального правительства и имел работу в биохимической лаборатории, которую можно считать лучшей в мире.