Страница 20 из 84
— Приходится. Людей не хватает.
— Вот и у нас, — вздохнул капитан. — На ужин подменить некем. — Он взглянул на часы.
Машина что-то задерживалась. Отпускать же капитана и лейтенанта было нельзя…
— Конечно, мы одни тут справимся, — сказал Петровский. — И непонятно, зачем вас сюда, на наш участок, послали? Кстати, разрешите и нам ваши мандаты посмотреть.
— Пожалуйста, — улыбнулся капитан и достал из нагрудного кармана точно такое же, как у Петровского, удостоверение. Подписано оно было прежним начальником заставы, сменившимся год назад. Все в документе было правильно и точно. Другого Петровский и не ожидал. Но возвращать документ он не торопился: «Что-нибудь не так?!» — должен спросить капитан, или: «Да, я прибыл на заставу, еще при Афанасьеве. Теперь же у нас начальник Рогозинский». Но капитан ни вопроса не задавал, ни объясняться не собирался. Стоял расслабленно, ни одной черточкой не выдавая внутреннего напряжения… Нет, не у каждого на лице можно прочитать мысли…
Не вызывало подозрений и удостоверение личности лейтенанта. А вот нервы у него были намного слабее.
— Закурить не найдется? — обратился он к Пикалову. Одна из уловок отвлечь внимание. Но Пикалов молодец, отрицательно покачал головой. А старшина — разиня, полез за папиросами. Поверил, что они пограничники…
Со стороны гарнизона донесся гул автомашины. Отлично. Теперь-то им не уйти…
Лейтенант помял папиросу, сунул в рот. Старшина хотел услужить и спичкой, но лейтенант остановил его.
— Спички у меня есть.
Петровский краем глаза увидел, как он сунул руку в карман галифе. Досмотреть не успел: в руке капитана блеснул пистолет. Петровский ударил его по руке. Грохнули выстрелы.
Капитан дернулся и обмяк, ноги его подкосились…
Подъехал грузовик с группой захвата. Но помощи уже не требовалось: на земле лежали трое — капитан, лейтенант и старшина.
— Опередил, гад, — кивнул на лейтенанта Пикалов. — Я ж за вас больше переживал, за капитаном следил…
Петровский снял с капитана и лейтенанта полевые командирские сумки, достал из карманов удостоверения личности, портсигары, блокноты. В коляске мотоцикла нашлось и то, что окончательно подтверждало подозрение оперуполномоченного, — портативный радиопередатчик…
18
12/VII 1941 г. …Боевой вылет с бомбометанием по танкам в районе Фастов, Белая Церковь. Высота 1500. Ночь…
Еще одна летная ночь окончилась благополучно: летавшие на боевые задания экипажи вернулись невредимыми на свой аэродром, два молодых летчика, присланных на пополнение, вылетели самостоятельно. Прекратилась и стрельба из автоматов по нашим взлетающим самолетам, наведение ракетами немецких бомбардировщиков. Пикалов и Петровский ходили героями; только о них в полку и разговоры — как ловили диверсантов, как вступили с ними в единоборство и прикончили их. Рассказывают такое, чего и не было.
Меньшикову даже обидно стало за летчиков: в каждом вылете они подвергают себя большой опасности, и разве их подвиги можно сравнить с обезвреживанием диверсантов, а поди ж ты, какой фурор! Он понимал: то, что совершают летчики, никому не видно отсюда, и воздушные бои, бомбежка, дуэли с зенитной артиллерией стали обыденным явлением, а схватка с диверсантами — первый случай на всем Крымском побережье. Петровский сразу приободрился, повеселел и стал более благосклонен к своему соседу и прежнему приятелю, но у Меньшикова от этого сердце не оттаяло: людей, которые забывают дружбу, перечеркивают все прежнее ради своей цели, он не понимал и не прощал. Правда, у Петровского было смягчающее обстоятельство: ему приказали обезвредить вражеского агента в два дня; но пренебречь мнением своего приятеля, не посчитаться с ним — это было вне логики Меньшикова.
И все же, как бы там ни было, после обезвреживания диверсантов работать стало спокойнее, и летные экипажи, улетая на боевые задания, чувствуют себя увереннее, не думают: а не подложил ли кто-нибудь в самолет замедленную мину?
Меньшиков впервые за все эти дни позавтракал с аппетитом. Донесение в штаб корпуса было отправлено, срочных вводных не поступило, и можно было хоть пару часиков отдохнуть. Для большего спокойствия он все же решил заглянуть в штаб (хуже всего, когда только задремлешь, а тебя разбудят) — и пожалел: начальник строевого отдела старший лейтенант Дехтярь поджидал его с кипой бумаг, которые требовалось подписать. Откладывать на потом было не в правилах Меньшикова: человек тоже ночь трудился, — и он сел за бумаги. Так и пролетел час за чтением директив, за подписанием строевых записок, заказов, запросов, распоряжений; и, когда он вышел из землянки, солнце уже висело высоко над горизонтом и палило по-прежнему беззастенчиво, немилосердно.
По дороге из города мчался мотоциклист, оставляя позади клубы пыли. «Не иначе, Петровский», — подумал Меньшиков: в полку было только два мотоцикла — у Пикалова и Петровского. Пикалов после завтрака отправился на отдых, Петровский же снова где-то мотался.
— Товарищ майор! — позвал его снизу Дехтярь. — Вас к телефону оперативный дежурный из корпуса просит.
«Началось», — вздохнул с сожалением Меньшиков. Теперь, наверное, не уйдешь. Он тяжело и нехотя спустился по ступенькам.
— Слушаю. Двадцать первый.
— Доброе утро, Федор Иванович, — узнал он голос бывшего сослуживца майора Лебедя, ныне инспектора по технике пилотирования корпуса. — Как ты там живешь-можешь?
— Да живем помаленьку и можем не лучше. Сам знаешь, как с техникой. Не слышно, когда пришлете нам что-нибудь?
— Насчет техники не знаю, а вот люди твои потихоньку объявляются. Только что телеграмма из Ростова поступила. Туманов там в госпитале находится, с тяжелым ранением.
— Туманов?! — воскликнул Меньшиков не в силах сдержать радость. — Вот это хорошая новость. А еще кто?
— Больше никого.
У землянки пророкотал мотор мотоцикла и заглох. Точно, Петровский.
Майор вышел из землянки. Петровский поставил мотоцикл недалеко от входа и, увидев командира полка, протянул ему руку.
— Привет труженикам неба. Над бумагами корпим, а отдыхать когда будем?
Его покровительственный тон раздражал Меньшикова — ишь, заботливый какой, — и майор ответил, не скрывая иронии:
— Коль начальство не возражает, почему бы и не отдохнуть? Диверсанты прихлопнуты, экипажи все вернулись — можно спокойно поспать.
Петровский нахмурился. Он заметно похудел за эти дни, резче обозначились скулы, глаза ввалились, и их взгляд стал еще пронзительнее; подбородок заострился и сильнее выступал вперед; в профиль он очень смахивал на Мефистофеля.
— Если не считать тех, кто улетел раньше, — с сарказмом ответил Петровский.
— Кстати, кое-кто, кого ты имеешь в виду, тоже вернулся. Правда, тяжело раненным, но, во всяком случае, не предателем.
Петровский скептически усмехнулся:
— Что тебе еще известно? Ты хоть знаешь, где сбили твоего Туманова?
— Знаю. В районе Соколя.
— Правильно. А где его подобрали?
— Какое это имеет значение?
— Большое. Под Озерянами. Это более ста километров от места падения. Не слишком ли много он прошел за двое суток по оккупированной территории?
— Почему прошел? Наверное, пролетел на подбитом самолете.
— Три экипажа видели, как его самолет упал в районе Соколя.
— Значит, его подобрали наши отступающие части. Не немцы же доставили его в госпиталь!
— Не немцы, наши. Дело в том, что Туманова ранило не в самолете, а при переходе линии фронта. Правда, никакой там линии не было, и все-таки…
— Значит, он тяжело ранен? — Комок подкатил к горлу, и злость на Петровского мгновенно вытеснила жалость к Туманову.
— Тяжело, — подтвердил Петровский. — В ноги и в спину. — Петровский помолчал. — Так как думаешь, можно за двое суток пешкодралом сотню километров преодолеть?
— Если Туманов преодолел, значит, можно. К счастью, — я так считаю, — он жив и все объяснит.