Похищение

Подняв глаза, я вижу перед собой высокого, хорошо одетого чернокожего мужчину с пристегнутым к поясу значком следователя. Он рассматривает мою форму, заляпанную кровью Компактного, и я понимаю: как и все негры в тюрьме Мэдисон-Стрит, он считает меня убийцей.

Отдел по расследованию убийств находится на перекрестке Тридцать пятой улицы и Дуранго. Меня заставляют ждать, пока детективы не допросят всех, кто находился в тюрьме: от надзирателей и негров, видевших, как пару дней назад мы с Компактным подрались, до Фетча – белого мальчишки, смотревшего, как я выблевываю пулю.

Человек, который это сделал, понимал, что никто не поверит в тюремную дружбу между белым и черным; Человек, который это сделал, понимал, что черные свалят вину на меня, – в конце концов, все знают, что его убила моя пуля. И белые в кои-то веки согласятся с ними.

Человек, который это сделал, пытался покарать нас обоих.

Детектив Райделл подключил меня к хитроумной машине, анализирующей голос. Это что-то вроде полиграфа, только работает точнее: измеряет не физиологические реакции на стресс, а микроколебания в частоте голоса, не слышные уху. Колебания возникают только тогда, когда человек лжет. Во всяком случае так сказал детектив.

– Сегодня утром я принял душ, – говорю я. – Я же знал, что меня поведут в суд.

– В котором часу это было?

– Не знаю. Около восьми. – Я не рассказываю ему о Твитче, о полостном досмотре и о дырке в кирпиче, куда мы с Компактным спрятали пулю. – Потом читал, пока не пришло время уходить.

– Что вы читали?

– Какой-то роман из тюремной библиотеки. Дэвид Балдаччи.

Райделл скрещивает руки на груди.

– И в промежутке между восемью пятнадцатью и одиннадцатью часами вы ничем не занимались?

– Ну, может, в туалет сходил.

Он меряет меня недоверчивым взглядом.

– Поссать или посрать?

Я провожу ладонью по лицу.

– А вы могли бы объяснить, как это поможет узнать, кто убил Компактного?

Райделл тяжело выдыхает.

– Послушайте, Эндрю. Войдите в мое положение. Вы образованный человек, на тридцать лет старше жертвы. Вы не рецидивист. И при этом вы уверяете, что подружились с этим парнем. Что у вас нашлось нечто общее.

Я вспоминаю, как Компактный рассказывал о своем сыне.

– Да.

Продолжительная пауза.

– Эндрю, – наконец нарушает ее Райделл, – помогите мне помочь вам. Как мы можем доказать, что этого парня убил кто-то другой, а не вы?

В кабинет стучат, и Райделл, извинившись, выходит побеседовать со следователем. Как только за ним закрывается дверь, я опускаю взгляд на свою рубашку. Кровь уже подсыхает. А сыну Компактного кто-нибудь позвонил? Они, наверное, даже не знают, как его найти.

Дверь снова открывается. Заходит Райделл с непроницаемым, как матовое стекло, лицом.

– В шкафу твоего приятели нашли самопал. Комментарии есть?

Я так и вижу этот самопал, спрятанный среди лекарств и прихваченной из столовой еды. Он должен был предотвратить случившееся. Я думал, что его тоже украли, но кто-то, по-видимому, смастерил еще один.

Мне тяжело дышать, мне тяжело найти логику во всем этом.

– Из него не стреляли.

Райделл и бровью не ведет.

– Самопалы баллистической экспертизе не подвергают, – говорит детектив. – И вы как образованный человек должны об этом знать.

Я сглатываю ком в горле.

– Мне хотелось бы поговорить со своим адвокатом.

Мне дают телефон на длинном проводе, и я под присмотром Райделла набираю мобильный номер Эрика. Я делаю три попытки, и всякий раз механический голос сообщает, что абонент временно недоступен.

Мне уже кажется, что в это предложение укладывается вся моя жизнь.

Меня отправляют в камеру, поскольку допрашивать меня без Эрика не имеют права. Но слухи все равно доходят, пусть я и один. Флако бахвалился перед своими дружками-бандитами: дескать, белым парням кишка тонка такое учудить. Большие juevos есть только у чиканос. А следаки лучше бы допросили реальных парней, убивших этого ниггера.

Через сорок восемь часов после смерти Компактного (в течение которых мне так и не удается дозвониться до Эрика) детективы вызывают на допрос Флако. Во время допроса Флако достает самопал, спрятанный под мошонкой на время обыска, и отдает его детективу Райделлу.

Все вроде бы сходится – все, кроме одного момента, очевидного для обитателей блока В и ускользнувшего от полиции: в тюрьме все точно знают, где чье оружие. Компактный делал самопал* – тот, который уже нашли в нашей камере. В нашем блоке самопалов было всего два, и второй принадлежал Стиксу – тот самый, из которого он хотел подстрелить меня на спортплощадке.

У Флако же оружие было всего одно, и не самопал, а заточенная зубная щетка.

Я вспоминаю слова Компактного, что Флако, дескать, не справился с первым заданием. Убийство Компактного поможет ему сохранить лицо и доказать, что он достоин принадлежать к мексиканской мафии. А раз уж Флако знает, что сидеть ему в любом случае долго, он, возможно, предпочел сидеть как уважаемый человек.

Вот только как он заполучил самопал Стикса?

На следующий день меня снова приводят в убойный отдел к детективу Райделлу.

– Барий, – говорю я с порога. – И соединения сурьмы. Даже если эксперты не могут проследить связь между пулей и стволом, можно провести анализ нагара.

– Или крови, поскольку для лучшего результата самопал нужно прижать к голове жертвы. – Он подается вперед. – У меня два самопала. В одном на конце ствола нашли следы крови. По странному совпадению на этом же стволе обнаружены химические вещества, которые остаются после выстрела пулей двадцать второго калибра. То есть именно такой, какой вышибли мозги вашему сокамернику. Второй самопал был спрятан в вашей камере.

Я откидываюсь на спинку стула. У меня нет сил ответить детективу, когда он говорит, что я больше не являюсь подозреваемым в этом преступлении.

Меня снова переводят в общий режим, на этот раз на второй уровень, и селят с парнем по кличке Фундук. Фундука отличает привычка выдергивать собственные волосы и переплетать их в макраме с нитками из одеяла. Впрочем, лучше уж так: пусть Флако изолировали, черные меня защищать больше не будут, а мой статус среди белых не претерпел никаких изменений. Интересно, сколько человек может продержаться без сна; еще интереснее, сколько ночей мне понадобится, чтобы подготовить заточку.

Я перестал разговаривать, потому что больше не могу доверять привычным словам. Они далеко не так стабильны, как кажется. Возьмите, например, «освобождение»: его запросто можно перестроить в «божью воду», «свет жида» или «вену дождя». «Тюрьма Мэдисон-Стрит» становится «вытри нос, мудак» или «дураку тюрю не есть». «Делия Хопкинс» может оказаться «я ли это или кино?» или «скинь хвост с ели». А что же «Эндрю Хопкинс»? Встряхните это имя как следует и найдете «скоро хэппи-энд», «дарю обноски», «сын хоря».

Не успеваю я провести на новом месте и суток, как меня опять переводят. Один арестант попросил поменять ему соседа, потому что тот его запугивал. Зовут этого грозного парня Деревенщина. И он изъявил желание поселиться именно со мной – на том основании, что мы-де старые друзья.

Никакие мы не друзья. Я с ним даже не знаком. Могу лишь предположить, что он знает о «фене» и думает поживиться сам. Когда я вижу Деревенщину, он оказывается совсем еще мальчишкой: желтые волосы, зубы торчком.

– Надеюсь, ты не возражаешь, приятель? Этот парень… он ужасно вонял. Месяца три, наверно, в душ не ходил. А я знал, что тебя засунули к этому волосодеру, вот и подумал: авось согласишься.

Деревенщина любит поболтать. Он перескакивает со сравнительных характеристик тракторов разных моделей на штат Небраска, где производят хорошие консервы, и заканчивает тирадой о заколках, которые он воровал у изнасилованных им девушек и прятал в прогнившем дупле сосны. Чаще всего я просто смотрю на верхнюю койку. «Деревенщина. Дни Венеры, всенощное ведро». Я считаю, сколько раз на блоке кашлянут после отбоя. Я делаю все, что в моих силах, чтобы не заснуть, и мне кажется, что у меня это получается, пока не просыпаюсь среди ночи с зажатыми ноздрями и ртом. На лицо мое давит рука Деревенщины. Я отчаянно размахиваю руками и ногами, пытаюсь ухватиться за его запястья, но он стоит сзади… и перед глазами у меня уже мелькают разноцветные звездочки.