Страница 43 из 76
Злая фея, естественно, — полная противоположность. Это «черное» существо — несомненный дух тьмы, не обязательно безобразный, но непременно коварный и зловредный. Однако ее волшебная сила ничуть не меньше, чем у добрых фей, и это служит предметом их бесконечных состязаний, особенно при дворах владетельных особ, ибо чисто женское тщеславие не позволяет феям обойтись без публики. Им постоянно нужны аплодисменты.
Впрочем, границы добра и зла нередко бывают сильно размыты, и «белая» фея может иногда по доброте душевной наградить таким подарком, что человек и не чает, как от него избавиться, не разгневав свою покровительницу. Поэтому четкое «цветовое деление» фей проблематично: если фею нельзя называть злой, значит, она добрая, и наоборот. Германцы точно так же различали хольдов — демонов своих легенд, весьма напоминающих эльфов.
Черные эльфы, как уже говорилось, были исключительно мужского пола, и добрые дела были им чужды — разве что поневоле. Белые эльфы могли творить добро, а в ответ на обиды — зло, и подразделялись на «сильный» и «слабый» пол. Феи были исключительно женского рода и способны как на добрые, так и на злые дела. Но главное, чем они отличались от эльфов, — это постоянное общение с людьми и, как следствие, их человеческое обличье, изменяемое только в силу необходимости и на короткое время.
К феям, безусловно, принадлежала фрау Хольда (Прелестная или Благосклонная), на каком-то этапе отождествившаяся с Нертой и ставшая владычицей вод. Она могла принимать облик то юной и прекрасной девы, напоминая в такие моменты валькирию — волшебницу Хильд из «Младшей Эдды», то угрюмой и злобной старухи. В некоторых легендах она — покровительница горных пастбищ в голубом платье и белом покрывале — заводит танцы с пастухами и иногда умыкает наиболее ей. приглянувшегося. Дровосеки же знали ее под именем Лесовички («хольц» по-немецки — лес, дерево) — невзрачной, пожилой, низкорослой и патлатой женщины, одетой в мох, отчего ее еще называли Моховичкой. Она подходила со своим неизменным горшком и просила поделиться едой. Взамен она давала лесорубам какой-нибудь мудрый совет, выступая как раци. У людей искала Лесовичка и защиту от диких зверей, которых панически: боялась. Дровосеки спасали ее тем, что вырубали на поваленных деревьях три креста (несомненно, христианский мотив), отпугивавших злых обитателей леса. Лесовичка усаживалась на эти стволы и спокойно уплетала свою еду, наблюдая за работой лесорубов. В немецком Френкенвальде ее считали покровительницей льноводов и прях и оставляли на поле жертву — три полные меры льна. Это должно было обеспечить хороший урожай на будущий год.
В Австрии, Баварии, Верхней Германии, Тюрингии, Франконии, Швабии, Швейцарии и Эльзасе эту добрую фею почитали под именем то фрау Хольды, то Перхты. На древневерхненемецком Перхта (позднее — Берта) — сияющая, светлая, священная, это калька слов «арьяс» и «луг». Можно полагать, что Перхта — женская ипостась Луга. И действительно, она — непревзойденная мастерица и чародейка. Хольда и Перхта — такая же неразлучная пара, как добро и зло. Судя по имени, Перхта первоначально была доброй феей. Она заботилась о пряхах, убаюкивала младенцев, если кормилицы засыпали, — словом, вела хозяйство, оставаясь невидимой. Это была как бы древняя прамать рода, из потусторонних глубин наблюдавшая за ним и даже заблаговременно предсказывавшая чью-нибудь смерть.
В Баварии, где ее знали как Белую Женщину, еще помнят, как геймши (так называют там эльфов) по ее повелению орошали по ночам поля для людей. Случай уникальный: черные эльфы не переносят крестьян и всячески вредят им, поскольку те своим плугом тревожат их покой и безопасность. Но потом люди рассорились с Перхтой, и она навсегда покинула те места, а ее «добрые» функции взяла на себя Хольда. Их чествовали двенадцать дней — между рождеством и богоявлением. Обе они надзирали за пряхами, но если Хольда всегда готова была прийти им на помощь, то Перхта, если они не успевали закончить работу до наступления нового года, насылала в дом мышей, те перегрызали пряжу, и все приходилось начинать сначала. Еще безжалостнее поступала эта особа с теми, кто осмеливался в ее праздник испробовать что-нибудь, кроме излюбленных ею каши и рыбы. Такому святотатцу она немедленно вспарывала брюхо, как следует очищала его и потом зашивала, причем вместо иголки использовала лемех плуга, а вместо нитки — цепь. Поэтому ее называли еще Дикой Бертой или Железной Бертой и изображали с длинным железным носом.
Иными словами, Перхта стала символом смерти, а также зимы, как Морана. 7 января, по истечении двухнедельного срока, начинался фастнахт — праздник прихода весны, продолжавшийся до начала поста. В Зальцбурге в эти дни устраивались развеселые перхты — шествия ряженых в черных масках и с овечьими шкурами поверх одежд. В Югославии роль Перхты исполнял мальчик, одетый точно так же. Он молча входил в каждый дом, молча принимал дары и молча уходил восвояси. В Германии и Австрии целая толпа буршей — берх-тов — проносила днем через весь город причудливое чучело хвостатой Перхты, увешанное бубенцами, быть может, намекающими на ее происхождение от эльфов, громко щелкая при этом кнутом. А ночью разводились костры и устраивались состязания по бегу и прыжкам. Победителю в прыжках вручался особо ценный приз, ибо именно на такую высоту должны были летом вырасти злаки. Остатки этих празднеств все еще существуют в Европе, а ритуальные бег и прыжки превратились в виды спорта. Этой же цели — ускорению роста полевых культур — способствовали и подскоки в танцах, и посыпание друг друга зернами. У некоторых народов посыпание зернами жениха и невесты сохранилось до наших дней, как знак пожелания им плодородия. А в Штирии, Тироле и Швейцарии с наступлением пасхи люди наблюдали за восходящим солнцем и, когда его диск выкатывался на вершину холма, с замиранием сердца ожидали, не совершит ли он тройной прыжок…
И эльфы, и феи, и иные подобные им духи охотно помогали людям Триполья вести все более усложнявшееся хозяйство: доставляли медь с Балкан, следили, чтобы мыши не попортили пряжу и не изгрызли дерево или зерно, чтобы ровной была основа в плетеных изделиях, чтобы как следует выдубились шкуры. Это были уже чисто домашние божества. А на смену им все увереннее приходили настоящие боги, дети Великой Матери — земли, почитаемой в виде кобылицы.
Три вида эльфов символизировали собой три этажа мироздания (небо, землю, преисподнюю) и три стихии (воздух, землю, воду). Феи, подчинившие себе эльфов, олицетворяя и то, и другое, и третье, были уже существами вполне земными, а их организация, как и организация небожителей, живо напоминала уклад человеческого общества: они имели свои государства и своих владык. Многие феи, в отличие от безликих эльфов, известны по именам: Вивиана, Мелузина, Моргана, Эллисер, Эстер — цель, Фанферлюх. Мы встречаем их у круглых столов Артура, Амадиса Галльского, Неистового Роланда. Правда, это более поздние времена, но ведь вполне возможно, что имена этих фей передавались изустно из поколения в поколение, из легенды в легенду. Как и имена королевы фей Маб или короля Оберона (он же Альберон, Аль — берих), созданные гением Виланда, Спенсера и Шекспира (оперы Карла Марии Вебера «Оберон» и «Феи» Рихарда Вагнера по сказке Карло Гоцци до сих пор пользуются заслуженным сценическим успехом).
Феи — мужчины в Европе исчезли довольно рано, а некоторым народам Гиндукуша они известны и сегодня. Среди их демонов и пери «есть и мужчины и женщины, — отмечает К. Йеттмар. — Существует тенденция рассматривать демонов женского пола как существа, готовые помочь и менее опасные». Это без всякого сомнения самый древний, первоначальный пласт индоарийских верований, давший жизнь европейским эльфам, гномам и феям, но сохранившийся в первозданном виде только у народов высокогорий, тысячелетиями изолированных от мира. В их юшах нетрудно признать титанов, точно так же оспаривавших власть богов над миром. Их сучи — это вполне европейские феи: сходство заходит так далеко, что они, как добропорядочные русалки, стирают в воде свои одежды. Калашские вароти, жестокие и вспыльчивые, — это рудры индийцев или черные эльфы европейцев. В гиндукушских мифологиях вароти и сучи считаются «мужчинами» и «женщинами» одного народа и обитают на определенных горах или у определенных озер (обнаружить такие места — к несчастью, это все равно что пересечь радугу на море). Из числа вароти избирался король, из числа сучи — королева. Со временем вароти стали восприниматься как злые силы и, пишет Йеттмар, «демонизируются или вовсе исчезают из поля зрения», тогда как сучи, напротив, сделались олицетворением «чистых обитателей высот». по-зидимому, то же самое произошло когда-то и в мире европейских фей.