Ледяная гвардия

Она ожидала, что основной курс боевой подготовки будет тяжким испытанием. Она просто пыталась сохранять спокойствие и пройти через это, ее единственной целью было не оказаться хуже по сравнению с мужчинами, которые всю жизнь готовились к этому. Она усердно трудилась, закаляя себя, чтобы быть такой же крепкой и упорной, как любой из них, и никто не был удивлен больше, чем Анакора, когда она с честью прошла подготовку.

Но все же она чувствовала себя так, словно смошенничала, словно обманом проникла в мир, частью которого не была, и она знала, что первый же бой разоблачит ее. Средняя продолжительность жизни имперского гвардейца в первом бою — пятнадцать часов, хотя для Ледяных воинов она могла быть больше, возможно, семнадцать часов. Анакора не ожидала, что проживет так долго, но если она сможет убить хотя бы одного врага, уничтожит хотя бы одного еретика, она оправдает свое существование.

Спустя четыре года она все еще была жива, и не знала почему.

Она должна была погибнуть в своем первом бою. Она должна была погибнуть в подулье пару часов назад. Она должна была неминуемо погибнуть столько раз на стольких планетах — но вероятнее всего она должна была погибнуть два с половиной года назад, на Астарот Прайм.

Астарот Прайм… настоящий ад с озерами огня и реками расплавленной лавы; мир, на котором никогда не должны были оказаться гвардейцы, привыкшие к низким температурам Валхаллы; мир, на который все-таки направили роту Ледяных воинов, чтобы противостоять вторжению их древних врагов, орков; мир, на котором эта рота Ледяных воинов была уничтожена.

В лучшие времена Анакора пыталась убедить себя, что выжила не случайно, что Императором для нее уготована высшая цель. Когда ей было тяжело, она всегда заново переживала тот момент, когда ее товарищ, хороший друг, бросился под орочий топор, чтобы спасти ее.

В ее послужном списке говорилось, что она специалист по выживанию в самых опасных условиях; в Имперской Гвардии эта способность встречалась нечасто, и потому высоко ценилась. Но Анакора знала правду. Она знала, что не смогла бы выжить так долго, полагаясь лишь на свои усилия. Она выживала потому, что всегда находился кто-то, кто жалел ее, думал, что ее нужно защитить.

И вот сейчас вместо безнадежного арьергардного боя она попала на это задание, и тем самым получила некоторый шанс выжить, именно благодаря своему послужному списку. Она не могла не думать о том, что, возможно, на этот раз ее удача закончится, и ее товарищи увидят, чего она стоит.

Анакора ждала, что смерть освободит ее. Она боялась лишь того, что, умирая, потянет за собой других солдат своего отделения.

МИХАЛЕВ ПРИСОЕДИНИЛСЯ к общему разговору. Он соглашался со своими новыми товарищами, что силы Хаоса не ожидают внезапного нападения, что исповедник Воллькенден уже почти спасен. Собственные мысли на этот счет он держал при себе.

Он был встревожен. Он знал, что за напускной храбростью они все волновались. Возможно, кроме Пожара или Борща — они казались теми гвардейцами, которые живут лишь для того, чтобы погибнуть, идеальными солдатами с промытыми мозгами. Им и в голову не приходило усомниться в приказах, подумать, не могли бы их жизни быть потрачены с большей пользой.

Сам же Михалев задавал себе такие вопросы. Он обдумывал детали задания, логику жертвования десятью жизнями ради небольшого шанса на спасение лишь одной. Если исповедник Воллькенден настолько важен, почему Инквизиция так мало заботится о его спасении? Почему нельзя ради него отложить вирусную бомбардировку на несколько дней?

Разумеется, он не мог сказать об этом вслух. Даже если кто-то из других солдат согласится с ним, они не посмеют признаться в этом. Нет, говорить будут такие, как Блонский, изрыгающий свои обвинения, заявляя, что усомниться в своих командирах, хотя они всего лишь люди, означает усомниться в самом Императоре. Эти самые командиры хотят, чтобы он думал именно так.

Хотя, Блонский даже не услышит его. Нет, как только Михалев откроет рот, Штель или Гавотский исполнят свой долг и расстреляют его.

Так что он держал язык за зубами, говорил то, что от него ожидали услышать, и делал что прикажут, словно он тоже был идеальным солдатом с промытыми мозгами. И тот факт, что он был здесь, в «Термите», в этом отделении, был доказательством того, что Михалев играл свою роль просто превосходно. Он делал все это потому, что у него был лишь один выбор, куда более опасный, чем служить Империуму… И выбор этот — не служить ему.

«ТЕРМИТ» ПОПАЛ под обстрел, его встряхнуло взрывной волной. Если бы не оглушительный рев двигателей, Штель смог бы по звуку определить, что это за снаряды, выпущены они «Василиском» или бомбардой…

— У нас проблема, сэр! — крикнул Грейл, сидевший за рычагами. — Нас обстреливает дальнобойная артиллерия. Видимо, решили пострелять по близкой цели. Но они хорошо замаскировались. «Химеры» не видят противника и не могут отвечать огнем. Командир одной из них запрашивает вашего разрешения покинуть строй и направиться на поиск противника.

— Отставить, — сказал Штель. — Делай что можешь, Грейл. Найди нам укрытие, выведи из-под огня. Не атаковать, повторяю, не атаковать противника.

— Есть, сэр, — ответил Грейл. «Термит» резко развернулся, более резко, чем Штель полагал возможным. Полковник был уверен, что левая гусеница на секунду оторвалась от земли.

— Нам нужен дымовой гранатомет, — сказал Баррески. — У нас есть хотя бы дымовые гранаты, что-нибудь, что можно выкинуть через амбразуры огнеметов?

— В этом гробу мы для них как мишень, — волновался Борщ, — Если бы мы вышли наружу, противнику было бы труднее прицелиться по десяти небольшим быстро движущимся целям.

В этот момент страшной силы взрыв слева-сзади встряхнул «Термит». Прямое попадание. Удар был, словно их машину таранил танк, и Штель не врезался в спину Грейла только потому, что Ледяные воины были крепко пристегнуты на своих сиденьях.

Грейл прошептал молитву, когда двигатель закашлял, зафыркал, и потом снова взревел в полную силу. Подвеска «Термита» была повреждена, его трясло так, что, казалось, он сейчас развалится, десантное отделение наполнялось дымом.

— Палинев, Михалев, — сказал Гавотский, — посмотрите в контейнерах со снаряжением, может быть, сможем поставить дымовую завесу, как предлагал Баррески. А ты, Баррески, проверь бур, убедись, что он еще работает. Грейл…

— Я знаю, сержант, — сказал Грейл, — скорее выводить нас отсюда.

Никому не понадобилось говорить о том, о чем думал каждый из десяти валхалльцев: второго такого попадания они не выдержат.

Штель наблюдал, как они бросились исполнять приказы. Ему не было необходимости вмешиваться, он доверял способности Гавотского справиться с ситуацией. Так что он пользовался возможностью понаблюдать за тем, как каждый боец его новой команды действует в чрезвычайной ситуации. Чем больше он сможет узнать о них, тем более эффективно он сможет командовать ими, а официальные послужные списки сообщали о них не все.

Так, например, что-то в позе и жестах Михалева — его сгорбившиеся плечи — говорило о том, что он не верит в успех задания, что он, возможно, лишь делает вид, изображая дисциплинированного солдата. Этого не было отмечено в его послужном списке, и это было причиной для тревоги. За Пожаром тоже стоило присматривать, хотя в его случае характеристики, представленные его командирами, были вполне ясны.

Пожар был непредсказуемым человеком. Он был пламенно предан Императору, но, кажется, не представлял себе границ своих возможностей. Если послать его против армии тиранидов, он отправится искать тирана улья, чтобы плюнуть ему в глаз. На такого рода задании подобная самоуверенность может привести к смерти их всех.

Пожар был здесь потому, что за него поручился Гавотский. Он когда-то был командиром отделения, в котором служил молодой солдат, и утверждал, что Пожар — один из лучших рукопашных бойцов, которых он когда-либо видел. Гавотский также клялся, что знает о недостатках Пожара, и сможет удержать его в узде, а Штель знал, что его опытный сержант редко ошибался.