Ярость льва

– В Алжире все было совершенно иначе. Мы охотились на феллахов в отрогах Атласских гор, в сердце Сахары, на улочках Аль-Джезаира. Мы били их и в конце концов взяли за горло.

Де Бомон обернулся к Меллори:

– Я находился в армии тринадцатого мая пятьдесят восьмого года. Они не оставили нам никакого выбора. Они арестовали бы и меня, и моих друзей, и сфабриковали бы против нас самые дикие обвинения только для того, чтобы ублажить горлопанов и их прихлебателей в Париже. Мы поставили у власти де Голля, потому что верили в идею французского Алжира, в величие Франции.

– А придя к власти, он сделал все как раз наоборот, – сказал Меллори. – Это ирония всей послевоенной истории.

Де Бомон отпил еще коньяку и продолжил:

– Ирония. И я, Филипп де Бомон, потомок одной из славнейших французских военных династий, помог прийти к власти человеку, который разрушил величие своей страны.

– Но ведь очевидно, что де Голлем движет единственная идея – глубокий патриотизм. Что бы он ни делал – делает на благо Франции.

Де Бомон пожал плечами:

– Если только в этом наши разногласия, то они не принципиальны. Де Голль продолжает что-то собой представлять только до его визита в Сен-Мало третьего числа.

– Не знаю, что вы задумали, но мне с вами не по пути. Скажите, сколько у вас было провалов? Восемь, верно?

– Могу похвастаться, что моя собственная организация действовала гораздо успешнее. Для дел такого рода нужен опытный человек. Меллори. Все, с чем я имею дело, – это военные операции, разработанные с соблюдением требований строжайшей секретности. Что касается «Л'Алуэтт», то я занимаюсь этим с самого начала. Мои коллеги в Париже прекрасно осведомлены. Но я действую полностью на свой страх и риск и использую их исключительно как поставщиков информации.

Меллори недоверчиво покачал головой:

– Долго это продолжаться не может. Слишком далеко вы зашли. Даже «Л'Алуэтт» теперь больше дело чести, чем реальность.

– Вы сильно ошибаетесь.

Де Бомон встал, вынул из шкафчика карты и разложил их на столе.

– Подойдите-ка сюда. Вам это покажется интересным.

Это были карты района острова Гернси и части французского побережья. Де Бомон быстро сдвинул их вместе.

– Вот Иль де Рок и Сен-Пьер, в тридцати милях к юго-западу от Гернси. Ближайшая французская точка – Пуант дю Шато, всего в двадцати милях. Вы знаете это место?

– Нет. Я бывал только в Бресте.

– Совершенно дикая местность. Все побережье усеяно мелкими островками и рифами, довольно опасные воды. Вот в миле от побережья остров Иль де Мон. Напротив – Жиронд Марш. На этом острове примерно в полумиле вверх по реке стоит небольшой коттедж. Местность пустынная, до ближайшей дороги восемь миль. Даже телефона нет. Сейчас там находятся два человека.

– Они нужны вам?

– Только один. Анри Гранвиль.

Меллори выпрямился и нахмурил брови:

– Вы имеете в виду судью Гранвиля, бывшего генерального прокурора, который месяц назад ушел в отставку?

– Поздравляю вас с отличным знанием французских реалии. Вчера они вдвоем с женой прибыли на остров. Естественно, никто ничего не должен был знать. Он любит одиночество, одиночество и птиц. К несчастью для него, мой человек в Париже прошлой ночью узнал о его переезде. Сегодня я пошлю туда Жако на «Л'Алуэтт». Эта казнь вызовет настоящий переполох.

– Вы сошли с ума, – сказал Меллори. – Ему же лет восемьдесят, не меньше. Кроме того, это один из самых уважаемых людей во Франции. Черт возьми, его же все любят! При чем здесь политика?

– Три раза именно он председательствовал на процессах, где некоторых моих друзей приговорили к смерти, – сказал де Бомон. – Теперь придется расплачиваться. Смерть Гранвиля сразу заставит всех осознать, что мы реальная сила и с нами надо считаться. Что ни один человек, даже самый могущественный, не застрахован от нашей мести.

– Но Анри Гранвиль никогда не выносил приговоров без веских на то оснований. Его смерть обернется против вас. И выйти сухим из воды в этом случае вряд ли удастся.

Де Бомон едва заметно улыбнулся, подошел к камину и налил себе еще коньяку.

– Вы полагаете? – Он отхлебнул из своего бокала и вздохнул: – Я отложу вашу казнь до вечера. К этому времени Жако успеет вернуться. Мне будет приятно отправить вас на тот свет с сознанием того, что Анри Гранвиль опередил вас.

– Это не замедлит обнаружиться.

Де Бомон повернулся и ткнул пальцем в изорванный боевой штандарт, висевший над камином.

– Мой предок вынес его из сражения при Ватерлоо, когда знаменосец был убит. Этот штандарт был со мной под Дьенбьенфу. Мне удалось сохранить его в заключении. На нем девиз рода де Бомонов.

– "Посметь – значит победить", – прочитал Меллори.

– На вашем месте я бы запомнил это изречение.

– Но вы кое-что упускаете из виду. Когда ваш предок поднял этот штандарт под Ватерлоо, он не кинулся с ним в атаку. Гвардейский полк прикрывал его отход. И я припоминаю, что под Дьенбьенфу вы командовали десантным полком колониальных войск, а я сейчас говорю о Франции. Реальной Франции, о которой вы понятия не имеете.

Глаза де Бомона на секунду сузились, он подавил гнев и усилием воли выдавил улыбку.

– Отведи его вниз, Жако. Пусть вместе с Гийоном напоследок попытается разрешить неразрешимое. А я посмеюсь.

Жако толкнул Меллори к выходу. Когда дверь открылась, де Бомон спокойно добавил:

– И еще, Жако. К нашей следующей встрече полковник Меллори должен быть доставлен в том же виде, в каком он находится сейчас. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Жако резко повернулся и что-то прорычал в ответ. Казалось, он вот-вот ослушается де Бомона. Через секунду они уже спускались по винтовой лестнице. Меллори шел впереди, спиной ощущая направленное на него дуло автомата.

Они прошли полутемную галерею, миновали холл. В камине дотлевали угли. Наконец они вышли к двери, ведущей в коридор, к жилым комнатам и пещере. В дальнем конце коридора на стуле сидел Марсель и читал газету. На поясе у него болтался револьвер. Марсель вопросительно взглянул на Жако:

– Когда?

– Вечером, когда вернусь.

Он повернулся к Меллори, и в глазах его вспыхнул какой-то красный огонек. Похлопав ладонью по автомату, он сказал:

– Ладно, полковник Меллори.

Меллори вошел в камеру. Когда дверь за ним захлопнулась, Гийон сел на койке, свесив ноги с кровати, и взглянул на него.

Меллори усмехнулся:

– Скажите, сэр, у вас случайно не найдется сигаретки?

13. Военный совет

– Я не вижу никакой разницы между добром и злом. Мне все равно. В конечном счете остается только вера в друзей. В тех, кому накануне, может быть, перерезали горло. Я пришел к этому выводу после шести лет в Алжире.

Рауль Гийон сидел у крошечного зарешеченного окошка, вглядываясь в темноту. Лицо его было усталым.

– И поэтому ты вступил в ОАГ? – спросил Меллори.

Гийон отрицательно качнул головой.

– Я был в Алжире в пятьдесят восьмом году. У нас руки были по локоть в крови. И еще эта девушка, берберка. Я надеялся, что с ней вместе нам удастся переждать. Ее нашли на пляже раздетую, изуродованную. Я был на опознании. На другой день – тяжелое ранение. Отправили лечиться во Францию. Когда вернулся, у всех наших на уме было одно – вернуть де Голля.

– Ты принял участие в заговоре?

Гийон замялся:

– Я был пешкой. Просто еще один младший офицер. Но для меня де Голль был оплотом порядка среди хаоса. Потом нас разбросали по разным частям. Я на пять месяцев попал в Хоггар – патрульная служба на верблюдах.

– И нашел, что искал?

– Почти. Был однажды такой день. Жара, жажда, кругом только горы. Все в сплошном мареве, и я посреди этого пекла. Почти нашел.

– А что потом?

– Отправили обратно в Алжир. В один из самых горячих районов. Колючая проволока и страх. Жестокостью заражались друг от друга, как болезнью. Держались только верой в жизнь. И уже в прошлом году, перед неудачной попыткой военного переворота генерала Шалле, – новое ранение. Не слишком серьезное, но все-таки повод написать рапорт об уходе. Вечером накануне приказа ко мне в гостиницу пришел Легран, предложил работу в «Доксьем Бюро».