Лакомые кусочки

Люди относились к Лиге с неизменной доброжелательностью, вежливо и приветливо, как бы она ни держалась: молчала ли застенчиво или отваживалась начать разговор.

В свой домик Лига никого не приглашала; незваных гостей тоже не случалось. Раньше в хижине было мрачно и убого, но и теперь, когда все изменилось и ее жилье стало уютным и аккуратным, Лига предпочитала, чтобы его тепло согревало только ее и Бранзу, пока они не привыкнут к новой жизни. К тому же, несмотря на все тихие радости и довольство, Лигу день и ночь преследовало чувство, что настоящая хозяйка избушки — какая-то другая Лига, а не она, оскверненная грехом неуклюжая тугодумка. Ей все казалось, что счастливая, добрая и целомудренная настоящая обитательница этого сказочного мира вот-вот постучится в дверь и велит этой Лиге, невесть как здесь очутившейся, убираться из дома и даже покажет дорогу: «Смотри, — скажет она, — ты просто не туда свернула. Твоя хижина там, за деревьями, видишь? Вон стоит твой Па, руки в боки. Он сердится и гадает, где ты пропадала столько времени. Беги скорей к нему, прими заслуженное наказание. Мало того, что ты родила одного младенца, так еще и второй на подходе! Конечно, Па будет браниться. Тебя ждет хорошая трепка».

Месяц шел за месяцем, ночи стали длиннее, время сбора урожая закончилось, оставив Лиге на зиму хлеба, орехов и других припасов, листья пожелтели и облетели. Никто из горожан не спешил выгонять ее из избушки, не требовал объяснений и не приставал с расспросами, заставляя краснеть от стыда. Все свое время, кроме сна и ухода за Бранзой, Лига отдавала работе, трудилась не разгибая спины. Когда забот по хозяйству не оставалось, огород и кладовая не требовали внимания, она садилась за шитье и усердно корпела над любым заданием, которое давала ей матушка Тейлор. Сколь долго ни продлится безмятежная пора, Лига докажет тому, кто даровал ей счастье — тому, кто наблюдает за ней свыше, — что она достойна этого дара. Каждую минуту отведенного времени Лига постарается провести со всей пользой, какая только возможна.

Взглянув на новорожденную, Лига подумала, что синеватый цвет личика вскоре изменится. Ничего страшного, через несколько дней кожа посветлеет и очистится, так же, как очистилось лицо Бранзы, после рождения покрытое мелкой сыпью. Ребятишки так быстро меняются! Даже если младенец только что надрывался до хрипоты, глядишь, в следующую минуту он уже весело агукает, и на его щечках снова играет здоровый румянец. Дети — словно неугомонные землеройки или воробышки; время их жизни движется совершенно иначе. Взрослым с их большими нескладными телами и заторможенным ритмом сердца остается только изумленно взирать на детей.

К удивлению Лиги, эта девчушка, в отличие от сестры, заходилась в крике по любому поводу. Почувствовав малейшее неудобство, она тут же начинала сердито попискивать и извиваться в колыбельке, а стоило Лиге замешкаться с устранением причины, маленькая привереда устраивала настоящий концерт. Иногда во время кормления она как будто вспоминала тот или иной возмутительный случай, бросала грудь, с оскорбленным видом смотрела на Лигу, багровела и вновь заливалась плачем. Если Лига не успевала быстро переложить ее к другой груди, девочка тут же начинала бурно протестовать и ревела до икоты, суча ручками и ножками. В такие моменты ее крошечный разум наотрез отказывался воспринимать ласковые материнские слова или крепкие объятия.

— Да что ж ты за создание? — воскликнула Лига в одну из первых ночей, когда крик лесной совы или шорох в доме вновь привели малышку в исступление. — Прямо-таки сосуд всех скорбей мирских! — Она зажгла свечу, чтобы посмотреть, не беспокоит ли ребенка какое-нибудь насекомое или грызун, и не обнаружила ничего подозрительного. Дитя, однако, продолжало заходиться в плаче, судорожно хватая воздух между пронзительными криками, которые рвали в клочья и прогоняли сон матери.

Бранза по-прежнему тихонько посапывала в своей кроватке. Какая пропасть между тем светлым чистым покоем и этой багровой яростью! Лига взяла крикунью на руки и поцеловала горячее личико: крепко зажмуренные глазки, из которых еще текли горючие слезы, маленький ротик с листочком языка — источник невероятного шума.

— Погляди на себя, разбойница, ты уже вся пунцовая от натуги! Пожалуй, я назову тебя Эддой, раз ты так краснеешь. — Лига поцеловала покрытый алыми пятнами животик, едва не оглохнув от очередного резкого вопля. — Ш-ш-ш! Успокойся, детка, пока кровь не начала сочиться через кожу!

Мало того, что Эдда страшно капризничала — ее кожа с каждым днем все больше темнела. Мать заметила это не сразу — только когда Бранза подползла однажды к сестренке, лежавшей на расстеленном в траве одеяльце, и головки обеих девочек оказались рядом. Лига подняла глаза от шитья: нет, на личико младшей дочери не упала тень, просто она такая смуглая.

В памяти снова всплыло: пятеро парней приближаются по тропинке к хижине, среди них сын чужеземца. Как далек этот ужас от двух малюток на траве! Теперь Лиге казалось, что причина и следствие не имеют друг к другу никакого отношения — лишь случайные разрозненные события, хотя, вне всяких сомнений, между ними существовала самая прямая связь.

Ну и пусть. Все равно эта связь для Лиги ничего не значила — по крайней мере в этом доме, в этом волшебном мире. Здесь все шло своим чередом — как на это ни взгляни, какая бы молва ни ходила, кем бы ни были отцы обеих девочек. Глядя на Бранзу, Лига радовалась лишь тому, что Па мертв, а его дочери — живы. Так же и с Эддой, в чьих глазках с каждым днем все ярче светился ум и интерес к жизни. Не было никого, кто мог бы предъявить свои права на малышку или отказаться от нее, кто имел бы отношение к самому факту ее существования, и потому Эдда была для матери смуглым отражением ее собственного «я», свободным от давления «я» мужского. Появись на свет мальчик, все, наверно, сложилось бы по-другому. Купая малыша, вытирая его крохотный пенис, мать постоянно помнила бы о других самцах, о том оружии, в которое со временем превращаются их безобидные стручки. По счастью, Лига родила дочерей, и вся ее семья состояла из женщин, чьи детородные органы, скрытые меж бедер, словно сердцевина розового бутона, не могли причинить боль или вред другой женщине, оскорбить или унизить ее.

Минуло четыре года. Младенчество и раннее детство двух сестричек — череда самых разных происшествий, забавных и грустных, приятных и не очень, но всегда исключительно важных.

Кустарники, выросшие из зарытых в землю драгоценных камней, теперь уже были вровень с самой Лигой. По весне они пышно цвели: северный куст — крупными цветами с нежными податливыми лепестками столь сияющей белизны, что на них было больно смотреть; южный — ослепительно красными соцветиями столь же совершенной формы.

Весной и летом Лига опасалась случайных гостей — вдруг завернут к хижине, прельстившись видом необыкновенных растений. Она не знала, как называются эти кусты, ведь никогда, даже в детстве, гуляя в лесу с матерью, таких не встречала. На случай, если кто-то станет о них расспрашивать, Лига приготовила уклончивый ответ: «Ах, да я и понятия не имею, что это за кустарники! Странные, правда? Сколько себя помню, они всегда тут росли». И все же ей было не по себе: вдруг сам вопрос привлечет к ней ненужное внимание высших сил. Не ровен час, они спохватятся: «Что-то эта Лига Лонгфилд чересчур уж счастлива! Как мы допустили, чтобы она наслаждалась жизнью все эти месяцы?» Оба куста, зеленый и алый, моментально сдует ветром, точно пушистые головки одуванчиков, избушка осядет, завалится набок, наполнится криком и тяжелыми шагами Па.

Лига ухаживала за кустарниками добросовестно, хотя и с некоторой опаской, зато все остальную работу выполняла с той особенной радостью, какую прочие женщины — в том, другом мире — приберегал и для празднования Дня Медведя, ночных танцев у костра в Иванов день или свадьбы дочери, нашедшей выгодного жениха. С замиранием сердца Лига наблюдала за своими девочками: ее восхищала растущая уверенность их движений, постепенно расширяющийся кругозор, любознательность, готовность дарить улыбки и веселиться, а еще — вызывать радость и смех из глубин материнской души, в тайники которой веселье ушло после смерти Ма. Дочери стали для Лиги огоньками, отогрели ее сердце, давно уже холодное и мертвое, точно камень или иссохшая деревяшка. Девочки безоглядно верили, что счастливые времена будут длиться вечно, и Лига, втягивая в себя эту веру крохотными глоточками, как птички пьют цветочный нектар, если не прониклась ею до конца, то, во всяком случае, начала всерьез надеяться. Она уже позволяла себе не только радоваться сегодняшнему дню, но и заглядывать дальше, за его пределы, даже строить планы на следующий год или… может быть, несколько лет? Да, может быть.