Страница 160 из 179
Номер я получила в пять — когда Тиффани сменилась с дежурства. А до тех пор я слонялась с доктором Уэдби по холлу, выслушивая, как Эйби Филдс поносит Голливуд.
— Ну чем плох Расин? — сказал он. — Почему они всякий раз выбирают такие экзотические места? И в Сент-Луисе в прошлом году было не намного лучше. Ребятам из института Пуанкаре даже не удалось увильнуть от осмотра стадиона Буша.
— Кстати, о Сент-Луисе, — сказала доктор Такуми. — Вы уже видели Дэвида?
— Нет, — сказала я.
— Ах, правда? — сказала она. — На прошлогодней конференции вы были прям-таки неразлучны. Прогулки по реке в лунную ночь и все такое.
— Что сегодня в программе? — спросила я у Эйби.
— Дэвид только что был здесь, — продолжала доктор Такуми. — Он просил передать вам, что идет в галерею кинозвезд.
— Именно об этом я и говорю, — сказал Эйби. — Катания на лодках, кинозвезды. Какое это имеет отношение к квантовой теории? Вот Расин — подходящее место для физиков. Не то что… это… эти… Да вы хоть понимаете, Китайский театр
Граумана напротив через улицу? А голливудские бульвары, где шатается эта шпана? Ведь если застукают, что на вас надето красное или синее, они же… — Он вдруг замолчал и уставился на кого-то у стойки регистрации. — Это доктор Геданкен?
Я повернулась и посмотрела. Невысокий шарообразный человечек с усами пытался зарегистрироваться.
— Нет, — сказала я. — Это доктор Онофрио.
— Ах да, — сказал Эйби, справившись с расписанием конференции. — Он сегодня выступает на церемонии открытия. По вопросу о принципе неопределенности Гейзенберга. Вы пойдете?
— Вряд ли, — сказала я. Предполагалось, что это шутка, но Эйби не засмеялся. — Я должна встретиться с доктором Геданкеном. Он получил деньги под новый проект.
Интересно, что это за новый проект доктора Геданкена — хорошо бы поработать вместе с ним.
— Я очень надеюсь, что он примет участие в моем семинаре «Удивительный мир квантовой физики». — Эйби безотрывно смотрел на стойку регистрации — как ни поразительно, но, похоже, доктору Онофрио удалось добыть ключ, так как он устремился к лифту. — Полагаю, его проект как-то связан с пониманием квантовой теории.
Так… Это меняет дело, похоже, мне тут делать нечего. Я совсем не понимаю квантовую теорию. Иногда у меня возникает тайное подозрение, что ее вообще не понимает никто, включая самого Эйби Филдса. Просто не желают сознаваться.
Ну, я о том самом: электрон — это частица, а ведет себя как волна. На самом деле нейтрон ведет себя как две волны и интерферирует сам с собой (или друг с другом), а измерить вообще ничего нельзя из-за принципа неопределенности Гейзенберга, но не это самое страшное. Когда вы изучаете эффект Джозефсона, чтобы выяснить, каким законам подчиняются электроны, они проскальзывают на другую сторону диэлектрика, и их, похоже, не волнует ни конечность скорости света, ни то, что кошка Шредингера ни жива ни мертва, пока вы не открыли ящик, и во всем этом почти столько же смысла, как в том, что Тиффани называет меня доктором Геданкеном.
Это напомнило мне, что я обещала позвонить Дарлин и сказать, какой у нас номер. У меня, правда, не было никакого номера, но если я сейчас не позвоню, Дарлин уедет. Она улетала в Денвер, чтобы выступить там, а в Голливуд она планировала приехать где-то завтра утром. Я прервала Эйби на середине его речи о том, как прекрасен Кливленд зимой, и отправилась звонить.
— Я еще не получила номера, — сказала я, как только услышала ее голос. — Оставить сообщение на твоем автоответчике? Или дай мне свой телефон в Денвере.
— Ерунда это все, — сказала Дарлин. — Ты уже виделась с Дэвидом?
В качестве наглядного примера волновой функции доктор Шредингер представил кошку, помещенную в ящик вместе с кусочком урана, колбой с отравляющим газом и счетчиком Гейгера. Если уран начнет распадаться, пока кошка находится в ящике, радиация запустит счетчик Гейгера и разрушит колбу с газом. В квантовой теории невозможно предсказать, начнет ли распадаться уран, пока кошка находится в ящике, возможно только вычислить вероятный период полураспада, поэтому кошка ни жива ни мертва, пока мы не откроем ящик.
Я совершенно забыла предупредить Дарлин о существовании Тиффани, модели/актрисы.
— Ты хочешь сказать, что стараешься избегать Дэвида? — Она спросила это по крайней мере трижды. — Ну зачем же делать такие глупости?
А затем, что в Сент-Луисе я покончила с катаниями по реке в лунном свете и не собираюсь к этому возвращаться до завершения конференции.
— Потому что я хочу присутствовать на всех семинарах, — в третий раз сказала я. — Никаких музеев восковых фигур. Я женщина не первой молодости.
— И Дэвид не первой молодости и, кроме того, совершенно очарователен.
— Очарование — качество кварков, — сказала я и повесила трубку. Но тут я вспомнила, что забыла сказать ей о Тиффани. Я вернулась к стойке регистрации, полагая, что успех доктора Онофрио может означать некоторые изменения.
Тиффани спросила:
— Чем могу быть полезна? — и оставила меня стоять там. Вскоре мне надоело, и я вернулась к красно-золотистым диванам.
— Дэвид опять был здесь, — сказала доктор Такуми. — Он просил передать, что направляется в музей восковых фигур.
— А вот в Расине музеев восковых фигур нет, — заметил Эйби.
— Что сегодня вечером в программе? — сказала я, отбирая программку у Эйби.
— Сначала встречи и церемония открытия в танцзале, потом семинары.
Я просмотрела темы семинаров. Там был один по переходу Джозефсона. Туннелируют же как-то электроны сквозь диэлектрик, даже если они не обладают достаточной энергией. Быть может, и я получу номер, как-то протуннелировав сквозь регистрацию.
— Если бы мы были в Расине, — сказал Эйби, поглядывая на часы, — мы бы давно уже зарегистрировались и отправились на обед.
Доктор Онофрио возник из лифта, по-прежнему с чемоданами. Он подошел к нам и рухнул на диван.
— Они дали вам номер с полуголой дамой? — поинтересовался доктор Уэдби.
— Я не знаю, — сказал доктор Онофрио. — Я вообще не нашел номер. — Он грустно посмотрел на ключ. — Они дали мне номер 12–82, а в этом отеле последний — 75.
— Кажется, мне хочется пойти на семинар по хаосу, — сказала я.
Самая большая трудность, с которой сегодня сталкивается квантовая теория, не связана с ограничением возможностей измерительной аппаратуры или парадоксом Эйнштейна — Подольского — Розена. Самое главное в том, что у нас нет парадигмы. У квантовой теории нет ни работающей модели, ни образа, точно ее определяющего.
В номер я попала уже около шести — после непродолжительной перепалки с коридорным/актером, который не мог вспомнить, где оставил мой багаж. Вещи, спрессовавшиеся за время пути, пройдя коллапс волновой функции, вывалились из чемодана, как только я его открыла, — совсем как полуживая-полумертвая кошка Шредингера.
К тому времени, когда я раздобыла утюг, приняла душ, отказалась от мысли гладить вещи, «тусовка с закуской» благополучно завершилась, и доктор Онофрио уже полчаса как говорил свое вступительное слово.
Я тихонько открыла дверь и проскользнула в танцзал. У меня еще оставалась надежда, что они задержатся с открытием конференции, но некто мне неизвестный уже представлял докладчика: «…и вдохновляет всех нас на дальнейшие исследования в этой области».
Я тихо опустилась в ближайшее кресло.
— Привет, — сказал Дэвид. — Я везде тебя искал. Где ты была?