Мыслитель действует

И вдруг среди всего этого дикого разброда раздался возмущенный голос математика:

– Что здесь происходит? Это класс или скотный двор? Вы что, все с ума посходили?

И чтобы придать весу своим словам, он схватил большой деревянный циркуль и трижды стукнул им по учительскому столику, да так, что все, что на нем стояло, задрожало.

– Гляди-ка, – сказал, ни к кому специально не обращаясь, Мыслитель, который как раз шарил под отоплением – а вдруг часы туда закатились, – гляди-ка, оказывается, он может войти в класс, даже если никто перед ним не распахивает дверь!

– Немедленно все по местам! – рявкнул математик. – Кто через ноль запятая ноль секунд не будет сидеть на своем месте, получит на воскресенье дополнительное задание! Двадцать четыре примера!

Математик был из числа тех учителей, которых уважали. В нормальных обстоятельствах ни один ученик из 3-го «Д» не решился бы его ослушаться. Но сейчас обстоятельства не были нормальными. Можно сказать, что они были ужасно ненормальными. Настолько, что даже Дальмар Ферди, который всегда распахивал математику дверь и расшаркивался перед ним, одним словом, который, по мнению класса, к нему подлизывался, не сел на свое место. Вместо того чтобы сесть на место, Ферди опрокинул корзинку с мусором прямо на пол и ворошил всю эту кучу апельсиновых корок, карандашных стружек и скомканных бумажек в поисках часов Ханзи. Единственная уступка, которую в эту минуту 3-й «Д» мог сделать столь уважаемому лицу, как математик, заключалась в том, что ребята все же не пропустили его слов мимо ушей и хором прокричали:

– У Ханзи Дональ пропали часы! Мы их ищем.

Математик был учителем недобрым, но умным. Он прекрасно чувствовал, когда есть смысл кричать, а когда нет, потому что класс все равно не услышит. А так как он любил хвалиться, что еще не было ученика, который «ослушался бы его грозного голоса», так как он дорожил этой репутацией и не хотел ее потерять, он не стал больше кричать, чтобы не давать повода какому-нибудь злопыхателю сказать о нем: «Он больше не внушает уважения, он уже не справляется с классом!..» Поэтому математик, сделав над собой усилие, тут же заговорил нормальным мягким голосом и, расхаживая между согнутыми спинами ищущих учеников 3-го «Д», подробнее выяснил обстоятельства дела. Так он узнал, что Дональ Ханзи пришла утром в школу с новыми золотыми часами на руке и что на предыдущем уроке она сняла их, потому что их тесный золотой браслет сдавил ей запястье.

– У меня прервалось кровообращение, – всхлипывала Ханзи. – Пальцы побелели, и по ним бегали мурашки.

Ханзи положила часы на парту, в желобок для ручки. Во время перемены Мартина, и Купер Томас, и Ферди Дальмар, и Сюзи Кратохвил их разглядывали.

– Я стопроцентно уверена, – все всхлипывала Ханзи, – что и потом они еще там лежали.

– В какой же момент они исчезли?– спросил математик.

– Я пошла к мусорной корзине, чтобы выкинуть апельсиновые корки, а когда вернулась к парте, часов уже не было!

Голос Ханзи Дональ охрип от непрекращающихся всхлипываний. Она так разволновалась, что стала икать, а веки ее опухли и покраснели от слез.

– Кто не сидел на месте в тот момент, когда Дональ выкидывала апельсиновые корки? – спросил математик.

Выяснилось, и это не удивительно, что во время десятиминутной перемены вообще никто не сидел на месте, и никто, естественно, не знал, где кто был в момент происшествия.

– Пожалуйста, господин учитель, разрешите нам еще поискать! – взмолилась Ханзи. – Если я приду домой без часов, я не знаю, что будет... Этого я не переживу... Это просто невозможно... (Мы здесь упускаем, что каждое ее слово прерывалось икотой.)

– Друзья мои! – учитель математики скрестил руки на груди. – Друзья, мы поступим совсем иначе. Поскольку еще десять минут назад часы были на месте, а за это время никто из класса не ушел... А может быть, кто-нибудь ушел?

Ученики 3-го «Д» перестали искать, посмотрели на учителя и отрицательно покачали головами.

– Вот видите, – продолжал математик, – вот видите! Раз никто не ушел, часы должны быть в классе.

– Поэтому мы их и ищем, – сказал Мыслитель и кинул Вольфгангу Крану очки – он нашел их под батареей.

Математик покачал головой.

– Насколько я в курсе дела, вы – тот класс, где постоянно что-то крадут. Нельзя быть настолько наивным и думать, что золотые часы угодили в щель паркета или в мусорную корзину! – Класс согласно загудел. – Поэтому, – продолжал математик, – все сейчас сядут на свои места, и мы проведем личный досмотр каждого.

– Что значит «личный досмотр»? – спросил Туз Пик, отряхивая на коленках пыль со штанов.

– Да обыск, обыкновенный обыск, темный ты верблюд, – сказал Купер Томас.

А Ферди Дальмар поднял руку и сказал, что мусорную корзинку досматривать не нужно, он уже произвел личный досмотр корзины и убедился, что никакого золота в ней нет.

– Прежде всего все по местам, – скомандовал математик, и ученики 3-го «Д» послушно разбрелись по своим партам. – А теперь выкладывайте содержимое своих карманов!

Мыслитель вытащил из нагрудного кармана рубашки два льготных трамвайных талона и уже жеванную жвачку, шепнув при этом Лилибет:

– А он имеет право нас обыскивать? Разве это разрешается?

Лилибет пожала плечами и прошептала в ответ:

– Плевать. А вдруг он найдет вора. А если даже и нет, то хоть урок пройдет за этим занятием.

– Все, кто в брюках, выворачивают карманы! – снова скомандовал математик.

Мыслитель встал и попытался вывернуть карманы своих джинсов. Но он таскал эти джинсы уже год, а за этот год он здорово растолстел. Теперь, одевая джинсы, он тратил не меньше десяти минут, чтобы застегнуть молнию. Между его животом и джинсами нельзя было бы втиснуть и листка бумаги. Даже мизинца ему не удалось бы просунуть в карман, а о том, чтобы сунуть туда руку, и речи быть не могло. Лилибет наблюдала за тщетными усилиями Мыслителя и хихикала. Она думала, что Мыслитель носит такие тесные брюки из пижонства, чтобы казаться стройней. На самом же деле он ходил в джинсах на два номера меньше, чем нужно, потому что у его матери, видимо, не было денег, чтобы купить ему новые. («Видимо» употреблено тут потому, что это объяснение можно поставить под сомнение. Во всяком случае, у нее оказались деньги, чтобы приобрести новую стенку в гостиную и, к слову сказать, новый ковер тоже.)

– Не мучайся, – шепнула Лилибет и ткнула пальцем в его толстый живот. – Тут даже слепой увидит, что не то что целые часы, но и колесико для их завода не поместится.

– Тишина! Разговоры отставить! – крикнул математик, и, так как его раздражали перешептывания Мыслителя и Лилибет, и к тому же они сидели на первой парте в ряду у окна, он двинулся прямо к Мыслителю и сказал: – Начну с тебя.

Мыслитель указал рукой на изжеванную резинку, на льготные трамвайные талоны, а потом на карманы джинсов, которые, увы, невозможно было вывернуть, и красноречивым жестом предложил снять штаны, чтобы добраться до карманов изнутри. Но на этот счет математик придерживался явно того же мнения, что и Лилибет.

– Не снимай их! – в ужасе воскликнул он. – Часы, да еще с монолитным металлическим браслетом, в этой натянутой, как барабанная шкура, оболочке спрятать невозможно.

Затем Мыслителю пришлось повернуться к математику спиной, и тот, склонив голову, узрел, что вместо задних карманов у Мыслителя были только темно-синие квадраты, резко выделявшиеся на голубоватом фоне выцветших джинсов. Сами же карманы мать Мыслителя недавно спорола, чтобы залатать ими прохудившиеся на коленках штанины. Затем Мыслителю было приказано вынуть сумку и высыпать на парту ее содержимое. Кроме нескольких тетрадей да двух книжек (не учебников, конечно, а детективов, на что учитель отреагировал поднятием левой брови), в сумке решительно ничего не оказалось. Математик заглянул и внутрь парты. Там тоже ничего не было.

– Садись, спасибо, – сказал он и повернулся к Лилибет.