Вчерашний скандал

Он быстро отыскал Николса и лошадей и спустя несколько минут снова был на Старой Северной дороге. Она его прикончит. Если он не прикончит ее раньше.

Уэр, Хартфордшир

Двадцать одна миля от Лондона

Объявив, что они проголодались, леди Купер и леди Уиткоут вышли из экипажа и поспешили на завтрак в харчевню «Голова сарацина».

Оливия отправила с ними Бейли, а сама осталась в карете, пытаясь собраться с мыслями. Ей необходимо было подумать о том, как быть с Лайлом.

Спокойно думать ей мешало раздражение из-за собственных просчетов и усталость. Даже щебетание двух старых дам, пусть даже таких милых, не помогало. Они увидели, как Лайл отбросил кого-то в сторону со своего пути, и это стало для них самым волнующим зрелищем за долгие годы. Они без остановки будут болтать об этом, размышляя в своей вульгарной манере о его мускулах, выносливости и тому подобном.

Их разговоры вернули Оливию к воспоминанию о теплом давлении сильной руки Лайла, прижатой к ее телу. Она до сих пор ощущала его руку, словно он оставил на ней свой отпечаток, будь он неладен.

Не стоит обращать внимания. Он человек, в избытке обладающий мужской энергетикой, что вызывает сильные ощущения, но она возьмет себя в руки.

И потом, это же Лайл. Естественно, он рассердился и появился гораздо раньше, чем она думала.

Оливия знала, что он поедет за ней. Лайл считал себя ее старшим братом и по натуре был защитником. Более того, как всякий другой мужчина, он считал себя бесконечно разумнее и способнее любой женщины. Ни один мужчина не позволит женщине взяться за что-то, за исключением домашнего хозяйства и детей, а в высших кругах женщинам и эту сферу доверяли редко.

Даже мать Оливии, которая не закрывала глаза на сложность и своеобразие ее характера, знала, что дочь вполне способна и длительное путешествие подготовить, и поместье восстановить. Она, конечно, не собиралась заниматься этим одна, но могла бы.

Что ж, в таком случае все идет по плану, кроме непредвиденного инцидента в «Соколе», от которого Оливия получила удовольствие. У обидчика было забавное выражение лица, когда она залепила ему перчаткой по щеке.

Но потом пришел Лайл и уволок ее…

Дверца кареты открылась.

Перед ней стоял и смотрел на нее Лайл, вокруг одного серебристо-серого глаза расплылся синяк, переливавшийся всеми цветами радуги.

— Тебе лучше пойти позавтракать сейчас, — сказал он. — До полудня мы больше не будем останавливаться, чтобы перекусить.

— Мы? — удивилась Оливия. — Ты же не собирался ехать. Ты предпочтешь жить нищим в Египте или умереть с голоду, чем уступить родителям. Ты ведь решил, что поездка в Шотландию хуже, чем смерть.

— Должен заметить, что путешествие с тобой делает эту поездку еще более роковой! — отрезал Лайл. — Так ты хочешь есть или нет? Пройдет много времени, прежде чем тебе предоставится другой шанс.

— Не ты руководишь нашей поездкой, — возразила Оливия.

— Теперь я, — парировал он. — Ты вынудила меня сделать это. Теперь тебе придется делать все по-моему. Ешь или голодай, решать тебе. Пойду взгляну на ту самую знаменитую кровать.

Оставив дверцу кареты открытой, Лайл повернулся и пошел на постоялый двор.

Оливия влетела в спальню спустя десять минут.

— Ты… — начала она. Но даже в слепой ярости она не могла не заметить кровать, от вида которой у нее пропал дар речи. — Боже мой! Какая громадина!

Лайл, рассматривавший столбик у изголовья кровати, мельком посмотрел на Оливию.

Ее шляпка сбилась набок, волосы растрепались, рыжие кудри спадали на жемчужно-белую кожу. Одежда измялась в дороге. Ее невероятно синие глаза все еще гневно сверкали, хотя и были широко распахнуты при виде кровати, которая была знаменита еще во времена Шекспира.

Она выглядела растрепанной, и хотя Лайлу следовало уже привыкнуть к ее прекрасному лицу, этот беспорядок снова вывел его из равновесия, и сердце в груди застучало часто и болезненно.

— Вот поэтому ее и называют большой кроватью из Уэра [7], — спокойно ответил Лайл. — Ты никогда не видела ее раньше?

Оливия покачала головой, и выбившиеся пряди волос заплясали по щекам.

— Она довольно старая, по крайней мере по английским меркам, — пояснил Лайл. — Шекспир упоминает о ней в «Двенадцатой ночи».

— Я видела вещи в таком стиле, — ответила Оливия. — Тонны дуба, сплошь покрытые резьбой. Но такой громадины не видела никогда.

Кровать действительно была богато украшена резьбой. Цветы, фрукты, животные, люди и мифические существа покрывали каждый дюйм черного дуба.

— Двенадцать футов в ширину и девять — в высоту, — продолжал Лайл. Факты всегда внушают доверие и действуют успокаивающе. — По сути дела, когда занавеси задернуты, это напоминает комнату. Взгляни на боковые панели.

Оливия шагнула ближе.

Он уловил ее запах и вспомнил тепло ее тела в своих руках, когда вытаскивал ее из постоялого двора.

Факты. Он сосредоточился на деталях кровати. Внутри резных арок на двух панелях были изображены городские пейзажи, включая знаменитых лебедей. Он легко провел указательным пальцем по инкрустированному дереву.

Здесь явно не хватало изящества египетского искусства. Но к своему собственному удивлению, Лайл находил эту работу очаровательной.

— Когда они были новыми, привлекали еще больше внимания. Смотри, повсюду остатки краски. В свое время панели, наверное, были довольно красочными, как египетские храмы и гробницы. И так же, как в Египте, посетители оставили здесь свои отметки. — Он обвел пальцем ряд инициалов. — А также печати.

Лайл снова позволил себе взглянуть на Оливию. Теперь на ее лице застыло изумление. Гнев прошел, буря улеглась, потому что она была зачарована. Будучи натурой искушенной, она никогда не была наивной. Однако ее воображение не знало границ, и Оливию можно было увлечь, как ребенка.

— Странно, что ты не видела ее раньше, — проговорил Лайл.

— Ничего странного, — ответила Оливия, рассматривая голову льва с красным клеймом на носу. — Поскольку мы обычно ездим в Дербишир или Чешир, то не по этой дороге. А когда я покидаю Лондон, это потому, что я в немилости, и это означает, что меня надо вышвырнуть как можно скорее и как можно дальше. На осмотр достопримечательностей нет времени.

Лайл отвел глаза от ее лица. Еще немного, и он превратится в полного дурака.

— Хлестнуть того пьяницу перчаткой и обозвать его трусом было не самым разумным поступком, — произнес Лайл, рассматривая одного из сатиров, украшавших резной столбик.

— Зато чрезвычайно приятным.

— Ты вспылила, — сказал Лайл. Когда она выходила из себя, он не мог полагаться на ее разум или инстинкты. И не мог надеяться на то, что она позаботится о себе. Он отошел от кровати и заложил руки за спину. — Что мать говорила тебе об умении держать себя в руках? — произнес он таким же терпеливым тоном, который, как он слышал, использовала ее мать в тот день, когда он познакомился с Оливией.

— Я должна сосчитать до двадцати, — прищурилась Оливия.

— Думаю, ты не считала и до десяти.

— Настроения не было, — ответила она.

— Я удивляюсь, что ты не «угостила» его одним из своих извинений. «О, сэр, я нижайше и смиренно прошу вашего прощения!» — приложив руку к груди, фальцетом произнес Лайл. — Потом ты могла бы похлопать ресницами и упасть перед ним на колени.

Оливия проделала такое, когда они встретились в первый раз, и это представление лишило его дара речи.

— К тому времени, когда бы ты закончила, — продолжал Лайл, — все бы уже рыдали или испытывали головокружение. Включая дебошира. А ты могла бы незаметно улизнуть.

— Теперь мне жаль, что я так не сделала, — сказала Оливия. — Это уберегло бы меня от грубого обращения при выходе из постоялого двора.

И предотвратило бы ощущение ее податливого тела в его руках.

7

Большая кровать из Уэра с 1453 по 1765 год стояла в придорожной гостинице «Корона» в Уэре. Кровать была шириной 3 метра 40 сантиметров. Спинка кровати украшена двумя арками и скульптурами по углам, изножье сделано в виде пяти резных колонок. Сейчас находится в музее Виктории и Альберта в Лондоне.