Ключ

— Я продавал и покупал для него бумаги.

— Какие?

— Разные… Акции банков… Мальцевские…

— Такие сделки обычно совершаются через банки или через профессионалов. Не назовете ли вы людей, которые могли бы подтвердить, что вы совершали эти сделки для Фишера?

— Я сейчас ничего не могу указать… Вы меня оглушили этим нелепым обвинением… Я плохо себя чувствую и не могу вообще отвечать.

— Кроме посреднических сделок у вас были еще какие-то источники дохода?

— Нет… Были кое-какие сбережения.

— В каком приблизительно размере?

— Сумма менялась… Я постепенно тратил… Одно время было несколько тысяч.

— Где они находились? В банке?

— Нет, у меня дома.

— Вы без нужды хранили дома несколько тысяч?

— Да, дома. Прислуга у меня надежная… Да и деньги небольшие… Банки платят ничтожный процент…

— Откуда же у вас собралось несколько тысяч? Значит, у вас прежде были дела покрупнее, чем теперь?

— Очевидно…

— Очевидно?.. А какие, вы не помните?

Раздался легкий стук в дверь.

— Вай-дите… В-вай-дите! — сказал с раздражением Яценко. В комнату вошел письмоводитель. Он приблизился на цыпочках к следователю и сказал ему на ухо:

— Антипов хочет вас видеть, говорит, для важного сообщения.

Яценко кивнул головой. Он записал последние показания Загряцкого.

— Посидите, пожалуйста, здесь опять, Иван Павлович, до моего прихода, — сказал он и вышел.

Николай Петрович вернулся через несколько минут. Он прошел к столу и занял прежнее место. Лицо у него было торжественное и мрачное. Загряцкий вдруг уставился на него.

Письмоводитель хотел выйти из комнаты. Яценко удержал его знаком.

— Вы сказали, — начал следователь новым, бесстрастным тоном, глядя на дрожавший слегка ониксовый перстень Загряцкого, — вы сказали, что позавчера вечером, в день убийства Карла Фишера, вы были в кинематографе «Солей» в Пассаже на Невском проспекте и оставались там до конца спектакля?

— Так точно, — сказал негромко Загряцкий, не сводя с него глаз.

— Вы сказали также, что знакомых в кинематографе не встретили… Давалась пьеса «Вампиры», содержание которой вы по памяти изложили письменно?

— Да, я изложил…

— Господин Загряцкий, вы сказали неправду, и случайности суждено было выдать вас, — подняв голову, произнес торжественно и печально следователь. — В этот вечер драма «Вампиры» была заменена другой картиной.

Письмоводитель вздрогнул, быстро взглянул на допрашиваемого и опустил глаза. Загряцкий, все больше бледнея, откинувшись на спинку стула, смотрел остановившимися глазами на следователя. На лице Загряцкого был написан страх, точно он ждал удара.

— Я болен и не то говорю… Я не могу теперь отвечать, — наконец едва слышно произнес он.

— В таком случае допрос переносится на завтра. Но отныне вы, Загряцкий, будете допрашиваться в качестве обвиняемого. По тысяча четыреста пятьдесят четвертой статье уложения о наказаниях вам предъявляется обвинение в предумышленном убийстве Карла Фишера… Иван Павлович, — сказал, вставая, Яценко, — составьте бумагу о принятии арестованного Загряцкого в Дом предварительного заключения.

XXI

Анкета об англо-русских отношениях была счастливой находкой дон Педро. Главный редактор «Зари» отнесся к ней весьма одобрительно и предложил Альфреду Исаевичу не стесняться местом.

— Момент выбран очень удачно, — сказал редактор. — Эта проблема в самом деле является в настоящее время одной из центральных, и ваша анкета, несомненно, вызовет в обществе большой интерес… Не правда ли, Федор Павлович? — обратился он к секретарю редакции, с мнением которого все в газете очень считались.

— Большого интереса ни у кого ни к чему нет, — угрюмо ответил старик секретарь, отрываясь от сырых гранок и раздавливая о пепельницу докуренную папиросу.

— Ну, как, не говорите. Читатель к тому же вообще любит анкеты, — уверенно сказал редактор. — А эта анкета может обратить па себя внимание и в Англии.

Федор Павлович только мрачно на него посмотрел. Он почти пятьдесят лет работал в газетах, страстно любил свое дело и превосходно его знал. К публике он относился приблизительно так, как рыболов к рыбе. Слово «читатель» Федор Павлович произносил с довольно сложной смесью чувств: сюда входила и любовь, и ненависть, и благодушное презрение, и суеверный страх перед чуждым, непостижимым явлением. За пятьдесят лет работы Федор Павлович не решил вопроса о том, для чего читает газеты читатель и почему он им верит. Сказать же, что читатель любит, представлялось ему почти невозможным делом; он зато знал твердо, чего читатель не любит, и сюда прежде всего относил статьи самого редактора, считая их, впрочем, злом совершенно неизбежным: во всех газетах, в которых он работал, были политические деятели, ничего не понимавшие в газетном деле и писавшие скучные, ненужные читателю и вредные для газеты статьи, которые необходимо было печатать.

— Больше семидесяти строк на каждого из этих рекламистов я вам не дам, — мрачно сказал он Альфреду Исаевичу, когда главный редактор удалился.

Дон Педро только вздохнул: он хорошо знал, все будет так, как решит Федор Павлович, что бы ни говорил главный редактор.

— Но хоть семьдесят дадите?

— Семьдесят дам. Вы с кого из ваших приятелей начнете?

— Да я у разных буду. Вот мне как раз сегодня нужно зайти к двум человечкам… Из адвокатов я, кстати, думаю взять Кременецкого, он теперь в моде… Разумеется, его в числе других и под конец, — поспешил добавить дон Педро, увидев раздражение на лице секретаря.

— Я так и знал! Рубят леса, фабрикуют бумагу, стучат ротационки, издатель тратит сумасшедшие деньги, я не сплю ночами для того, чтоб этот болван мог высказаться об англо-русских отношениях!.. И это потому, что он вас позвал на свой вечер!.. Кременецкому больше пятидесяти строк не дам, — категорически заявил секретарь, с раздражением вытирая платком испачканные корректурой, желтые от табака пальцы.

— С портретом?

— Хоть с бюстом… Когда начнете? Ведь вы до праздников будете тянуть вашу проклятую анкету?

— Сколько найдете нужным. Я полагал бы, однако, лучше начать теперь же, — мягко сказал Альфред Исаевич, зная, чем можно взять секретаря. — Говорят, в «Утре» тоже подумывают о политической анкете. Как бы не перехватили тему, а?

— Сейчас же и начинайте, — поспешно сказал Федор Павлович. Он был страстным патриотом той газеты, которой руководил, и вполне искренне ненавидел все соперничавшие с ней издания независимо от их направления. Мысль дон Педро об анкете он тотчас оценил по достоинству и ворчал больше по привычке. — Я завтра же помещу заметку.

Федор Павлович взял узкую полосу бумаги и написал, не задумавшись ни на секунду:

«НАША АНКЕТА

В ближайшие дни на страницах нашей газеты начнет печататься большая анкета об англо-русских отношениях в настоящем, прошлом и будущем. Целый ряд виднейших деятелей политики, литературы, науки как в России, так и в Великобритании с живейшим сочувствием отнеслись к нашей инициативе и с полной готовностью отозвались на предложение сотрудника «Зари» высказаться по этому важному и жгучему вопросу современности».

Он подчеркнул красным карандашом несколько слов в заметке, затем поставил в левом углу какие-то таинственные значки. Дон Педро с удовольствием читал заметку, наклонившись над приподнятым правым плечом Федора Павловича. По просьбе Альфреда Исаевича секретарь после слов «сотрудника „Зари“ вставил еще „дон Педро“.

— А теперь проваливайте, господин, — сказал он со своей обычной угрюмой шутливостью, которая не вызывала никакого раздражения в ближайших сотрудниках: все они ценили самоотверженный труд, талант, опыт Федора Павловича и безропотно склонялись перед его решениями.

Дон Педро, очень довольный, спустился в первый этаж и по телефону снесся с разными лицами, в том числе и с Семеном Исидоровичем. Кременецкий тотчас изъявил готовность откликнуться на анкету.