Вихри Мраморной арки

Преподобный Хойт обменялся взглядом с Мойрой, обнял Натали за плечи и увел в боковой придел. Через несколько минут врач позвал их обратно.

Исав лежал на спине с раскинутыми в стороны руками. Его маленькие глазки были широко раскрыты.

— Он умер от шока, — сказал доктор. — Легкие заполнились кровью, в них не осталось места для воздуха. Вот номер моего телефона, — продолжил он, протягивая Хойту визитную карточку. — Звоните, если понадоблюсь.

— Благодарю вас, — промолвил Хойт.

— Институт поможет увезти тело, — сказал молодой человек из Шайенн-Маунтин.

Натали рассматривала визитку врача.

— Нет, — произнесла она странно напряженным голосом. Ее одежда была влажной от крови и святой воды. — Нет, спасибо.

Молодой человек не стал настаивать и ушел вместе с врачом.

Она опустилась на пол рядом с мертвым Исавом.

— Он позвал ветеринара, — тихо сказала она. — Сказал мне, что поможет крестить Исава, а сам вызвал ветеринара. Как будто Исав — животное! — Она заплакала и погладила мокрую ладонь Исава. — Мой друг, мой милый, бедный друг.

Мойра вызвалась побыть с Натали. Наутро они пришли к Хойту в кабинет.

— Я сама поговорю с репортерами, — пообещала Мойра, обнимая их на прощание.

Натали, в простой синей юбке и блузке, села напротив письменного стола Хойта, комкая бумажный носовой платок.

— Ну, что вы мне скажете? — спокойно спросила она. — Я ведь целый год утешала страждущих, так что знаю. Ему было очень больно, он долго мучился, и все это — моя вина.

— Я ничего такого не собирался вам говорить, Натали, — ласково сказал Хойт.

Она крутила платок, пытаясь справиться со слезами.

— Исав мне рассказывал, как вы ему подтыкали одеяло на ночь. И про кота вашего рассказал… — Голос Натали предательски дрогнул. — Я хотела поблагодарить вас за то… За то, что вы были добры к нему. И за то, что вы его окрестили, хотя и не считали, что он — человек. — Она тихонько всхлипнула. — Наверняка вы это для меня сделали.

Хойт не знал, как ее утешить.

— Бог считает, что у нас есть душа, потому что любит нас. Мне кажется, Исава он тоже любит. Во всяком случае, мы его любили.

— А я рада, что именно я убила Исава, — сквозь слезы сказала Натали. — Я, а не те, кто его ненавидел, харизматики или еще кто-нибудь. По крайней мере никто его нарочно не убивал.

— Нет, только не нарочно, — сказал Хойт.

— Все равно он был человек, а не животное!

— Я знаю, — согласился Хойт. Ему было очень ее жалко. Натали оправила юбку и пробормотала, вытирая глаза промокшим носовым платком:

— Я пойду посмотрю, что там нужно сделать в церкви. Вид у нее был чрезвычайно жалкий и приниженный. Неукротимая Натали побеждена. Хойт этого не вынес.

— Натали, я знаю, вы очень заняты. Но может быть, выкроите время и найдете мне белую мантию для воскресной службы? Я уже давно хотел вас об этом попросить. Наши прихожане с восторгом отзываются о ваших облачениях — они очень украшают службу. И может быть, епитрахиль. Какой у нас цвет для Троицына дня?

— Белый! — быстро ответила она и смутилась. — Белый с золотом.

ЧТО ПОСЕЕШЬ…[25]

— Ах! — вздохнула Сомбра. — Никак не дождусь, когда наступит завтра… У всех новые платья… Интересно, а школу уже цветами украсили?

— Да, — ответила я, пытаясь разглядеть с холма персиковое дерево, где Френси всегда ждала меня после школы, радуясь, что прибежала домой раньше поливальной машины. Но в то утро Френси с уроков забрала мама, и рядом с низкорослым деревцем никого не было.

— А на цветы как хочется взглянуть! — сказала Сомбра. — Мамита говорит, что всегда привозят желтые розы и красные гвоздики. Хейз, а на что похожи гвоздики?

Я пожала плечами. Я цветов никогда не видела, только герани из маминой оранжереи.

Сегодня утром районная медсестра долго разговаривала с мамой. Прозвучали слова «скарлатина» и «северный». Лицо медсестры залил гневный румянец.

— Цветы! — сердито сказала она. — От нас откупаются цветами и антибиотиками вместо того, чтобы прислать центрифугу для изготовления лекарств. Забирают наше зерно, а взамен дают цветы!

Мама поспешно отвела Френси домой.

— Представляешь! — сказала Сомбра, всматриваясь в сероватую дымку. — «Магассар» уже на орбите. Плывет где-то там, в космосе, а в трюмах — цветы.

Она поежилась, зябко обхватила себя руками. Мы отправились домой на поливальной машине, прижимаясь к узким сиденьям под разбрызгивателями, и обе промокли насквозь.

«Чертовы поливалки, — говорил мой папа. — От нас откупаются этими драндулетами, вместо того чтобы установить на всей планете контроль климата и избавиться от стрептококка».

В тот день я только и думала, что об этих раздраженных словах в адрес правительства, и мне хотелось выкинуть эти мысли из головы, ведь завтра — окончание школы.

Специально для нашего первого выпускного класса правительство выслало дополнительный корабль. А чуть раньше мы получили ткани для платьев и костюмов. И хотя романтические представления Сомбры о корабле, полном цветов, не совсем верны и огромные трюмы «Магассара» наверняка доверху набиты зерном и спиртом из орбитальных бункеров, в них обязательно будут подарки и продукты с Земли, свежие фрукты, шоколад и цветы, о которых мечтает Сомбра. И тем не менее мысли мои занимали лишь гневные слова отца.

Папа грозился разобрать поливалку, которая целыми днями крутилась вокруг нашей фермы, и сделать из нее пушку. «Раз эти типчики из правительства твердят о том, что делают все возможное для борьбы со стрептококком, я скажу им все, что о них думаю!»

Правительство считает, что вспышки стрептококковой инфекции возникают из-за пыли, вот нам и шлют автоматизированные разбрызгиватели, которые ползают туда-сюда по глинистым дорогам между фермами, вздымая пыль массивными колесами, и понапрасну тратят и без того скудные запасы воды Хейвена.

Правила изоляции и обеззараживания, установленные первыми поселенцами, намного эффективнее препятствовали распространению стрептококка, чем эти машины.

Фермеры пользовались поливалками в своих целях, прикрепляли сзади прицепы с посылками и письмами для рассылки между фермами. Во время карантина районная медсестра таким образом переправляла антибиотики… а иногда и гробы. Дети подстерегали поливалки по дороге домой или в школу, цеплялись за них и приезжали мокрыми и взъерошенными. Родители конечно же за это нас ругали, объясняли, что мы простудимся и подхватим стрептококк, засовывали нам в рот тесты Шульца-Чарлтона, присланные правительством, и укутывали одеялами. Мамита Турильо заботилась так о Сомбре, а моя мама — о Френси. Но не обо мне. Я никогда не мерзла. Вот и в тот день прохладный ветер обдувал мою влажную рубашку и джинсы, но мне не было холодно.

— Ты никогда не мерзнешь, — сказала Сомбра, стуча зубами. — Так нечестно!

Зимой я спала под тоненьким одеялом и забывала в школе пальто. И даже жарким хейвенским летом на моих бледных щеках никогда не играл румянец, как у Сомбры. А мои волосы цвета пыли никогда не кучерявились от испарины, как черные локоны подруги. Сомбра напоминала цветок из оранжереи. Она была высокой, худенькой и яркой. Я едва доходила ей до плеча и больше походила на цветы, которые мама пыталась выращивать в открытом грунте: маленькие и невзрачные, они никогда не цвели.

Но я такая не одна. Несколько фермеров из первого поколения, подобно старику Фелпсу, были невысокими и выносливыми, да и все больше и больше новобранцев-иммигрантов, что столовались у Мамиты, выглядели так же, как я.

Я посмотрела на наши с Сомброй фермы, на пустынную дорогу и низкий кирпичный забор, что разделял тусклые посадки озимой пшеницы, окутанные розовато-коричневой дымкой. Может, эмиграционная служба решила присылать сюда столь же невзрачных и блеклых людей, как сам Хейвен, в надежде, что стрептококк их не заметит?

Френси не было на обычном месте, рядом с папиным персиковым деревцем на углу нашей фермы, откуда Сомбре останется пройти еще четверть мили до своего дома. Только одно могло заставить маму увести Френси домой — известие о том, что на западе кто-то болен.

25

Cash Crop © Перевод. С. Сидорова, 2010