Рождение Темного Меча

— Так это все из-за них! — внезапно воскликнул мальчик. — Джанджи не носит башмаков. И ты не носишь. Только я и мама. Ладно, я их сниму!

Он дрыгнул ногой, и один из башмаков шлепнулся на вспаханную землю, где и лежал до тех пор, пока на него не наткнулась какая-то полевая волшебница, проходившая здесь по своим делам, и не отнесла домой в качестве курьезной находки. Сарьон попытался стряхнуть и второй башмак, но тут на ножку малыша легла отцовская рука.

— Сынок, Жизнь в тебе недостаточно сильна...

— Папа, она у меня есть! — перебил его Сарьон, пытаясь настоять на своем. — Глянь! Нет, ну глянь!

Он взмахнул ручонкой, и его ряса длиной по колено превратилась из зеленой в ярко-оранжевую. Сарьон совсем уже собрался добавить к оранжевому несколько синих пятен: он очень любил пестрые наряды, но мама никогда не позволяла ему ходить дома в таких. Зато отец против них не возражал, и потому мальчику дозволялось наряжаться по собственному вкусу, когда они вдвоем с отцом путешествовали по поместью. Но сегодня обычно доброе лицо отца вдруг посуровело, и Сарьон, вздохнув, отказался от своего намерения и прикусил язык.

— Сарьон, — сказал волшебник. — Тебе пять лет. Через год ты начнешь учиться на каталиста. Потому выслушай и постарайся понять то, что я тебе сейчас скажу. Ты обладаешь Даром Жизни. Хвала Олмину! Некоторые рождаются без него. А потому будь признателен судьбе за этот дар и используй его мудро. И никогда не претендуй на большее, чем тебе дано. Этот путь, сынок, ведет лишь к жестоким разочарованиям и отчаянию. Идти по нему — безумие. А может, и нечто худшее.

— Но если у меня есть дар, почему же мне нельзя делать с ним, что я хочу? — не отступал Сарьон. Нижняя губа у него дрожала — и от непривычной серьезности отца, и оттого, что в глубине души мальчик уже знал ответ на свой вопрос, но отказывался с ним смириться.

— Сынок, — со вздохом отозвался волшебник, — я — Альбанара. Я владею искусством управлять теми, кто поручен моим заботам, искусством вести дом и следить, чтобы мои земли плодоносили, а мои животные давали нам свои дары, сообразно своей природе. Таков мой талант, ниспосланный мне Олмином, и я пользуюсь им, чтобы снискать его благоволение.

Волшебник снизился, а потом опустился, чтобы передохнуть, на окруженную деревьями полянку у края вспаханного поля. Когда босые ноги коснулись влажной от росы травы, волшебника пробрала дрожь.

— А почему мы остановились? — спросил мальчик. — Мы же еще не долетели.

— Потому, что я хочу пройтись, — ответил отец. — Я сегодня с утра какой-то скованный и хочу размяться.

Поставив сына на землю, волшебник зашагал вперед. Полы его рясы волочились по траве.

Сарьон, опустив голову, неуклюже, с трудом заковылял следом за отцом — одна нога в башмаке, вторая босая. Волшебник оглянулся и увидел, что сын плетется далеко позади; он взмахнул рукой, и второй башмак тоже исчез.

Сарьон на миг удивленно уставился на свои босые ноги, потом рассмеялся. Ему нравилось, как щекочется молодая травка.

— Папа, догоняй! — крикнул он и стрелой ринулся вперед.

Волшебник заколебался, не зная, совместимо ли это с его достоинством, потом ухмыльнулся и пожал плечами. В конце концов, волшебник сам еще был молод — ему не исполнилось и тридцати. Подхватив подол длинной рясы, он припустил следом за сыном. Они бегали по поляне, и отец притворялся, будто вот-вот поймает мальчика (но так и не ловил), а Сарьон радостно визжал. Но вскоре волшебник, непривычный к такой энергичной деятельности, запыхался, и догонялки прекратились.

Неподалеку из земли торчал валун с острыми гранями. Волшебник, тяжело дыша, подошел к валуну, слегка коснулся его рукой — и тот сделался ровным и даже отполированным. А затем, с облегчением опустившись на преобразованный камень, волшебник жестом подозвал к себе сына. Отдышавшись, он вернулся к прежней теме беседы.

— Видишь, что я сделал, Сарьон? — спросил волшебник, похлопав ладонью по камню. — Видишь — я придал форму этому камню. Прежде он был для нас бесполезен, а теперь это скамейка, на которой можно посидеть.

Сарьон кивнул. Он внимательно смотрел отцу в лицо.

— Я смог сделать это благодаря силе моей магии. Но иногда мне думается: а здорово было бы, если бы я мог целиком достать этот валун из-под земли и превратить его... превратить... — Волшебник запнулся, потом махнул рукой. — Превратить в домик, такой, чтобы в нем можно было жить вдвоем... только для нас с тобой...

На лицо волшебника набежала тень. Он взглянул в ту сторону, где остался недавно покинутый ими дом. Жена уже встала и сразу же трудолюбиво приступила к утренней молитве.

— Па, а почему ты не сделаешь такой домик? — нетерпеливо спросил ребенок.

Волшебник вновь вернулся мыслями к настоящему. Он улыбнулся — но в улыбке его сквозила горечь. Сарьон заметил ее, но не понял ее смысла.

— О чем это я? — нахмурившись, пробормотал волшебник. — Ах да!

Лицо его прояснилось.

— Я не могу превратить этот камень в домик, сынок. Этим даром Олмина владеют лишь Прон-альбан, маги-ремесленники. Точно так же я не могу и превращать свинец в золото, как это делают Мон-альбан. Я должен пользоваться тем, что дал мне Олмин...

— Тогда мне не очень-то нравится этот Олмин, — дерзко заявил мальчик, уткнувшись взглядом в траву у своих ног, — раз мне он не дал ничего, кроме этих старых башмаков!

Произнося эти слова, Сарьон краем глаза наблюдал за отцом, чтобы проверить, какой эффект произведет это богохульное заявление. Мать сейчас побелела бы от гнева. А волшебник лишь поднес руку ко рту, как если бы пытался скрыть невольную улыбку. Он обнял сына за плечи и привлек к себе.

— Олмин дал тебе величайший из всех даров, — сказал волшебник, — Дар передачи Жизни. Ты, и только ты, можешь собрать Жизнь, магию, заключенную во всем вокруг — и в земле, и в воздухе, — собрать ее в своем теле, сфокусировать и отдать мне или кому-нибудь другому вроде меня, и я смогу воспользоваться ею, дабы увеличить собственные силы. Таков дар Олмина каталистам. Твой дар.

— Чего-то он мне не кажется особенно хорошим, — пробурчал Сарьон, надувшись и попытавшись вывернуться из отцовских объятий.

Волшебник поднял мальчика с земли и посадил себе на колени. Лучше уж объяснить все мальчику сейчас, пока они одни, чтобы он познакомился с горечью нашего миропорядка, и не беспокоить его благочестивую мать.

— Этот дар достаточно хорош — он сохранился на протяжении многих веков, — строго произнес волшебник, — и помог нам выжить на протяжении этих веков — даже, как говорят, еще в те времена, когда наши предки жили в древнем Темном мире.

— Я знаю, — отозвался мальчик. Он прислонился к отцовской груди и принялся бойко повторять заученный урок, бессознательно подражая при этом отчетливому, холодному голосу матери. — Тогда нас называли фамильярами. Предки использовали нас как вмес... вмест... вместилище, — мальчик с трудом совладал со сложным словом и раскраснелся от напряжения и ощущения победы, — своей энергии. Они делали это, чтобы пламя магии не уничтожило их тел и чтобы враги не могли их обнаружить. Чтобы защитить нас, они создавали для нас личины всяких мелких животных, и так мы вместе трудились, чтобы сохранить магию в мире.

— Совершенно верно. — Волшебник поощрительно погладил сына по голове. — Ты правильно повторил катехизис. Но понимаешь ли ты смысл этих слов?

— Да, — вздохнув, отозвался Сарьон. — Понимаю. Наверное.

Но, произнося эти слова, он нахмурился.

Волшебник осторожно взял мальчика пальцем под подбородок, повернул серьезное личико к себе и заглянул в него.

— Ты понимаешь, и будешь благодарен Олмину, и будешь трудиться, чтобы порадовать его... и меня? — мягко спросил волшебник. Поколебался немного и добавил: — Если ты хочешь порадовать меня, постарайся сделать так, чтобы ты был доволен своей работой, даже если... даже если меня не будет рядом и ты не будешь видеть, что я слежу за тобой и интересуюсь твоими успехами.