Страница 8 из 27
Спустя часы отворилась дверь, пронзая комнату сломанным древком солнечного луча, и Главк заморгал, как крот. Вновь появился Уитлоу и принялся подталкивать на выход. Комната за спиной выдохнула — резкий, наполненный болью звук, подобного которому Главку еще не доводилось слышать, — и вернула себе пустоту: все, выжата.
Дойдя до подъездной дороги с живыми изгородями, ошалевший и до предела усталый Главк спросил:
— Могу ли я увидеть Госпожу?
— Не будьте идиотом, — наставительно заметил Уитлоу. — Только этого не хватало. Нам и Моли предостаточно, а ведь его нельзя сравнить даже с ее мизинцем.
На протяжении последующих ста двадцати лет Главк перемещался из города в город по всему Соединенному Королевству, затем подался в Северную Америку… работал зазывалой на ярмарках, в картежных домах, балаганах… беспрестанно наблюдая, выискивая, держа себя тише воды, ниже травы… и всюду, куда бы его ни заносило, давал в газетах объявления… объявления, где никогда не менялся текст, лишь адрес, а впоследствии и телефонный номер…
Объявления, задававшие один и тот же вопрос:
Грезишь ли ты о Граде-в-Конце-Времен?
Главк сидел оцепенелым трупом. Он мог ощутить любое колебание в досках и балках. Все тихо. В ближайшие несколько минут гостей не предвидится.
Сборщик, находящийся за дверью — беспрестанно подкидывающий серебряную монету сборщик, — позволил себе манкировать целым рядом общепринятых условностей. Не сообщил о появлении, не поделился информацией… Браконьер.
Пару раз ударив мозолистыми костяшками по двери, Главк флейтой сузил глотку, сделав голос юным и неуверенным: тот самый голос, каким он ответил по телефону на объявление Чандлера:
— Извините? Это Говард. Говард Грасс…
Худощавый мужчина, открывший дверь, держал серебряный доллар между большим и средним пальцами. Зрачки его были громадными, аспидно-черными и недвижными.
Он снизошел до холодной, чуть удивленной улыбки — затем расплылся в усмешке победителя:
— Господин Главк. Какая приятная неожиданность.
Главк знал признаки разящего удара, который вот-вот нанесет Чандлер. Времени на раздумья не оставалось.
Взгляд венценосной серебряной женщины на аверсе «моргана», зажатого в тонких пальцах сборщика, смотрел на север. Главк закатил один глаз, вытянул противоположную прядь, отогнул ее в сторону — и чеканный профиль уставился на юг.
При этом перевернулось и сердце Чандлера, мгновенно заполнив грудную клетку кровью. Пальцы его дернулись и разжали монету. Упав, штампованная унция сероватого металла легла орлом вверх. Физиономия Чандлера позеленела; не прогибаясь в пояснице, он молча повалился ничком, жесткий как доска, накрывая телом доллар…
В ванной завизжала женщина-вуаль. Без присмотра Чандлера ее талант и страсть вышли из-под контроля. Из щелей по периметру двери плеснуло пламя. Главк охотно приложил и свою руку.
Наконец-то партнерше Чандлера дали отвести душу.
В тот же день, ближе к вечеру, Главк сидел в теплой квартире, закутавшись в меланхолию… Шторы задернуты, единственная лампа в тесной гостиной освещает телефон, стоящий на столике возле кресла. За закрытой дверью в спальню женщина — его партнерша, Пенелопа — что-то тихонько напевает детским голоском. Вокруг ее песни плавает ровный, низкий зуд, словно вот-вот перегорит электрическая лампочка.
Веки Главка дремотно прикрыты. Час назад он скромно закусил яблоком и ломтем пшеничного хлеба с тремя кусочками салями. В те далекие, первые лондонские дни подобный обед сошел бы за пиршество.
Он молча смотрит на телефон в золотистом прямоугольнике света. Что-то близится. Он воспринимает сильное, четкое подергивание сторожевой нити, возвещающее появление добычи. Это знание появилось безо всякого предупреждения. Наверное, не было времени.
Допустил ли он ошибку, устранив Чандлера?
Раскинув мысленную сеть, он ощутил целых три птички в округе — почти наверняка три, — хотя одна из них казалась несколько чудной, не из тех, к которым он привык. Что же до оставшейся парочки, по своему долгому опыту он был уверен, что наизусть знает их повадки, заботы и страхи, их нужды.
Близится темное время. Макс Главк может чуть ли не схватить, размять его меж своих легких, удачливых пальцев. Вожделенное, давно и со страхом ожидаемое Разрушение, вслед за которым придет свобода. — экстраординарный конец всех его горестей.
Три сум-бегунка.
К нам присоединится Уитлоу. И Моль. Им не обойтись без меня. Наконец-то — моя награда.
И мое избавление.
ГЛАВА 5
ВАЛЛИНГФОРД
Он брел, пошатываясь, пытаясь совладать со жгучей, жидкой болью. Тротуар — древний, серый, весь в рытвинах — оказался настоящей полосой препятствий. Даниэль старался держаться правее, ближе к Саннисайд-авеню, с мрачной решимостью дав себе слово во что бы то ни стало добраться до дома. Мучил стыд. Он всегда считал себя хозяином, водителем собственной души, под чьим постоянным контролем находятся как магистрали, так и объездные пути волокнистой вселенной. А сейчас… едва-едва сдерживается, чтобы не изгадить штаны.
Соседский квартал изменился не настолько, чтобы можно было заметить разницу. По правде говоря, Даниэль и раньше-то не обращал внимания, что делается на расстоянии нескольких домов от его собственного. А теперь, в спешке, вообще нет времени на каталогизацию даже бросающихся в глаза изменений.
Солнце кинуло косой взгляд вниз. Это новое, больное тело не носило часов; несмотря на пыхтение и усиленное обшаривание рюкзака и карманов, никаких ключей обнаружить не удалось — хотя и он сам, и его новое тело соглашались с тем, что по мере приближения к бетонным ступенькам, двускатной крыше и квадратным пилонам крыльца все явственнее звучало в голове: да, именно здесь они жили, именно здесь висела их именная табличка, какой бы она ни была.
Его дом. Тот самый, прежний. Хоть за это спасибо, пусть даже неясно, кого благодарить.
И кого винить за это сумасшествие… Кстати, в порядке ли сум-бегунок?
Лужайка заросла побуревшей, нестриженой травой и высоченным сорняком. Он с улицы шагнул было на ступеньки, сломанной марионеткой дернулся вбок, миновал дворик со стороны заднего крыльца, попутно кинув взгляд за плечо — взгляд опасливый, настороженный: похоже, он не привык входить в дом при свете дня, — и походкой пугала двинулся сквозь сорняковые джунгли. Старые кусты роз, некогда посаженные его тетушкой, куда-то подевались, и тут… это он заметил, обходя крыльцо подковой, пытаясь догадаться, где спрятан ключ… нет здесь никакого ключа…
Стекла заклеены бумагой.
Тело вспомнило, и он упал на колени — о, как от этого взбесилась змея в животе! — толкнул распашное оконце в подвал, затем, нещадно обдираясь, пролез внутрь, спустился на ящик, оттуда на крытый половиками цементный пол… хлюп-хлюп, дерюга насквозь промокла, подвал воняет плесенью и грибками. Электричество давно отрубили. В темноте он на ощупь лезет по ступенькам, по стеночке первого этажа угадывает нужные повороты, вваливается в ванную.
Рывком стягивает штаны, пяткой нащупывает унитаз. Кричит, от боли едва не теряя сознание…
Даниэль съезжает на пол, упираясь локтем в мягкий рулон туалетной бумаги, сиротливо висящий в деревянном держателе.
Полчаса спустя он наклоняется вперед и наработанным движением руки находит на раковине свечной огарок. За ним следует спичка, спичечный коробок. Чиркает, зажигает свечу, затем скидывает с себя всю одежду, встает под холодный душ — не вмешиваясь, позволяя телу делать то, чему оно обучено.
Встав ступней на край ванной, он снимает с крючка полотенце. Смотрит на себя в зеркало на аптечке. Впалые и тусклые глаза. Изможденное лицо, беспорядочно торчащие волосы, желтушный цвет щек под свалявшейся, нечесаной бородой.