Мертвая зыбь

На востоке, прочерчивая горизонт, виднелась белая колокольня Марнесской церкви. Но Нильс ни в каких ориентирах не нуждался: он давно изучил пустошь, с ее лабиринтами длинных каменных стен, скал, бесконечных зарослей кустов и травы.

Прямо перед ним, немного наискосок, лежал жертвенный камень, невысокий холмик в память о том, как какой-то полоумный псих укокошил на этом месте священника, а может, даже епископа. Все это случилось много сотен лет назад, когда Нильса еще и в помине не было.

Но люди, которые проходили мимо этого места, не все, конечно, но некоторые, рядом в память клали камень. Сам Нильс никогда этого не делал: для него жертвенный камень был всего лишь хорошим местом, чтобы посидеть и перекусить.

Вот и сейчас он остановился, потому что почувствовал, что слегка проголодался. Нильс подошел к жертвенному камню, расчистил себе место, устроился поудобнее, положил дробовик поближе, чтобы был под рукой, снял рюкзак и поставил себе на колени. Он открыл рюкзак и начал изучать, что ему приготовила матушка. Нильс обнаружил два бутерброда с сыром и два с колбасой, завернутые в промасленную бумагу, и небольшую запотевшую бутылочку молока. Матушка сама уложила все это в рюкзак, пока Нильс, не спрашивая ее, наливал в плоскую фляжку коньяк, который мать держала в самом дальнем ряду на нижней полке шкафа.

Нильс начал трапезу с того, что открыл фляжку и сделал большой глоток. По всему горлу растеклось приятное тепло, и только потом неторопливо взялся за пакет с бутербродами. Также неспешно, пока он со вкусом ел и пил, закрыв глаза от удовольствия, его мысли нанизывались одна на другую.

Нильс думал об охоте. Сегодня ему еще не попался ни один кролик, но у него впереди была еще вся вторая половина дня, так что шансы имелись. Потом он подумал о войне, о которой все время говорили дикторы, стоило только включить радио.

Швецию пока не оккупировали. Хотя три немецких эсминца по ошибке налетели на минное поле возле южного побережья Эланда летом сорок первого года. Их разнесло в клочья, сотни гитлеровских моряков оказались в воде; кому повезло — те просто утонули, а остальные сгорели заживо в разлившемся по воде топливе. А позже, летом сорок второго, очень многие эландцы были совершенно убеждены в том, что война добралась и до них. Непонятно почему, немецкий бомбардировщик сбросил целых восемь бомб на лес у подножия руин Боргхольмского замка.

Громыхало так, что было слышно аж в Стэнвике. Нильс тогда спал, его разбудили звуки взрывов. Он стоял перед темным окном, сердце бешено колотилось, потому что, и он готов был в этом поклясться, Нильс слышал шум двигателей самолета, улетающего от острова. Может, какой-нибудь «мессершмитт». Он изо всех сил вслушивался в наступившую тишину и хотел лишь одного — еще бомб, еще взрывов здесь, вокруг Стэнвика.

Но никакого немецкого вторжения так и не произошло. А сейчас, похоже, Гитлеру оставил эту идею. Нильс почитывал «Эландс-постен» и поэтому знал о большом поражении немецких войск под Сталинградом, которое случилось на редкость холодной зимой этого года. Похоже было, что Гитлер проигрывает.

У себя за спиной Нильс услышал лошадиное ржание.

Он открыл глаза и обернулся. Позади него показались несколько лошадей. Молодняк. Четыре пегие в бело-коричневых пятнах неторопливо трусили мимо жертвенного камня. И вот они уже, выстроившись в рядок, двигались мимо Нильса, наклонив голову и поднимая плотные клубы пыли. Земля тут мягкая, и копыта ударяются о нее почти неслышно.

Лошади. Шляются, где хотят, своим табунком по пустоши. Пару раз, когда Нильс выслеживал кроликов, он вляпался в лошадиное дерьмо, которое они оставляли в память о себе.

Скорее всего, что этот табунок возвращался домой. Но когда Нильс набрал воздуху и коротко свистнул, а потом сунул левую руку в рюкзак, передняя лошадь, наверное вожак, остановилась и повернула к нему голову.

Остальные последовали его примеру и также смотрели на Нильса. Одна из них наклонилась, чтобы попробовать найти что-нибудь вкусное в желтой траве пустоши, но ничего не обнаружила. Лошади ждали: может быть, им перепадет что-нибудь повкуснее.

Нильс по-прежнему держал руку в рюкзаке и шуршал пустым пакетом из-под бутербродов, а правой рукой медленно шарил среди булыжников на жертвенном камне.

Лошади ждали, мотали головой и перебирали копытами. Нильс опять пошуршал бумагой, и тогда вожак осторожно шагнул в его сторону. Другие, легонько всхрапывая, также неторопливо двинулись к жертвенному камню.

Вожак табунка опять остановился поодаль, метрах в пяти.

— Ну, иди к папочке, — сказал Нильс и широко улыбнулся.

С кроликами такая штука не пройдет — они не лошади, их фиг подманишь.

Вожак помотал своей большой головой и легонько заржал.

Потом он сделал еще пару шагов, и только тогда Нильс моментально вскинул правую руку, швырнул первый камень.

Прямое попадание — круглый камень стукнул зверюге прямо по голове, она, как ошпаренная, в полной панике рванула назад к остальным лошадям. Нильс быстро поднялся и бросил второй камень, он был плоским и летел по воздуху, как клинок.

Еще одно попадание — на этот раз в бок вожаку. Тот громко и испуганно заржал, и только теперь все лошади осознали опасность. Галопом, быстро набирая скорость, они поскакали прочь. Было слышно, как их копыта ударяются о землю. Вот-вот они исчезнут среди кустов.

Нильса трясло от возбуждения, и его третий камень ушел в молоко. Он слишком сильно взял влево. Он быстро нагнулся за очередным камнем, но четвертый не долетел.

Но ничего: последний камень, которым он наградил вожака, во всяком случае, оставил блестящую кровяную полосу на его правом боку. Рана глубокая, не затянется по крайней мере несколько дней. Нильс подумал, что ему надо найти камень и избавиться от него, прежде чем лошадь вернется домой и увидят, что она ранена.

Перестук копыт уже не был слышен — на пустоши опять стало тихо. Нильс вздохнул и поднялся с жертвенного камня. Он улыбался, потому что вспоминал, как по-идиотски выглядела та лошадь, когда первый камень попал ей в лоб.

Чертовы лошади.

Нильс показал, кто тут главный, кто заправляет всем вокруг Стэнвика. По-прежнему улыбаясь, он поднял рюкзак: может, матушка положила на дно кула?

6

В Марнесском доме для престарелых наступил вечер. Йерлоф сидел за письменным столом, перед ним лежал большой блокнот для заметок. Он крутил в пальцах ручку, но ничего не писал.

Когда Йерлоф сидел вот так, как сейчас, за столом, он легко мог представить себя по-прежнему сильным и что он вовсе не так стар, как кажется. Стоит только хорошенько потянуться — и вот крепкие ноги опять несут его в очередное странствие.

Выйти отсюда. Вернуться в Стэнвик, спуститься на берег, крикнуть так, что эхо раскатится в скалах; налегая на весла, доплыть до корабля, ожидающего на глубокой воде. Поднять якорь, поставить паруса — и вперед, в огромный мир.

Йерлоф всегда чувствовал нечто захватывающее, что эландский капитан имеет возможность плыть куда захочет, в любую страну. Нужна лишь толика удачи, много опыта и мастерства, хорошо оснащенное судно, достаточно запасов на борту — и можно прямо с Эланда отплыть в любой порт мира и потом вернуться вновь домой. Просто фантастика. Вот это и есть настоящая свобода.

Но прошло несколько минут, в коридоре раздался звонок на ужин и возвратил Йерлофа в его обессиленное тело. Ноги пока еще держали его, но с явной неохотой, а руки, эти руки уже никогда не смогут поднять ни одного паруса.

Они так быстро пронеслись, те годы, проведенные в море. Хотя, вообще-то, их было не так уж и много. Йерлоф начал ходить в море боцманом на галеасе[30] своего отца «Ингрид Мария» где-то году в двадцатом, точнее, в конце года. А потом, пятью годами позже, когда отец стал судовым маклером и остался на берегу, корабль достался Йерлофу. Он переименовал его в «Ветер» и занялся фрахтовыми перевозками древесины и пиломатериалов из Смоланда на Эланд. Это было здорово — стать капитаном своего судна в двадцать два года.

30

Галеас — небольшое судно с грот-бизань-мачтой у немцев и скандинавов.