Страница 72 из 109
Пошиванов шел своей парой в колонне, и Русанов видел его только при смене стороны разворота.
— Степан! Ты не заметил на дорогах гусеничных следов? Кажись, танки шли?
— Похоже, командир.
В разговор вмешался и Осипов, который тоже об этом уже давно думал:
— Очень даже похоже. Надо идти на север, там все прояснится: или ушли, или идут. Позавчера этого здесь не было.
Еще промелькнули десять километров и две минуты полета. Внизу, на снегу, появились широкие грязные пятна, проталины от костров, обочины дороги были размочалены следами гусениц. Русанов окончательно убедился, что по дороге шли танки, а тут был привал. Враг делал остановку. И костры разжигать не побоялись, рассчитывали на защиту снегопадов, а также свою отдаленность от линии фронта.
Русанов повел машину вверх, чтобы узнать высоту облаков. Надо было определить, как бомбить и стрелять, если они сейчас найдут что-то. Самолет набрал сто метров и зацепился кабиной за облачную крышу.
«Немного. Для всех штурмовых премудростей всего семьдесят метров».
Настроение летчиков изменилось. Возникла напряженность ожидания встречи с врагом. И встречу не пришлось долго ждать. Впереди показалось черное тело колонны.
— Атакуем по хвосту с выходом влево! Оружие проверить!
Работа танковых и автомобильных моторов заглушила гул авиационных двигателей, пока «илы» выходили на дальность открытия огня, а наблюдатели за воздухом, если они были, просмотрели выскочивших из-за бугристого перелеска штурмовиков. Колонна продолжала свое размеренное движение.
Русанов оглянулся назад. Пошиванов шел сзади и справа на дальности около километра. Все правильно. Можно было заняться врагом. Длинная очередь из пушек, потом две бомбы, и снова под облака… Разворот. Опять вниз. Огонь. Бомбы…
Новый разворот, и новая атака.
Немцы всполошились. И те, сто не обезумел от страха, открыли огонь. Врагу с дороги деваться некуда, кругом глубокие снега.
Самолетная змейка рассекала колонну на части, и места раздела обозначались кострами горящих машин, дымом разрывов бомб.
Русанов добрался до головы колонны и залпом из четырех эрэсов поджег головной танк Теперь колонна была остановлена: хвост, голова и середина горели.
— Пошли на другую дорогу. Посмотрим.
И вторая рокада в этом месте тоже была занята. Но боеприпасы уже кончились, пришлось уходить.
— Атакуем пушками по голове — и домой.
Дорога ощетинилась оружием и трассами-копьями.
Тут уже внезапности не было. А задний ход включить невозможно. Скрестив огненные шпаги с врагом, «илы» «пробрили» над передними танками и, прижавшись к земле, исчезли в сизом, морозном воздухе.
Русанов осмотрелся: идущие с ним целы, на хвосте истребителей не видно.
Облегченно вздохнул, уверовав, что все обошлось.
Вел группу домой и думал, что сегодня на эти колонны многих пошлют. Немцы теперь настороже, погода самая дрянь: ни видимости, ни высоты. Померил несколько раз облачность, но выше двухсот метров нигде не поднялся. Значит, «илы» будут ходить одни, без прикрытия, небольшими группами.
Враг же, если сможет по погоде, «повисит» сейчас над колоннами истребителей.
День обещал сложиться нелегкий…
У сержанта Чернова, шедшего рядом с Пошивановым, сегодня был третий боевой вылет.
Чернов был возбужден. Ему еще не приходилось видеть сразу так близко столько вражеской техники, стрелять в упор и быть уверенным, что сброшенные с высоты пятидесяти метров бомбы, как и бомбы командира, не упали на пустое место. Он сегодня по-настоящему открыл свой боевой счет. К радости удачи, правда, примешивалось и неудовлетворение собой, потому что в период поиска врага, при этом бесконечном петлянии по дорогам, он окончательно заблудился и совершенно не представлял, где и сколько они ходили по чужой территории. Услышав команду «Домой!», он с ужасом поймал себя на мысли, что ему одному домой сейчас не прийти.
«Домой»… Выйдя из последней атаки, он вновь перезарядил пушки и пулеметы, чтобы быть готовым к воздушному бою. «Домой» — это еще не дом. Линия фронта где-то впереди, а через нее могут и не пропустить. Может быть, еще придется «продираться» через истребители и огонь с земли.
Радость победы не могли омрачить даже пробоины на крыле. Самолет его слушался.
Сержант нравился командиру эскадрильи своей стройностью, тонкой и строгой красотой лица, которое украшали высокий открытый лоб и чуть рыжеватые, волнистые волосы. Когда Степан смотрел на этого летчика, ему всегда почему-то думалось, что было бы лучше Чернову быть музыкантом — скрипачом, например. Железный Ил-2 и работа, которой они занимались на войне, никак не хотели в его голове соединяться в единое целое с личностью этого юноши. Но Чернов все делал хорошо. Хорошо летал, был улыбчив и добр к людям, любое дело у него спорилось. Веселый, но не балагур, смелый и вместе с тем не бесшабашный, активный на комсомольских собраниях, любых занятиях, умеющий расспросить, рассказать и спеть — он не любил одиночества, а люди, видимо, чувствуя это, тоже тянулись к нему.
Подметив его грамотность, умелое обращение с людьми, Пошиванов взял его к себе ведомым, чтобы передать опыт, а может быть, и помочь вырасти в командира. В наушниках, как музыка, прозвучал голос Русанова:
— Линия фронта. Через две минуты железная дорога.
Для группы боевой вылет уже почти закончился, но имелось еще время для учебы. И майор решил его использовать.
— Степан, можно поманеврировать! Только внимательней! Земля близко, и видно плохо. Не потеряйтесь!
Пошиванову такое решение импонировало.
— Понял, командир! Чернов, сделаем две-три змейки!
Убедившись, что ведомый идет справа, комэск энергично положил машину на левое крыло и пошел под пару Русанова, предполагая, что самолеты врага слева. Разворот унес его сразу в сторону, а ведущая пара рывком ушла вперед. Отбив «атаку» противника, Степан убавил мотору обороты, положил машину в обратный разворот и удовлетворенно отметил, что Чернов вовремя перешел на другую сторону строя, освободив ему с правой стороны место для маневра и огня.
Головная пара, показывая в развороте свои спины, неслась ему навстречу почти в лоб и, как только ее самолеты скрылись у него под крылом, он опять сменил сторону разворота. Земля с правого борта перешла на левую сторону, а правое крыло, цепляя облака, уперлось в небо… Самолеты Русанова опять оказались обращенными к нему спиной — выполняли правый разворот.
— Степан, хватит! Я тебя вижу.
— Понял, командир! Закончил маневр. Пристраиваюсь…
…Объединившись в своем железном клине, «илы» вновь понеслись на север, к аэродрому.
…Азарт и волнение вылета у Чернова улеглись. Поставив пушки и пулеметы на предохранитель, он пошел на посадку. Все шло своим чередом. Самолет уже бежал по земле, как вдруг его начало разворачивать вправо. Сержант зажал левый тормоз. Не слушается… Кончится укатанный снег, а дальше может быть плохо! Выключил мотор. Поздно! «Ил», забирая все больше вправо, начинает опускать нос. Ручку управления самолетом на себя, до отказа. Нет! Все равно нос идет книзу. Секунды… И Чернов понял, что колеса и хвост уже не на земле, а в воздухе. На земле только мотор. Самолет встал на нос. Мгновения, которые машина стояла на моторе, показались наблюдающим посадку до бесконечности длинными. А Виктору — вечностью. «Что дальше? Обратно на колеса или на спину? Нет, глаза уж не видят снега. Значит, на спину!…»
Удар и скрежет. Темнота. Боль на щеке, и по ней что-то течет. «Пожар или обойдется?» Чернов уловил запах бензина. Повиснув на привязных ремнях книзу головой, решил их пока не расстегивать. Дышать от бензина становилось все труднее. Послышался стук. Стучали по самолету чем-то металлическим, а потом донеслись слова:
— Чернов, живой?
— Живой!
— Сейчас откопаем. Не волнуйся, пожара нет!
— Да я и не волнуюсь. Только дышать нечем. Бензина много…
Темнота начала сереть, потом с боков появился свет. Снег расчистили, и в кабину пошел воздух.