Колодец тьмы

Хельмос разжал ладонь и долго глядел на Камень Владычества. Он воскресил в памяти церемонию разделения камня, увидел камень в отцовских руках — бриллиант безупречной формы, без малейшего изъяна. Хельмос увидел, как камень разделился на четыре части, а затем... затем он увидел то же, что тогда увидел Дагнарус, — Пустоту. Она возникла в самом центре, когда разъединились части Камня Владычества. Хельмос с ненавистью и отвращением глядел в Пустоту, и на какое-то мгновение ему показалось, что она способна поглотить весь мир, лишив его света, красоты и истины.

— Нет! — вслух произнес Хельмос. — Я этого не позволю.

Он без страха смотрел прямо в темноту. Казалось, темнота заполняет собой все. Зрелище было на редкость ужасающим. Но по краям темноты сияли четыре маленькие светящиеся точки. Четыре огонька, продолжавших гореть.

Они чем-то напоминали звезды: чем темнее ночь, тем ярче они светят.

Боги не смогли спасти ни его, ни Виннингэль. Человек должен сам сделать свой выбор и либо спастись, либо погибнуть. Родители учат ребенка ходить. Они следят, чтобы он, упав, не разбил себе голову. Они с тревогой слышат плач своего малыша и видят, как он тянет к ним ручонки, прося, чтобы его взяли на руки и понесли. Но как ни больно родителям, в какой-то момент они отказываются ему помочь.

Ребенок должен научиться ходить и идти сам.

Теперь Хельмос был абсолютно уверен, что боги ответили на его молитвы, но их ответ был не таким, каким бы ему хотелось. Они не подхватили его с твердого пола на руки и не стали укачивать и целовать, защищая от мира. Он должен идти сам. Пусть тьма поглотит его, как ночь поглощает день; боги дали ему все необходимое, чтобы пережить ночь и радостно ожидать наступления рассвета.

— Прости меня, отец, — тихо сказал Хельмос, и слезы хлынули у него из глаз. — Прости меня за то, что усомнился в тебе. Только через разделение камня, только через принятие, понимание и уважение наших различий мы можем надеяться вновь соединить части в целое. Ты понимал. Ты знал: если мы это сделаем и наши усилия увенчаются успехом, разделенный камень будет сильнее, нежели был бы неразделенный.

Хельмос снял цепочку, на которой висел Камень Владычества. Он припал к камню губами, почтительно поцеловал его и положил на алтарь.

Хельмос оставил камень на алтаре и подошел к двери, ведущей во внешний мир, в темноту.

Он шел один, но знал, что где-то любящие родители со слезами на глазах следят за каждым его шагом.

Высокочтимый Верховный Маг слышал, что животные способны предсказывать разрушительные землетрясения. Так, например, собаки становятся необычайно возбужденными. Им никак не сидится на одном месте, и они без конца слоняются из угла в угол. Если же собаку запереть внутри помещения, она будет скулить и царапать дверь, пытаясь выбраться. Незадолго до того, как толчки начнут сотрясать землю, стаи птиц неожиданно взмывают в воздух. Если это так, тогда Высокочтимый Верховный Маг знал, чего им осталось ждать.

Нет, не землетрясения; во всяком случае, не толчков из недр земли. Однако сам магический покров был неустойчивым. Едва только началось сражение, Рейнхольт уже ощущал слабые разрывы, трещины и толчки. Ему казалось, что они становятся все сильнее и неистовее. Хотя Верховный Маг и находился у себя в кабинете, мыслями он был в другой части Храма — в Портале Богов, рядом с Хельмосом. Рейнхольт часто поглядывал на дверь, думая, что в любую минуту сюда должен войти король с вестью о благополучном окончании битвы. Он ждал, что Хельмос появится и скажет, что боги разметали их врагов, а Дагнаруса низвергли в Пустоту.

Но проходил час за часом, а Хельмос с желанной вестью так и не появлялся. Высокочтимый Верховный Маг испытывал сильную тревогу. Когда он в последний раз говорил с Хельмосом, ему не понравилось выражение глаз короля. То был взгляд человека, утратившего веру; взгляд, исполненный отчаяния и безысходности. И было ли то, что ощущал сейчас Высокочтимый Верховный Маг, проявлением гнева богов? И если так, то куда был направлен их гнев? На вторгшихся врагов? Или боги разгневались на тех, кто пренебрег их предостережениями?

Рейнхольт ходил из угла в угол, словно встревоженная собака накануне землетрясения. Да, в кабинете он был один, но он не чувствовал себя оторванным от того, что происходило в городе. Он постоянно получал известия от своих посланцев, и печальные новости лишь усугубляли его волнение. Сам облик посланцев говорил красноречивее их слов: порванные и перепачканные кровью сутаны, закопченные, покрытые сажей лица, на которых слезы от едкого дыма оставляли грязные потеки. С каждым стуком в дверь Рейнхольт испытывал все больший ужас, и когда к нему в очередной раз постучали, первым побуждением Верховного Мага было сказать, чтобы его оставили в покое. Но чувство долга и сознание своей ответственности возобладали. Он открыл дверь.

На пороге стояли девять мужчин и женщин, облаченных в доспехи из меха и стали и вооруженных толстыми, как стволы деревьев, копьями. Их лица были спокойны. Воины окружали сухонькую, сморщенную смуглокожую старуху, похожую на птицу. Все ее тело было покрыто татуировкой.

Верховный Маг взглянул на нее, облегченно вздохнул, затем отвесил низкий почтительный поклон.

— Хранительница Табита! Вы делаете мне честь своим присутствием. Прошу войти.

Пока Рейнхольт произносил эти слова, в его чувствах царило полное смятение, когда отчаяние сменяется безумной надеждой и наоборот. Рейнхольт встречал Табиту у городских ворот и еще тогда увидел, что записей на макушке головы у нее не было. Сейчас же макушку почти сплошь покрывала татуировка, излагающая трагическую историю битвы за Виннингэль. Оставалось лишь небольшое свободное пятно. Конец сражения приближался, и Табита явилась, чтобы стать его свидетельницей.

Хранительница, ковыляя, вошла в кабинет. На ее лице светилось воодушевление, граничащее с экстазом. Табита приближалась к завершению дела всей своей жизни. Наблюдательница сущего, сама монахиня находилась как бы вне ужасающих картин, свидетельницей которых ей предстояло стать. Усевшись с помощью Верховного Мага в кресло (он буквально опустил ее туда), она спокойно ожидала крушения.

Ноги Табиты болтались в воздухе, не доставая до пола. Она взяла несколько предложенных ей сладких сухарей и бокал вина, в котором их размачивала. Хранительница Времени сидела, ела сухари, запивала вином и смотрела по сторонам своими острыми светлыми глазами. На плече у нее висел мешок с письменными принадлежностями. Закончив краткую трапезу, Табита достала из мешка пузырек с особыми несмываемыми чернилами, магическое перо и положила их на стол. Перо должно будет само протыкать ей кожу, оставляя точки, прямые и волнистые линии. Эти записи могли прочитать только посвященные. Искусство чтения летописей Хранители держали в строжайшей тайне.

Девять телохранителей из племени омара тоже вошли в кабинет Верховного Мага и встали у стен, там, где для них нашлось место. Острия их копий вонзились в деревянный потолок. Телохранители стояли молча, наклонив головы, ибо потолок был низковат для их роста. Их ничего не волновало и не занимало, кроме Хранительницы. Взгляды всех девятерых были прикованы к Табите.

Высокочтимый Верховный Маг совершенно не мог выполнять привычные обязанности хозяина. Страх и беспокойство вперемешку с надеждой связали его по рукам и ногам. Он лишился даже возможности ходить по кабинету, поскольку рисковал наткнуться на телохранителей. Рейнхольт был не в состоянии вести учтивую беседу. Он беспокойно ерзал в кресле, постукивая пальцами по столу. Табита окунула перо в чернила.

Проходила минута за минутой. Высокочтимый Верховный Маг чувствовал, что ему больше не выдержать. Магический покров скручивался все сильнее и сильнее. Магия была подобно туго натянутому канату, за концы которого крепко держались две могучие противостоящие силы. И ни одна из них не ослабит хватки, не решится выпустить канат из рук, опасаясь, как бы он не хлестанул по спине и не переломил хребет. Однако прочность самого каната не беспредельна, и от напряжения он может лопнуть.