Страница 8 из 15
— Присаживайтесь, — следователь указал Ивану Сергеевичу на простой жесткий стул перед своим массивным полированным столом и по-свойски спросил, будто свидетель преодолел огромное расстояние, а он терпеливо ждал его много дней: — Как добрались?
— Спасибо, хорошо.
— Ну, рассказывайте. — Крайко облокотился сложенными на груди руками о стол и лучезарно посмотрел на Черепахина, как почитатели таланта Петросяна и Степаненко смотрят на своих кумиров.
— О чем? — после короткой паузы задал Иван Сергеевич осторожный вопрос.
— Ай, бросьте, неужели не о чем?
Тон следователя был какой-то игривый, не соответствующий занимаемому положению, да и сам он не походил на серьезного, облеченного властью человека. Губы то и дело расплывались в ухмылочке, зализанная прядь жидких волос на ранней блестящей лысине слегка сбилась, как после танца, который нижняя, не видимая Черепахину, часть туловища еще продолжала выплясывать под столом, так неспокойно он сидел. И вообще, Крайко был похож на развязного конферансье сборного чесового концерта. Хотя солидная должность, мебель, дорогой ноутбук, добротный костюм и аромат хорошего одеколона говорили о другом.
— Конечно не о чем! — как можно тверже сказал Черепахин. — У меня безупречная биография, я никогда не был замешан ни в чем предосудительном…
— В целом, да, биография неплохая, — скосив глаза, следователь отряхнул перхоть сначала с одного, потом с другого плеча. — Хотя претензии к вам имелись…
— Какие претензии?! — даже подскочил Иван Сергеевич, будто из стула выскочила пружина и подбросила его атлетическое тело.
— Например, героизация бандеровщины, — тонко улыбнулся следователь. — Помните такой факт?
Черепахин обмяк.
— Опять про деда Миколу? Ну, написал очерк о сложной человеческой судьбе, что с того? Тем более обстановка-то изменилась, он сейчас ветеран, пенсию хорошую получает…
— Неужели жив курилка?! — искренне изумился Крайко, и лицо его выразило живейшую заинтересованность. — Это сколько ж ему натикало?
— Тридцать шестого года. За семьдесят. Когда я последний раз его видел, был в прекрасной форме: сухой, жилистый, поллитру легко принимает… Самогонку не любит, настоящую заводскую уважает, — продолжил Крайко. — Вы с ним даже подружились, частенько баловали старика горилкой с перцем…
«Откуда он все это знает?» — не на шутку встревожился Черепахин. А вслух сказал:
— Ну и что? Разве это запрещено?
Голос прозвучал неуверенно и напряженно.
— Да нет, конечно, Иван Сергеевич, я к другому… Часто замечал: чем больше у человека испытаний, тем он здоровей. И этот ваш Проховыч тому лишнее подтверждение. Он ведь сколько отсидел?
— Тринадцать лет.
— Вот видите! Да в лесах больше десяти годков — без воды, газа, электричества… НКВД с собаками облавы проводит, если поймают — сразу к стенке поставят, без всяких формальностей… И ничего, выжил, держится огурцом, водочку попивает… Потому что трудности и тело закалили, и нервы укрепили… И дай Бог ему здоровья!
Крайко наклонился вперед и впился в Черепахина многозначительным, высасывающим взглядом.
— А вот взять благополучного современного человека, бизнесмена, руководителя, любителя муз, — и посадить его на нары, на тюремную баланду. Как думаете, сколько выдержит?
Иван Сергеевич пожал плечами.
— Не знаю, я в таких делах не разбираюсь…
Следователь иронично скривил губы.
— А вы бы сколько выдержали?
Сердце опустилось куда-то в область желудка, Черепахин вспотел.
— При чем здесь я? За что меня в тюрьму?
— Иван Сергеевич, ну, теперь, когда мы лучше узнали друг друга, расскажите мне о вашей противоправной деятельности в виде сдачи в аренду двух видеокамер «Sony DSR-PD150P», «камкордеров» или «дивикамов», как вы их называете, — с замечательной улыбкой Бендера-Юрского при разговоре с Корейко-Евстигнеевым попросил Крайко. — Только, как говорил герой известного фильма, не оскорбляйте мой интеллект увертками и ложью. Деньги, которые вы получали от коллег, они проводили через свою бухгалтерию, а вы — нет. Плюс «левые» съемки, уклонение от уплаты налогов… Ох, как это нехорошо и мелочно. Разве же можно так не любить свою страну?
Потом, в камере, уже без галстука, ремня и шнурков Иван Сергеевич все не мог прийти в себя от виртуозного напора следователя, не дававшего ему ни сосредоточиться, ни попытаться что-либо объяснить, да и что тут объяснять-то: было, конечно, но не в криминальных же масштабах. Да-да, ваша правда, и один проступок уже криминал, так я готов все компенси… Да как же вы не понимаете, гражданин Черепахин, что это не проступок, как вы квалифицируете, а противоправная деятельность, направленная на подрыв благосостояния и обороноспособности нашей державы. Это вам не хулиганство какое-то, поэтому разговаривает с вами не постовой милиционер Тютькин, а следователь по особо важным делам. Вижу, не хотите понимать. Ну так посидите и подумайте!
Бред, да и только! Но ведь он прекрасно подготовился к разговору, даже Проховыча раскопал, а Черепахин уже и фамилию деда Миколы забыл. Зачем так обкладывать мелкого нарушителя? Зачем обволакивать его сетями словоблудия и страха?
И тут Иван Сергеевич вспомнил скомканный конец разговора с киевским теленачальником: «У нас большие неприятности. Мы тебя забыли, ты нас! Все!»
Так, может быть, это и есть отголоски тех неприятностей? Их продолжение? Но зачем задействовать такие силы? Или у тех, кто управляет Черной дырой, меньшего калибра просто нет? Понять происходящее Черепахину пока не было дано. Это уже не бред, это — приглашение в бездну.
— И за что, я вас спрашиваю? — донеслось до Ивана Сергеевича. — За продажу книг. Причем…
— Простите, я в этом не понимаю, — рассеянно сказал Черепахин, сознанием «вплывая» туда, где уже находилось его тело.
А находилось оно в тесной камере предварительного заключения со сплошным деревянным настилом вдоль стены, окном, через которое не проникал ни свет, ни воздух, облупленной раковиной с ржавым, капающим краном, железным стульчаком в углу и желтой лампочкой под высоким, покрытым плесенью потолком. И с соседом — разговорчивым, вполне доброжелательным человечком, который освободил для него крючок вешалки, выделил половину своего одеяла и даже предложил бутерброд с колбасой. Но Ивану одна мысль о еде была противна.
— Чего не понимаете, батенька? — спросил сосед. — Вижу, вы здесь впервые?
— Естественно! — Черепахин сжал пульсирующие виски ладонями. — Простите, я перебил вас.
— Пустое, со мной — это не страшно, а вот с другими советую вести очень осторожно. Здесь настоящие звери попадаются. Без преувеличений: людей едят…
Он сказал это настолько буднично, что Черепахина аж в пот бросило.
«Господи, что же происходит? Куда я попал?!»
— Так вот, взяли меня за продажу книг без лицензии, — прежним обыденным тоном продолжил сосед. — Причем, прошу отметить, собственных книг. Не из домашней библиотеки, а написанных мною. «Лингвистические задачи применительно к курсу „Введение в языкознание“».
Он сделал паузу, очевидно ожидая удивления или похвалы. Но Черепахин был настолько выбит из колеи, что не смог продемонстрировать ни то, ни другое.
— Позвольте отрекомендоваться: автор, Сушин Аристарх Матвеевич, честь имею, — человечек встал и, закрыв глаза, резко кивнул головой, будучи, видимо, в полной уверености, что именно так, по-старокиношному, должен представляться интеллигентный человек.
Росту в нем было немного: метр шестьдесят пять максимум. В ширину — чуть меньше. Лысину обрамляли пышные кудрявые русые волосы. Большие серые глаза под обиженно наморщенным лбом гневно, но в то же время как-то по-детски прищурились. Румяные щеки и тонкий горбатый птичий нос завершали картину. Всем своим обликом господин Сушин напоминал крупную сову, которая вместо ветки по случаю присела на нары.
— Черепахин Иван Сергеевич.