Страница 29 из 40
Нойманн легонько хлопает его ладонью по затылку. Унтер, мучаясь от боли в паху, ничего не отвечает.
— А за беспокойство, я возьму у тебя пару сигарет, да? — Нойманн вынимает из его кармана почти полную пачку, достает две сигареты, и сует их в карман унтеру. Пачку же забирает себе, предварительно передав мне одну сигарету.
— Концерт окончен, товарищи! — обращается он к собравшимся. — Прошу более не отвлекаться и всех вернуться к служению Великой Германии.
Унтер с кряхтением поднимается и, сгорбившись, удаляется под хохот пехотинцев. Нойманн присаживается рядом со мной.
— Не нарывайся особенно, — предостерегаю его я.
— Это он нарывался, — сплевывает Нойманн. — А я защищал честь нашей роты. А ты как бы поступил?
— Хрен знает. Дай лучше прикурить.
— Как зуб?
— Херово.
— Давай выбью, а то я уже завелся! — хохочет Нойманн.
— Пошел к черту, — скривившись в улыбке, отвечаю ему я.
Появляется наш фельдфебель.
— Ну, что? — спрашиваем.
— Доложил о ситуации лично майору фон Хельцу. Он мечет молнии. Орал, что всех под трибунал отдаст за сдачу позиций.
— Он скор на расправу, — сетует Нойманн.
— Если он нас всех под трибунал отдаст, — успокаиваю его я, — ему свою жопу самостоятельно защищать придется. А он этого вряд ли хочет.
Все смеются, а Нойманн спрашивает фельдфебеля:
— И что с нами будет?
— Люди еще прибывают, много раненых. Нас, скорее всего, пополнят личным составом или же передадут в другие роты. А пока чистим перышки, ждем кухню и дальнейших распоряжений.
— Обед будет?! — удивленно присвистывает Нойманн.
— Обещали.
— Хорошая логика у фон Хельца, ничего не скажешь, — не может успокоиться Нойманн. — Мы должны были там все до одного подохнуть, и русские все равно бы заняли нашу позицию. В чем смысл, откуда это баранье упорство? Чего он добивается? Скотина!
— Я так думаю, — вставляю я, — мы живы, и это главное. Займем тут оборону, и здесь уже будем держаться. Наверняка сейчас сюда подтянут и другие силы, дополнительные резервы.
— Возможно.
Признаться, я лично ни во что это не верю. Никто к нам на помощь не идет, мы тут одни, как на необитаемом острове. Надо рассчитывать только на себя и никого больше. Я к этому привык, и с детства надеюсь только на себя, но остальные? Умереть за никому не нужный клочок земли, что может быть печальнее…
— Пойду проведаю тут кое-кого, — поднимаюсь с земли и подхватываю карабин. Я надеюсь увидеть капитана Калле, если он еще туг. Может, он знает что-то большее.
Калле оказывается цел, невредим. Он возится с новобранцами. Выстроил их и отчитывает за внешний вид на потеху ветеранам. Заметив меня, улыбается и жестом просит подождать. Устраиваюсь поудобнее, усевшись на бревно рядом с другими «зрителями» и подключаюсь к просмотру «концерта».
Капитан начинает вешать юнцам такую лапшу на уши, что даже я открываю рот. Он вещает им о долге и чести, о защите Отечества, о солдатском товариществе. Все нормально — он поднимает их боевой дух. Иначе они давно разбежались бы по лесам, надеясь вернуться к маминым юбкам. Правильно он тогда мне говорил, что без веры солдат не солдат. Хотя какая там вера! Калле в данный момент создает перед этими детьми иллюзию, играет на чувстве патриотизма. Но такая уж у него работа. Ветераны, слушая всю эту чушь, лишь угрюмо ухмыляются.
— Вольно! Разойдись! — командует наконец он, и новобранцы опять превращаются в кучку испуганных детей.
— Вот он, герой! — радостно приветствует меня Калле. — Как дела?
Молча отдаю честь. И так все понятно по моему виду.
— У меня, Курт, к тебе разговор есть. Пойдем вон за тот стол присядем.
Мы идем к небольшому палисаднику. Забор сломан, в покосившейся хате разместились пехотинцы. На бельевой веревке сохнет форма, нижнее белье. Солдаты используют любую возможность, чтобы привести себя в порядок и хоть на минуту забыть о том, что им если не сегодня, то завтра предстоит. Человек не может долгое время оставаться в унынии, ему нужна разрядка, или подзарядка, как угодно. Солдаты занимаются хозяйственными делами, кто-то даже убежал купаться на речку, хотя это строго воспрещается. Свободные от работ отдыхают, некоторые строчат письма. Так уж устроен человек — от любых горестей пытается отвлечь свое сознание житейскими заботами.
У невысокой яблоньки в огороде стоят врытые в землю стол и лавка.
— Присаживайся.
— Вы сказали, что есть разговор, герр капитан.
— Да. — Калле вздыхает. — По последним данным, наш полк расколошматили вдребезги, осталось немного людей, и полк, скорее всего, будут пополнять новобранцами. Формирование взводов, рот, и все такое прочее. Слушай, вся эта канонада и у нас тут была хорошо слышна. Страшный был бой?
Я молча киваю. Тот, кто там побывал и сам все поймет, а кто не был — тому не расскажешь.
— Майор фон Хельц настроен на контрудар. Он считает, что мы еще можем на этом участке повлиять на ситуацию. И я в целом с ним согласен. Майор толковый командир и хороший стратег.
«Сколько же вас, дураков?» — думаю я.
— Так вот, — продолжает Калле. — Моя рота тоже в этом будет участвовать, а мне нужны бывалые люди, опытные обстрелянные солдаты. О тебе я уже договорился — пойдешь под мое командование.
«Вот счастье мне привалило»…
— Но я числюсь в роте Бауера.
— Неизвестно, жив ли он. И вообще, сколько человек из вашей роты в живых осталось? Сейчас идет спешная доукомплектация подразделений. А капитана Бауера нет.
Да, судя по тому, как Бауер вгрызался в этот проклятый рубеж обороны, он точно уже мертв. Я бы не дал и десяти процентов, что он выберется.
— Кстати, как там твой парень, ученик, он жив? — интересуется Калле.
— Не знаю. Там такая каша была… Надеюсь, что жив.
— Эх, побольше бы мне таких, как ты и твой ученик, — капитан задумывается, и вдруг его осеняет: — А ты ел?
— Да как-то не до того было.
Капитан подзывает своего пухлого ординарца, что-то шепчет ему, и тот резво убегает.
— Ты, главное, набирайся сил. Время пока есть, — говорит Калле.
Ординарец вскоре возвращается и ставит передо мной миску горячего картофельного супа с куском курицы и огромную жестяную кружку эрзац-кофе. Запах восхитительный. Я накидываюсь на еду. Пока уплетаю суп, капитан достает флягу и что-то заботливо, как родная мать, доливает мне в кофе. Как только я покончил с супом и вылакал кружку щедро разбавленного ромом кофе, Калле протягивает сигарету.
Все, что со мной произошло до этого, уже не имеет значения… Невзгоды и лишения отошли на задний план. Блаженство и истома овладевают мной. Зуб побаливает, но я не обращаю сейчас на это внимания. Лишь одна мысль крутится у меня в голове, пока я затягиваюсь едким дымом — а выдержит ли всю эту вкусную пищу мой бедный желудок. Жаль было бы переводить эти яства, без толку перегоняя их через мой истощенный организм. Калле, посмеиваясь, глядит на меня.
— Откуда такие деликатесы, герр капитан? — спрашиваю его.
— Я же говорю тебе, планируется контрудар, полевая кухня работает на всю катушку, сейчас всех накормят, — сообщает Калле. — Плюс ко всему мои личные запасы да расторопность ординарца.
После еды и кофе с ромом меня клонит в сон. Капитан замечает это.
— Иди в избу, поспи.
— Герр капитан, не могу не задать вам этот вопрос, — я с трудом поднимаюсь с лавки, — отчего мне такие почести?
— Все очень просто, Курт. Я много повидал вояк, но ты один из лучших.
Я не стал вдумываться в слова капитана, ему виднее, наверное, но решаю действительно поспать, пока есть такая возможность, и искренне надеюсь, что столь сытный обед успешно переварится. Иду в избу, тут прохладно, пахнет, как и во всех избах, где расположились на постой солдаты, потом и немытыми ногами. Видя, что я только недавно с передовой, мне уступают место. Завалившись на грубо сколоченную деревянную кровать, тут же проваливаюсь в глубокий сон.
Глава 4
Расталкивает меня Нойманн.