Игра для героев

Я устал до изнеможения. Появилась сонливость – первый признак скорой смерти от переохлаждения; но вдруг, когда меня опять подняло вверх волной и я глянул поверх изодранного белого ковра бурунов на утесы, чернеющие на фоне серого предрассветного неба, я увидел под ними берег – берег Штейнера. Послышался голос, окликнувший меня по имени, высокий и чистый, как далекий зов трубы, донесшийся из прошлого, из детства. Когда это происходило: тогда или сейчас? Я нырнул, затем, изо всех сил барахтаясь, снова выплыл; волна подняла меня – и я увидел ее явственно и отчетливо, стоящую по пояс в воде, с развевающимися на ветру волосами. Симона ждала меня; ждала, когда Мельничный жернов вынесет меня на песок так же, как вынес нас обоих когда-то в далеком прошлом.

А волны все накатывали, беспощадные и неумолимые; и вот огромная смердящая волна подбросила меня чуть не до луны и опустила, все горло мне забил тяжелый привкус соли; течение снова подхватило меня своей тяжелой рукой и прощальным пинком вышвырнуло на берег.

Чувство было такое, что вода проникла всюду: в уши, в глаза, под череп. Я отчаянно заскреб руками по дну; море снова настигло меня, тряхнуло, ухватило за ноги и потащило назад. Я хотел крикнуть – дыхания не хватило; судорожно зашарил в поисках опоры – и тут ощутил железную хватку чьей-то руки, которая впилась в плечо и выдернула из воды на берег...

Я лежал на спине, кто-то будто колотил меня кувалдой между лопатками. Припадок убийственного кашля закончился как обычно – меня вывернуло морской водой.

Отдышавшись, я едва слышно просипел:

– Ладно... хватит. Я жив.

Повернувшись, я увидел стоявшую надо мной на коленях Симону. Она обвила мою шею руками.

– Слава Богу, Оуэн! Я знала, что ты попытаешься так, как... тогда – через Мельничный жернов. Падди и Эзра не верили, что это возможно, но я знала...

Они оба стояли по другую сторону. Эзра протянул мне фляжку:

– Хлебни-ка. Что с майором Фитцджеральдом?

Прикладываясь к фляжке, я рассказал ему, что произошло. Слушая меня, он печально кивал.

– Я так и подумал, – сказал он, – когда увидел твой сигнал, но мне не дали ответить.

Я смотрел, не понимая, и Падди сказал:

– Радль убил майора Брандта в доме приходского священника вчера под вечер. Мы не знаем, как это случилось. Он со своей шайкой поджидал нас на пристани.

– Вот почему мы не смогли вернуться за тобой, парень, – объяснил Эзра.

– А Штейнер? – спросил я, с трудом приподнимаясь.

– Радль собирается повесить его на старом буке возле церкви, чтобы все видели. И солдаты, и рабочие «Тодта» – все. Чтоб неповадно было, понимаешь?

– Когда? – медленно, но настойчиво спросил я чужим голосом.

– Назначено на восемь, – сказал Райли, взглянув на часы. – В его распоряжении около часа, и думаю, твоим американским друзьям тоже недолго осталось жить.

Симона горько зарыдала.

Глава 16Похоронный звон по Штейнеру

Когда я вернулся на берег залива Лошадиная Подкова, там ничего не изменилось: дождь, ветер, дымка, еле видный вдали форт Виктория. Не было только горы трупов у подножия утеса.

Я нашел свой бушлат в той выемке, где его оставил. Маузер со сферическим глушителем по-прежнему был в кармане; на мне – желтый дождевик со спасательной шлюпки. Теперь я сбросил его, дрожа от холода, и надел бушлат и старую боцманскую шапочку, которую тогда запихнул в карман.

И вот я готов. Я – тот самый человек, который высадился здесь ночью и просидел, скорчившись под выступом скалы, Бог знает сколько, но это было лет сто назад. Тот же – и не тот. Я глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух и вновь подумал – теми же словами: «Хорошее утро. Прелестное утро для того, чтобы умереть». Если это конец, пусть так и будет.

Я взобрался на утес, где стояла старая машина Падди Райли – единственная привилегия, дарованная немцами единственному лекарю на острове. Они с Симоной сидели в машине, а Эзра стоял под дождем и набивал свою старую трубку ужасным французским табаком-самосадом, который он очень любил.

– Нашел, что хотел? – заметил он. – Отцов бушлат, да?

– Верно, Эзра.

– Дважды под парусами обогнул мыс Горн, и я был с ним. Бушлат тоже.

Я извлек из кармана маузер, вынул обойму и опорожнил ее. Оставалось семь патронов. Я тщательно перезарядил обойму, затем снова вставил ее в гнездо.

– Не думаешь ли ты завоевать весь мир с этой штукой, а? – пошутил он.

– Если понадобится. Я не собираюсь дать немцам вздернуть Штейнера, если ты это имеешь в виду, да и рейнджеры, если помнишь, под моим командованием.

– Будь благоразумней, парень. Радль – законченная свинья, но он знает, что делает. У него двадцать два эсэсовца, люди из его прежнего полка. Они повесят, снимут и четвертуют тебя, скажи он лишь слово. Если он прикажет им прыгнуть с форта Эдвард, с высоты двести футов, в море, они это сделают.

– Оуэн, для тебя сейчас появляться в Шарлоттстауне – самоубийство, – вставил Падди Райли. – Радль думает, что ты мертв. Для тебя это шанс уцелеть.

– Интересное наблюдение, – сказал я. – Напоминает мне одну историю. Про некоего уважаемого сорокапятилетнего терапевта из Дублина, который еще в двадцатом году числился врачом летучего отряда ИРА в Коннемаре. Он тогда, кажется, вполне допускал, что несколько тысяч партизан расколошматят всю британскую армию.

Падди шмыгнул носом и поднял руки в знак поражения.

– Ладно, сдаюсь. Только чтобы и мне нашлось дело! Я тоже еще кое-что могу успеть перед тем, как меня кокнут.

Открыв медицинский саквояж, стоявший у его ног, он достал британский армейский револьвер старого образца.

– Долго я берег эту штуку, Оуэн. Настало время снова пустить ее в ход.

– Вы оба с ума спятили, – сказал Эзра. – Ни черта не получится.

– Ты прав, старина, – поддакнул я. – Дохлое дело. Совсем как вести спасательную шлюпку к самому опасному рифу в Северной Атлантике с наспех собранной командой, да еще в бурю.

Он проглотил эту пилюлю. И тогда заговорила Симона, возбужденная и очень бледная:

– Ты попытаешься, Оуэн? Выручишь его?

– Я – мастер по завоеванию всего мира в одиночку, несмотря на то, что Эзра в этом сомневается, – сказал я. – У меня пять лет стажа. А теперь поедем в Шарлоттстаун и посмотрим, что там происходит.

Все сказанное было так славно и убедительно, что я и сам поверил.

Сразу за взлетно-посадочной полосой, на другой стороне дороги, на гребне холма над Шарлоттстауном стояла главная водонапорная башня. Оттуда обзор был изумительный: каждая улица, каждый переулок просматривались до самой бухты, как на карте. Доносился звон церковного колокола – приятный и в то же время жуткий. Очевидно, Радль развлекался. У Райли в машине был отличный цейсовский бинокль, он достал его и навел на церковный двор.

Передавая его мне, он мрачно сказал:

– Плохо дело, Оуэн.

В поле зрения появились церковь и кладбище. Все делалось для устрашения. У стены стояли сотни полторы рабочих «Тодта», построенных в несколько длинных шеренг. Перед ними сорок – пятьдесят саперов, все – с винтовками. Впереди стоял Шмидт с оружием наготове.

Вспомнив о Шелленберге, я отыскал и его. Он стоял рядом с Грантом и Хагеном, двумя оставшимися в живых рейнджерами; их сторожили эсэсовцы с автоматами, что было очень скверно.

Я стал искать глазами бранденбуржцев; увидел Ланца, Обермейера и Хилльдорфа – они были возле главных ворот под охраной трех жандармов, чьи латунные нагрудные бляхи отсвечивали в сером утреннем свете.

Штейнера нигде не было видно, но все явно чего-то ждали, вероятно, прибытия Радля. Большие двойные железные ворота были открыты. Интересно, что здание Вестминстерского банка, в котором размещалась плац-комендатура, задней стеной примыкало к кладбищу. Окна первого этажа в соседнем доме, где помещался узел связи, были открыты и отлично просматривались. В бинокль мне были видны два солдата, которые с явным интересом глядели на то, что делается, но при этом держались подальше от окна – видимо, боялись гнева Радля.