Страница 17 из 46
Возвращение сыщика доказало, что они поступили правильно, и, когда Драгош исчез с Ульманом внутри кафе, они оставались на страже вплоть до момента, когда начальник полиции и его подчиненный расстались.
Предоставив Ульману направиться к центру, два субъекта снова прицепились к Карлу Драгошу и проследовали за ним по Главной аллее, где утром шли в обратном направлении. После сорокапятиминутной ходьбы они остановились. Уже показалась линия деревьев, окаймлявшая берег Дуная. Не было сомнений, что Драгош возвращается на свое судно.
— Бесполезно идти дальше, — сказал младший. — Теперь мы знаем, что Карл Драгош и Илиа Бруш одно и то же лицо. Доказательства надежны, а, следуя дальше, мы рискуем, что нас самих заметят.
— Что же теперь делать? — спросил его компаньон с наружностью борца.
— Мы еще об этом поговорим, — ответил другой. — У меня есть идея.
Пока два незнакомца так усердно занимались особой Карла Драгоша и, удаляясь по направлению к «Пратер Штерн», вырабатывали планы, исполнение которых откладывалось не слишком далеко, сыщик возвратился на баржу, не подозревая о том, что за ним самим следили весь этот день. Он нашел Илиа Бруша, поглощенного приготовлением обеда, который оба компаньона час спустя разделили, как обычно, сидя верхом на скамейке.
— Ну, господин Йегер, довольны вы прогулкой? — спросил Илиа Бруш, когда трубки начали выпускать тучи дыма.
— Восхищен, — ответил Карл Драгош. — А вы, господин Бруш, не изменили своих намерений и не решились немножко прогуляться по Вене?
— Нет, господин Йегер, — заверил Илиа Бруш. — Я здесь никого не знаю. Пока вы отсутствовали, я даже не выходил на берег.
— В самом деле?
— Да, это так. Я не покидал лодки, где у меня, впрочем, хватило работы до вечера.
Карл Драгош ничего не сказал. Мысли, которые внушила ему явная ложь хозяина, он предпочел сохранить при себе, и они разговаривали о посторонних вещах, пока не пробил час сна.
ПОРТРЕТ ЖЕНЩИНЫ
Был ли Илиа Бруш виновен в предумышленной лжи или он изменил намерения просто по капризу? Как бы то ни было, то, что он сообщил о себе, отличалось исключительной неточностью.
Отправившись за два часа до рассвета утром 26 августа, он не остановился в Пресбурге, хотя объявил об этом накануне. Двадцать часов отчаянной гребли привели его к пункту на пятнадцать километров ниже города, и он возобновил свои сверхчеловеческие усилия после краткого отдыха.
Илиа Бруш не считал себя обязанным объяснять господину Йегеру, почему он так лихорадочно стремится ускорить свое путешествие, хотя интересы последнего серьезно страдали; а тот, со своей стороны, верный данному слову, не проявлял никаких признаков досады, которую должен был испытывать от такой поспешности.
Занятия Карла Драгоша отвлекали, впрочем, внимание господина Йегера. Маленькие неприятности, которым мог подвергнуться второй, ничего не стоили в сравнении с заботами первого.
В это утро, 26 августа, Карл Драгош сделал, в самом деле, еще одно наблюдение, совершенно необычное, которое, вместе с фактами предшествующих дней, его глубоко смутило. Случилось это около десяти часов утра. В этот момент Карл Драгош, погруженный в размышления, машинально смотрел, как Илиа Бруш, стоя на корме баржи, греб с упорством рабочего вола. Вследствие извилистости русла, по которому они как раз плыли к северо-западу, солнце было позади рыболова. Голова его была обнажена, так как, буквально истекая потом, он бросил к ногам меховую шапку, которую обычно носил, и яркий свет проходил насквозь через его обильную черную шевелюру.
Внезапно Карла Драгоша поразила особенность, самая странная. Илиа Бруш был брюнетом, но только частично. Черные на концах, его волосы у корней неопровержимо оказывались на протяжении нескольких миллиметров белокурыми.
Такое различие цвета было ли природным явлением? Возможно. Но вероятнее, вовремя не была возобновлена окраска волос.
Однако, если на этот счет у Карла Драгоша было сомнение, оно исчезло утром следующего дня, потому что волосы Илиа Бруша потеряли двойную окраску. Рыболов заметил свою небрежность и исправил ее ночью.
Эти глаза, которые их владелец так тщательно скрывал за непроницаемыми стеклами, эта явная ложь на венской пристани, эти белокурые волосы, превращенные в черные, эта непонятная поспешность, не совместимая с целью путешествия, — все это составляло совокупность улик, из которых следовало заключить… В самом деле, что же следовало заключить? В конце концов, Карл Драгош ничего не знал. Верно, что поведение Илиа Бруша казалось подозрительным, но какой отсюда можно сделать вывод?
Однако предположение, сто раз отвергнутое прежде, в конце концов подействовало на Карла Драгоша, который не переставал раздумывать над задачей, предложенной его догадливости. И это предположение было то самое, которое уже дважды подсказывал ему случай. Сначала веселый серб Михаил Михайлович, потом собеседники в ратисбонском отеле, разве они полушутя, полусерьезно не высказывали мысли, что под маской лауреата скрывается атаман шайки злодеев, терроризующей целый край? Должен ли он серьезно рассматривать гипотезу, которой сами ее авторы не придавали ни малейшего вероятия?
А в конце концов, почему бы и нет? Правда, факты до сих пор не оправдали такую уверенность. Но они оправдывали всевозможные подозрения. И в действительности, если последующие наблюдения установят основательность подозрений, получится очень забавное приключение, когда одно и то же судно будет везти на такое далекое расстояние атамана бандитов и полицейского, которому предстоит его арестовать.
Этой своей стороной драма обещала превратиться в водевиль, и Карлу Драгошу противно было допустить мысль о возможности такого чудесного совпадения. Но специальные водевильные приемы разве не состоят единственно лишь в концентрации в одном и том же месте и на кратком отрезке времени недоразумений и сюрпризов, которых не замечают или которые кажутся менее веселыми в действительной жизни, по причине их разбросанности и, если можно так выразиться, их состояния разжиженности? Ведь совсем не логично попросту отбрасывать факт лишь на том основании, что он кажется ненормальным. Нужно быть более скромным и допустить бесконечное богатство случайных стечении обстоятельств.
Под властью этих забот Карл Драгош утром 28 августа после ночи, проведенной в поле, в нескольких километрах южнее Комарно, завел разговор по вопросу, которого до сих пор никогда не касался.
— Доброе утро, господин Бруш, — сказал он, выходя утром из каюты, где готовил план атаки.
— Доброе утро, господин Йегер, — ответил рыболов, который, как всегда, энергично греб.
— Вы хорошо спали, господин Бруш?
— Превосходно. А вы, господин Йегер?
— Гм… Гм… Так себе.
— Неужели? — сказал Илиа Бруш. — Почему же вы не сказали мне, если плохо себя чувствовали?
— Я совершенно здоров, господин Бруш, — возразил Йегер. — Но, тем не менее, ночь показалась мне чересчур длинной. Я совсем не огорчился, признаюсь, когда она кончилась.
— Потому что?..
— Потому что я немного побаивался, в чем хочу теперь признаться.
— Побаивались? — повторил Илиа Бруш тоном самого чистосердечного изумления.
— Это уже не в первый раз я боялся, — объяснил господин Йегер. — Мне всегда было не по себе, когда вам приходила фантазия ночевать вдали от города или деревни.
— Ба! — сказал Илиа Бруш, который точно свалился с облаков. — Нужно было сказать мне, и я бы устраивался по-другому.
— Вы забываете, что я обязался предоставить вам полную свободу действий. Обещанное надо выполнять, господин Бруш. Это не мешает мне по временам беспокоиться. Что поделаешь? Я горожанин, и на меня действуют это Молчание и эта пустынная природа.
— Дело привычки, господин Йегер, — весело ответил Илиа Бруш. — Вы к этому тоже привыкнете, когда мы подольше попутешествуем. На самом-то деле меньше опасностей в чистом поле, чем в центре большого города, где бродят убийцы и грабители.