Пуля для штрафника

Когда он очнулся, дело принимало совсем худой оборот. Русские, видимо, поставили своей боевой задачей номер один во что бы то ни стало уничтожить наглого немецкого солдата, под видом рыбака разгуливавшего с неизвестными целями на лодке по вражеской территории.

Мощный выстрел практически выломал верх правого борта лодки. Теперь она представляла собой полуразбитый кусок скорлупы, готовый вот-вот пойти ко дну. Отто теперь наверняка был в прицелах как на ладони.

По мощи выстрел напоминал разрывной из пулемета, только еще сильнее. Наверняка стреляли из противотанкового ружья. Что ж, в руках умелого стрелка это ружье вело себя как снайперская винтовка, только с убийственным калибром, почти в два раза превышающим винтовочный.

Любое из следующих попаданий ПТРа могло стать для Отто последним. Он в отчаянии снова схватился за древко остроги. Теперь оно наполовину укоротилось, что отчасти облегчало усилия Отто. Вот боль стала сильнее, от того, что лезвие слегка поддалось усилиям штрафника и шевельнулось. Вода прибывала, покрыв уже все дно лодки.

XXV

Следующая разрывная пуля, выпущенная с русского берега, влетела в пробоину и ударила изнутри по борту, к которому было приколото плечо Отто. Адская боль сменилась потерей равновесия. Кусок доски, в которую вонзилось острие остроги, выломало ударной силой разрывной пули. Отто, с притиснутой к спине деревяшкой, повалился вперед, в воду, плескавшуюся в полузатопленной лодке. Теперь он мог ухватить за древко обеими руками. Он собрал последние силы и резко дернул вперед.

Каким-то звериным ощущением, как в замедленной перемотке немой киноленты в синематографе, он проследил, как шершавое, зазубренное лезвие, задевая сосуды и мышцы внутри его обтянутого кожей плеча, прошло через зияющую, окровавленную рану и извлеклось наружу. В его сознании даже успела запечатлеться капля крови, которая стекла по нагретому его телом лезвию и оборвалась на взмахе с самого кончика заточенного напильника.

В тот самый миг, когда капля коснулась дна лодки, Отто почувствовал, как его разбитое суденышко стало погружаться в днестровскую воду. Погружение проходило стремительно. Поток напирал, и лодка представлялась непозволительной преградой, которую необходимо было тут же смять и опустить в пучину, в самую темноту непроглядного дна.

Пули секли воду вокруг терпящего кораблекрушение, поднимали фонтанчики среди бурунов и водоворотов, принимавшихся крутиться то тут, то там. Отто огляделся. Ему показалось, что до берега оставалось совсем немного. Все-таки на этот раз руки у него не связаны. Он попробует доплыть. В конце концов, других вариантов попросту нет.

Лодка почти ушла под воду. Отто одним движением расстегнул форменный ремень и скинул шинель. В ней он в любом случае не доплывет. А вот ремень оставлять рыбам он не намерен. Застегнув его обратно, на китель, Хаген зачем-то схватил уже плавающий обломок остроги. Он сунул его за ремень сзади и, оттолкнувшись от борта, нырнул в воду.

Холод сразу взял его в оборот. Горело плечо, и это жжение и боль в ране, как ни странно, отгоняли холод, придавали ему злости, необходимой, чтобы, преодолевая течение, пытаться плыть к берегу.

Теперь, в воде, он понял, насколько обманчивы расстояния до берега, когда ты оцениваешь их в метрах. Единственно верное — это расчет, на сколько гребков в ледяной воде тебя хватит. Еще раз, еще раз, еще раз… Отто чувствовал, что следующий взмах рукой будет последним, но делал следующий, и опять делал следующий. Еще раз, еще раз. Следующий — последний. Последний… Последний…

Глава 5.

ПЕРЕД ШТУРМОМ

I

Отделение вовремя ударило по правому берегу. А тут и взвод вступил, а затем рота с пулеметами и несколькими бойцами из батальонного отделения «кочерыжников» — стрелков из противотанкового ружья. Густые чернила ночи взрыхлились светящимися пунктирами трассеров, обрывы озарились пламенем взрывов, наполнились гулом и грохотом, хаосом звуков.

Без особого повода ночную стрельбу старались не устраивать. Противник обязательно отвечал. Огонь вели беспорядочно, зачастую задевая дома мирных жителей. Но сейчас деваться было некуда. Во-первых, немцы первыми начали, даже ракету осветительную запустили. А во-вторых, надо было выручать своих, обеспечить прикрытие пловцам из аникинского отделения, ушедшим накануне в разведку.

Негласное правило выработалось как-то само собой, за время противостояния, причем ночному перемирию, худо-бедно, но старались следовать на обоих берегах. Вечерело еще достаточно рано, поэтому в световой день от души впихивали весь отведенный запас боеприпасов. Патронов и снарядов в этот период войны уже не жалели ни отступающие фашисты, ни Советская Армия, стремительно набиравшая свою ударную мощь.

Как водится, любые правила, возникнув, тут же провоцируют желание их непременно нарушить. Охотнее на это шли немцы. Жалеть стариков, женщин и детей из села, расположенного в глубине фашистских эшелонов обороны, у врага никакого желания не было. Поэтому и заведенные в уничтожении живой силы и техники противника ночные передышки — так называемые «тихие часы» — то и дело обрывались канонадой и пулеметными очередями.

Особо отличались несоблюдением фашистские гаубицы, позиции которых стояли выше по течению, в тесной близости от правобережного села Пуркары. Эти принимались метать тяжелые крупнокалиберные снаряды, когда им вздумается, причем куда попало — и по позициям, и по селу. Местные, левобережно проживающие приднестровские старики выдвинули свою версию этих ночных обстрелов.

— У них на том берегу всегда вино тяжелое делали. Сладкое — чистый компот, а души виноградной — терпкой, кисленькой — не учуешь. Оно и без сахару так выбраживает, что с одного-двух стаканов начисто башку сносит. Да еще с дрожжей не снимают… Одно слово, не виноделы, а дурни. И продукт соответственный… Дурное, оно и есть дурное. Пушкари фашистские, видать, как выдуют кувшин-другой местного, домашнего вина, у них крыши и сносит. Вот они опосля и пуляют куда ни попадя…

В этот раз артиллеристы молчали. Зато немецкие позиции, расположенные прямо по курсу, огрызались из всех наличных стволов.

Но «тихий час», он и есть «тихий час». Вскипев в какие-то несколько секунд, бой поварился на высшей точке, выпустил с боезапасом весь пар и понемногу стал утихать.

II

Старшина Аникин собственноручно, вместе с Бондарем и Поповым, вылавливал из реки окоченевших бойцов. Течением их прибило на берег метрах в двухстах ниже от месторасположения позиций отделения. Зайченко пришлось в буквальном смысле слова отдирать от бревна. Руки его застыли в скрюченном состоянии, и сам он не мог их разогнуть. Его вынесли на берег на руках. Байрамов тоже еле ступал, его подхватили под руки и вытащили на неразгибающихся, сведенных судорогой ногах.

— Попов, срочно дуй в отделение… — с тревогой распорядился Андрей. — Еще бойцов бери. Втроем не донесем.

— Донесем, командир… — осипшим, но бодрящимся голосом произнес Евменов и, отказавшись от поддержки, самостоятельно вышел к своим товарищам.

Замерзшего Зайченко поднял и перекинул через плечо старший сержант Бондарь. Легенький Байрамов достался Попову. Старшина собрал на оба плеча все, какое было в наличии, вооружение — и несунов, и разведгруппы.

— Давайте, бегом всех в лазарет, — первым заспешив вверх по берегу, через плечо сказал Аникин и, увидев стоящего старшего группы разведки, поторопил его: — А ты, Евменов, тоже давай, только бегом. Раненых нет?

— Не знаю, товарищ старшина… — уже на бегу ответил разведчик — Я вообще думал, что Зайченко убило. Он не отзывался, пока мы плыли. Так вроде целы. Малость подмокли только…

— Быстрее, хлопцы, надо успеть вас отогреть.

— Ничего, Нинка по этой части — мастер. Цельный санинструктор… — с усилием произнес Байрамов и попытался при этом растянуть в улыбку свои посиневшие губы. Но у него ничего не получилось.