Лакомые кусочки

Лига с трудом брела через лес. Еле-еле, потому что каждый шаг причинял боль. И все же мало-помалу она удалялась от отцовского дома, где с ней случилось все самое плохое в жизни. Уже не важно, что в той кровати умерла Ма. По крайней мере Па вспоминал мать, когда делал свое гадкое дело, а эти… эти чужаки по очереди насиловали Лигу, и где, где! Подумать только, какое место они нашли, не имея понятия о святости материнской постели, чтобы творить мерзости! Лига всей душой надеялась, что после смерти Ма не видит свою дочку с небес. Ясно, что мать больше ей не защитница.

Лига добрела до того мести в ночи, где тропинка обрывалась у глубокой пропасти. Внизу острые камни, а дальше — опять деревья. Ну вот Лига и пришла к ответу, к своей судьбе, к избавлению. Сперва она швырнет с обрыва малышку, а затем, когда уже ничто не будет держать ее в этом мире, бросится в пропасть сама. Совсем скоро Лига обнаружила, что не находит в себе сил ни кинуть ребенка в бездну, ни просто разжать руки над пустотой. Я закутаю ее шалью и прижму к себе, подумала она, тогда мы разобьемся вместе. Так она и сделала: завернула девочку в шаль и крепко привязала к своей груди. Сделав шаг к обрыву, Лига снова задумалась. Что, если она погибнет, а дитя выживет? Будет тянуться ротиком к мертвой груди, жалобно пищать под тяжестью материнского тела, страдать от боли, если вдруг повредит себе что-нибудь… Беспомощный младенец не сможет лишить себя жизни в отличие от взрослого.

— Значит, сначала я размозжу ей голову об это дерево, — вслух произнесла Лига чуждые ей слова. На своем веку она прикончила немало кроликов и куропаток, ничего тут сложного. — А еще лучше, ударю камнем, чтобы наверняка.

Она отвязала от себя малышку, развернула шаль и пеленки, стараясь не вдыхать детский запах — теплый, чуть кисловатый, будто уксус, — и взяла девочку на руки. Та мирно спала; изящно очерченные сомкнутые губки не кривились в ожидании; ее не тревожило, осуществит ли мать свое намерение. Крохотное сердечко ровно билось под ладонью Лиги.

Она тяжело вздохнула, опустилась на землю, положила ребенка к себе на колени. Детская щечка была такой пухово-нежной, что материнские пальцы ее даже не ощущали. Лига наклонилась, чтобы почувствовать сладость молочного дыхания, увидеть, как маленькие глазные яблоки двигаются во сне под припухшими веками.

Боги, какое прекрасное и невинное дитя! И ведь за все время, проведенное в сундуке, кроха не издала ни звука. Откуда она могла знать, что молчание спасительно? Уж лучше пролить ее кровь сейчас, чтобы жизнь не успела измарать и осквернить девочку. Почему только Ма не убила меня в детстве? — сокрушалась Лига. Даже когда она уже вышла из младенческого возраста, мать могла бы задушить ее петлей от охотничьего силка или перерезать горло ножом… Могла бы забрать несчастную дочь с собой. Поступи она так, Лига не держала бы сейчас в руках этот драгоценный комочек, и ветер, дующий из-под обрыва, не ерошил бы пушистые волосенки на безмятежном лобике. Лига встала и приблизилась к краю. Пусть ветер приласкает дитя в последний раз, а затем она отдаст плоть от плоти своей на растерзание серым камням, позволит переломать косточки…

Всхлипнув, Лига выпустила девочку из рук. Стиснула ладони в кулаки, крепко прижала к груди, зажмурилась, чтобы не видеть сотворенного ею ужасного деяния. Дважды судорожно вдохнула и выдохнула, прежде чем решилась открыть глаза. И тут… Ах!

Девочка не упала в пропасть. Она висела в ночной тьме под звездами и по-прежнему спокойно спала, склонив набок головку, поддерживаемая одним лишь воздухом. Вокруг ребенка набирало силу сияние, во все стороны от маленького тела разбегались острые иголочки света.

Лига растерянно шагнула назад.

— Падай же! Найди свою смерть! Здесь тебе нет места! — воскликнула она.

Однако ребенок продолжал висеть в воздухе, а сияние становилось все ярче. Лучи изменили форму и теперь изгибались причудливыми дугами и петлями, словно оживший свивальник.

Решив, что сияние сейчас скроет ребенка от ее глаз, Лига подошла к краю обрыва, вытянула трясущиеся руки и забрала девочку. На том месте, где только что был младенец, возникло другое дитя, верней, его силуэт, горящий нестерпимо ярким светом, как будто Лига нечаянно содрала кожу с ночного неба и обнажила внутренний слой мира, прежде защищенный внешним покровом. Холодный свет обжигал, вызывая резь в глазах, однако Лига сумела разглядеть внутри мерцающего силуэта контуры иных образов, которые вращались, набухали и пульсировали. Неведомая сила — та, что вмешалась в события, удержала ребенка от падения и разорвала связь между поступком Лиги и его последствиями, — пыталась облечь себя в некую форму. Эта непостижимая мощь — Лига благоговела перед ней и испытывала жгучий стыд за то, что своим поступком пробудила ее, вызвала ее недовольство, — должна была явить свою волю через маленькое окошко в сфере мира, ровно такое, чтобы разум Лиги воспринял ее, чтобы не причинить вреда хрупкому младенческому тельцу, чтобы мать и дитя не лишились рассудка от величия и необъяснимости этой силы.

— Какие имена ты дала своим детям? — прозвучало в голове у Лиги.

Детям? Другим, помимо этого ребенка? Тот кровяной сгусток на снегу тоже нужно было назвать? И сморщенный сине-коричневый трупик, который Лига так поспешно отдала Па?

— Дочку я пока никак не назвала, — призналась она. — Как-то не думала об этом…

— Не придумала имен? — опять раздался в голове голос, изумленный и даже, кажется, обиженный. Лига и не подозревала, что упустила нечто обязательное.

— Видите ли, мы никогда… — робко начала она. — Я… я не носила девочку в город. Меня с ней никто не видел, поэтому не было нужды давать ей имя. Она для меня единственный человечек во всем мире. Я зову ее просто «дочка» или «моя маленькая».

— Имена еще понадобятся, — медленно проговорила изменчивая субстанция из плоти, света или другой, неизвестной материи. — Чтобы отличать одно дитя от другого. — Какая-то часть ее коротко, легко и звонко рассмеялась и одновременно со смехом выбросила из небесного окошка светящийся контур, больше всего напоминающий детскую ручку если не по форме, то по манере движений. Размер ручки — маленькая или огромная — определить было нельзя, зато на ладошке лежал прозрачный камень, громадный и сверкающий.

Лига боялась дотронуться до камня, но еще больше страшилась того, что светящаяся плоть чудо-ребенка коснется ее и обожжет, а то и спалит совсем. Поэтому она все-таки взяла драгоценный камень в свою обычную, человеческую руку, не ощутив ни тепла, ни холода, ни боли, ни удовольствия; при этом, однако, по ее телу пробежала странная волна.

Заполненное непонятным веществом окошко выбросило вторую сияющую конечность, похожую и не похожую на первую. На ладони блеснул еще один камень, на этот раз черный. Когда Лига взяла его, в темной сердцевине сверкнул молочный отблеск сияния Лунного Младенца, который затем окрасил внутренности камня в густой рубиновый цвет.

— Зачем они мне? — удивленно спросила Лига. — Люди станут спрашивать, где я их взяла, схватят меня как воровку и отрубят руки!

— Пф-ф, — фыркнул Лунный Младенец. — Это нужно не продать, а посадить. Закопай прозрачный камень к северу от крыльца, а алый — к югу, затем ложись спать. Дай отдых измученному сердцу и оскверненному телу. Завтра твоя жизнь начнется заново, дитя мое.

— Но как мне попасть домой? Я заблудилась…

От силуэта Лунного Младенца отделился шарик света величиной и формой со спелую сливу. Мерцающая сфера переместилась к опушке и остановилась там, ожидая Лигу, а затем поплыла между деревьями той тропинкой, по которой Лига сюда пришла. Лунный Младенец испустил не то смешок, не то вздох. Он все еще висел в воздухе над краем обрыва, глядя в спину Лиге. По пути Лига не раз оборачивалась. Чудесное окошко постепенно уменьшалось в размере, некоторое время мелькало за деревьями, то пропадая, то снова появляясь, пока, наконец, не исчезло из виду совсем.