Пещера

На одеяле лежал, с заложенным ножом, роман Барбюса. Этот роман в кругу Вивиана очень хвалили; Муся знала, что надо будет прочесть и хвалить; но ей приятнее было бы хвалить роман, не читая. За три вечера она не пошла далее двадцать третьей страницы, и теперь плохо помнила, что было на первых двадцати двух: «Что-то очень гуманное, за народ и против войны…» Муся тоже была против войны и заранее соглашалась с автором. И руки держать поверх одеяла было неприятно. «Уж не потушить ли? Нет, Вивиан должен прийти с минуты на минуту, два часа… Да, неприятное… Надо, надо, как следует, подумать о наших отношениях… Серизье, право, очень мил, зачем только у него борода? Он немного похож на Амонасро в „Аиде“, как играл тот итальянец… Или это в „Африканке“ Амонасро?.. Нет, в „Африканке“ Нелюско… Но очень мил… Жаль, что я не попросила его похлопотать о визе для Вити… Он, наверное, легко мог бы это устроить. Впрочем, при первом знакомстве было бы неудобно, но в следующий раз, когда он к нам приедет, я непременно его попрошу. Прямо стыдно, что Вивиан до сих пор не получил для Вити визы… Может быть, он это делает нарочно?.. Неужели в самом деле ревнует меня к Вите? Это, разумеется, мило, но очень глупо… Если б я влюбилась в Витю, то это, право, было бы почти как в идиотских сюжетах Вагнера: Зиглинда полюбила своего брата Зигмунда. Тогда папа — Вотан… Что это у меня все оперы на уме?.. Ну, хорошо, но я-то, я-то, чего же я хочу? Что это значит: не проворонить жизнь? Ах, все эти grandes amoureuses…[45] — Роман Жорж Санд с Мюссе — водевиль в двадцати действиях, одно пошлее другого… Так тушить?..»

Она увидела у лампы сложенный номер газеты и с облегчением вспомнила, что еще его не читала, — утром газету взял Вивиан. Не выпрастывая рук из-под одеяла, Муся подтолкнула роман. Он с мягким стуком упал на ковер: нож выпал, навсегда сгладив грань между известным и неизвестным в романе. Потом пришлось все-таки сделать усилие. Муся развернула газету, положила ее на колени и снова торопливо спрятала руки под одеяло. Как назло, попалась страница биржи и объявлений, — не перевертывать же опять. — «Belle propriété d’agrément, 8 pièces, garages, communs, pare, beaux arbres séculaires, pièce d’eau. Pris à debattre…».[46] «Как же я с ним буду „дебатировать“ цену? Сказал бы столько-то… И расписывает как… Beaux arbres seculaires… Просто деревья…» Приятно было думать, что в покупке такого имения теперь для них нет ничего невозможного. «Может, со временем и купим… Это когда будут дети… „Siphilis… Santal…“ Какая гадость! New York 5.45, Londres 25.97», — прочла она в ровненьких столбцах, симметрично напечатанных мелким шрифтом. «А я позавчера меняла фунты по 25.50… „Russe consolidé 46.50…“[47] Что такое russe consolidé? Плохо у нас все было consolide. Где теперь бедная Сонечка? Думает ли обо мне? Жюльетт немножко на нее похожа, особенно в профиль, но она гораздо умнее… Сонечка была прелесть, но не умная, а эта ах какая девчонка! Нет, какая уж я grande amoureuse!.. Вот и этот длинный автомобиль можем купить, всего 9.800, сколько это на фунты? Четыреста фунтов и того нет… «Français, soutenez l’industrie française…».[48] Как это глупо после войны! «Mesdames, si vous souffrez d’obésité…».[49] Какой смешной этот человек с открытым ртом! Нет, спасибо, je ne souffre pas.[50] Муся взглянула в зеркало шкафа, стоявшего против постели, и улыбнулась. Да, очень мил Серизье… Неужели я когда-нибудь буду лечиться от obésité[51]? И слово какое гадкое!.. А этот ксендз чего хочет? «Les 20 cures de l’Abbé Hamon. Rhumatisme, albumin, diäbéte…»[52] Диабет это и есть сахарная болезнь»… — Мусю опять толкнуло в сердце. — Так жаль папу!.. Бог даст, он поправится… Что еще было неприятного? Что-то такое я думала, когда увидела Ллойд-Джорджа… Да, конечно, обыкновенный старичок, запутавшийся, как все другие, может быть, еще несчастнее других… Все-таки это очень глупо, что я жалею первого министра Англии! Нет, не то… Вивиан? Витя? Ах, да, та танцулька… Князь, бедный князь!» — подумала Муся. Слезы вдруг навернулись у нее на глаза. «Бедный, несчастный Алексей Андреевич!..»

В гостиной блеснул свет, в спальную постучали, Муся поспешно вытерла слезы. Вошел Клервилль. Он всегда стучал, входя в комнату жены. В представлении Муси, это связывалось с тем, что она — иногда с гордостью, иногда с досадой — называла стилем своего мужа. «Смесь Тогенбурга с Maître de forges[53] Онэ», — говорила Муся. Клервилля, вероятно, удивило бы предположение, что в обращении с женой он проявляет какой-то стиль, да еще заимствованный из иностранной литературы: он не читал Онэ и не помнил ни о каком Тогенбурге.

— Bonsoir, ma chérie.[54]

— Bonsoir, mon chéri.[55]

По желанию Муси, они обычно говорили между собой по-французски. Его английский выговор очень ей нравился, — «право, это выходит мило, совсем не то, что итальянский акцент или, о, ужас! немецкий», — говорила Муся друзьям, со смехом повторяя забавные ошибки своего мужа.

— C’était amusant, votre soirée?[56]

— Тrès amusant[57], — ответила она, так же, как он, вставляя мягкий знак после m. Он засмеялся, сел на стул рядом с постелью и поцеловал Мусю. От него пахло сигарным дымом и вином. «Виски или шампанское? — спросила себя она. — Если виски, значит, был с приятелями. А если шампанское?.. Может быть, тоже был с приятелями…»

Муся ревновала классически: скрывая ревность, шутя, делая вид, что ей совершенно все равно, — она думала, что открыла свою, неизвестную другим женщинам, систему самозащиты. Этой системой Муся пыталась обмануть и себя, порою и здесь примериваясь к циничному тону, в подражание какой-то воображаемой парижанке — не то кокотке, не то маркизе: «Вот только не принес бы мне откуда-нибудь подарка…» Муся не знала, изменяет ли ей муж, но ей казалось, что он готов ей изменить с любой красивой женщиной: все они нравились ему почти одинаково. «Так он и на мне женился… Будем справедливы, я была для него отвратительной партией, глупее на заказ не найдешь», — думала Муся, рассеянно слушая начало его рассказа о том, как он провел вечер. «Да, что-то неладно в наших отношениях… Так скоро, кто бы подумал? Я не люблю его… Нет, не „не люблю“, но меньше, гораздо меньше. Чувствует ли он это? Кажется, нет. Он тактичный, умный… — да, умный, — но не чуткий… Можно не любить человека, однако это подкупает, если он все, решительно все делает для того, чтобы быть приятным… Разумеется, он милый, на редкость милый… Но вот то, что я о нем сейчас рассуждаю, как о милом чужом человеке, это показывает… Да нет, это ничего не показывает! — рассердилась на себя Муся. — И не в нем дело… Главное, я не хочу, чтоб все было одно и то же. Я не дам, не дам украсть у себя жизнь…» Вивиан говорил — все о своем, о скучном, — уже несколько дольше, чем мог говорить без реплики, и смотрел на нее с легким недоумением. «Верно опять что-нибудь из области âme slave»[58], — подумал он. Муся слова «âme slave» произносила с насмешкой, — так оно было принято и у всех ее русских друзей. Однако Клервилль решительно не понимал, над чем собственно они смеются. Он, впрочем, и вообще пришел к мысли, что понять Мусю ему трудно. Его женитьба была, очевидно, ошибкой, но эта ошибка не слишком тяготила Клервилля: в нем был неисчерпаемый запас оптимизма. Страстная любовь прошла что-то очень быстро, возможность тесного прочного сотрудничества оставалась: Мусю показывать было не стыдно, интересы были общие. «Не союзная, а сотрудничающая держава, assosiated power, как Соединенные Штаты», — благодушно думал он.

45

великие любовницы (франц.)

46

«Прекрасное поместье, 8 комнат, гараж, службы, парк с чудесными вековыми деревьями, водоем. Цена по соглашению… (франц.)

47

Русский обеспечен (франц.)

48

«Французы, поддержите французскую промышленность…» (франц.)

49

«Дамы, если вы страдаете ожирением…» (франц.)

50

Я не страдаю (франц.)

51

ожирение (франц.)

52

Двадцать курсов лечения аббата Амона. Ревматизм. Белок. Диабет (франц.)

53

хозяин кузницы (франц.)

54

Добрый вечер, дорогая (франц.)

55

Добрый вечер, дорогой (франц.)

56

Интересно было на вашем вечере? (франц.)

57

Очень интересно (франц.)

58

славянская душа (франц.)