Мыслитель действует

– Мадер ушла домой, потому что очень много чихала, – объявил Оливер Шмид, помощник старосты, так как староста Михаэль Ханак был болен.

Математик отметил отсутствие Мартины Мадер в журнале, а Мыслитель шепнул Лилибет, чтобы ее утешить:

– Вот увидишь, твой кошелек дома.

– Со мной тоже так было, – сказал Туз пик. – Я готов был поклясться, что сунул в карман школьный билет, а после оказалось, что он преспокойно лежит в ящике моего письменного стола.

– Точно, – поддержал его Сэр. – У нас никто не крадет.

Математик захлопнул журнал и крикнул:

– Тишина! Ни слова больше, инцидент исчерпан!

3 ГЛАВА,

в которой учащаются пропажи в 3-м «Д», и поэтому настроение у всех падает ниже нуля, а всевозможные догадки и подозрения расцветают, словно цветы в мае

Однако исчерпанным, как полагал математик, этот инцидент, увы, не оказался, во всяком случае, для Лилибет, потому что у нее была, как мы знаем, невероятно пугливая мать. А пугливые люди легко теряют голову, когда что-нибудь происходит не так, как должно, когда что-то остается таинственным, необъяснимым и подозрительным. Вот и мама Лилибет, узнав об исчезновении кошелька, совсем потеряла голову. И вовсе не из-за того, что пропали деньги и сам дорогой кошелек. Голову она потеряла при мысли, что в окружении Лилибет затаился вор. Ведь вор легко становится бандитом, а от бандита до убийцы вообще один шаг, тут все часто зависит от случайностей. Достаточно, чтобы бандиту показалось, что его узнали, или стоило бы ограбленной Лилибет закричать, как все могло бы принять трагический оборот. Мать уже представляла себе, как бандит бьет ее бедную девочку по голове, она падает, теряет сознание, и невинного ребенка как не бывало. Лилибет стоило больших трудов умолить мать не заходить за ней в школу среди бела дня. Лилибет защищалась мужественно и отчаянно от материнской опеки.

– Берегись, если я тебя увижу в обед перед школой! – грозила она матери. – Берегись!.. Клянусь, я тут же запрусь в котельне и никогда уже оттуда не выйду. Лучше буду спать, примостившись между котлами, чем допущу, чтобы ты меня, как первоклашку, водила за руку домой.

Эти угрозы возымели действие. Правда, в ответ мама Лилибет тяжело вздыхала и горько сетовала на то, что ее бедное дитя не имеет ни капли разума и из глупого упрямства подвергает себя опасности, но заходить за ней в школу больше не порывалась. А еще мама Лилибет была страшно возмущена математиком из-за того, что тот не обратил никакого внимания на кражу кошелька. Ее дочь – в этом мама Лилибет была совершенно уверена – не теряет кошельков по дороге в школу! Если она говорит, что во время десятиминутной перемены кошелек был на месте, то, значит, он и в самом деле тогда лежал еще в ее сумке! Все подробности злосчастной истории с кошельком мама Лилибет принималась обсуждать по сто раз на день.

И не удивительно, что папе Лилибет это действовало на нервы.

– Раз ты так волнуешься, пойди в школу и скажи им, что ты по этому поводу думаешь! – рявкнул он, теряя терпение. – Потребуй, чтобы в школу вызвали полицию и чтобы нашли вора!

– Упаси боже, Оттокар, в жизни я этого не сделаю! – в ужасе воскликнула мама Лилибет. – Разве можно идти в школу и ссориться с учителями? Этим я принесу только вред своему ребенку!

Тогда папа Лилибет вздохнул и сказал, что, по его мнению, своему ребенку можно навредить и иначе.

– На что это ты намекаешь, Оттокар? – пронзительно взвизгнула мама Лилибет.

В ответ на это папа Лилибет вздохнул еще раз, но промолчал. Он давно уже отучился спорить со своей женой о том, как надо воспитывать детей.

Хотя дома у Лилибет разговор все время вертелся вокруг пропавшего кошелька, в школе о нем больше не вспоминали. Лилибет этой темы в классе не касалась, с нее хватало маминых разговоров. А поскольку о кошельке речи больше не было, Мыслитель, Туз пик и Сэр решили, что он нашелся.

Неделя прошла нормально: нормальные школьные дни, заполненные нормальными школьными делами. Они писали контрольную по математике. Мыслитель, как всегда, решил за Лилибет все четыре примера, да еще умудрился передать по записочке Тузу пик и Сэру с двумя решенными примерами для каждого. Завхоз поставил на умывальнике новый кран. Ребята, болевшие гриппом, один за другим выздоровели и снова ходили в школу. А во время всех перемен ученики 3-го «Д» бродили между партами и бормотали такие прекрасные строки, как: «Тут старец ударил по струнам, и звонко вскричали они!» Или: «И облик его был ужасен, и гневом пылали глаза, уста изрыгали проклятья, и в кровь окунал он перо».

Дело в том, что по-немецкому они проходили поэта Уланда, и им задали выучить наизусть балладу «Проклятие певца», а в ней было – даже подумать страшно! – шестнадцать огромных строф, и запомнить их не было никакой возможности. Поэтому весь 3-й «Д» зубрил, блуждая на переменках по классу, и лбы у всех были изборождены вертикальными и горизонтальными морщинами не хуже, чем у учительницы латыни. Особенно тяжело давалась эта зубрежка Сэру. Он и всегда-то с трудом учил что-либо наизусть, а такие строчки, как «Юноша трепетный дух испустил...», он решительно не был в состоянии запомнить.

– Дух испустил... Дух испустил... – стонал обессиленный Сэр. – Будь оно проклято... дух испустил... Нет, я вобью себе в извилины эти чертовы слова!

Но минуту спустя ему снова приходилось раскрывать «Книгу для чтения» и снова глядеть, каким странным сочетанием слов господин Уланд обозначил такую простую вещь, как смерть.

Так прошла неделя. А в понедельник, на четвертой перемене, перед уроком литературы, когда должны были спрашивать «Проклятие певца», случилось новое происшествие. Сэр как раз восседал по-турецки на учительском столике и декламировал: «Мною проклятый убийца, ты от песни трепещи! Знай, что дерзкий ратный подвиг блекнет пред певцом венца!..»

Лилибет стояла рядом с ним, мотала головой и исправляла:

– Нет, Сэр, надо так: «...блекнет пред венцом певца».

– А мне что в лоб, что по лбу, – огрызался Сэр и ерошил одной рукой свои черные локоны, а другой в отчаянии тер свой исключительно красивый нос. – Никакого смысла во всей этой галиматье я не вижу... До лампочки мне все это!

Лилибет только собралась было сказать ему в ответ, что тот, кого учительница немецкого все время ставит другим в пример за образцовое владение родным языком, мог бы и понять такую простейшую строчку, но тут вдруг Мартина Мадер завопила не своим голосом:

– Не может быть!.. Этого просто не может быть!  

Она стояла возле своей парты и сжимала в руке маленькую синюю коробочку. Коробочка была пуста, и Мартина глядела в нее безумными глазами. В этой коробочке хранились «молочные деньги». Каждый понедельник, по утрам, еще до восьмичасового звонка, Мартина собирала у всех, кто хотел во время большой перемены пить в школьном буфете молоко, деньги и клала их в эту маленькую синюю коробочку, с тем чтобы после уроков отнести ее завхозу. Сегодня все, кто пьет молоко, уже отдали ей деньги. Все, кроме Сэра. Она как раз вспомнила об этом и взяла с парты коробочку, ожидая, что в руке у нее окажется что-то тяжелое – как-никак там с четверть кило мелочи, – но вместо этого схватила легчайший предмет весом в десять граммов, не больше. Коробка была пустой.

– Все «молочные деньги» пропали! – крикнула Мартина.

Мечущиеся по классу «балладозубрилы» разом остановились. «Проклятие певца» застряло у них в глотке, и они уставились на синенькую коробку тем же неподвижным взглядом, что прежде Мартина. А Мартина уже обводила глазами класс, ища Ферди Бергера. Ферди стоял у мусорной корзины, держа в одной руке «Книгу для чтения» и полуочищенный апельсин, а в другой – апельсиновые корки.