Гнев Божий

Ночью ливень прекратился. Безоблачное утреннее небо, по которому начало медленно всходить яркое солнце, было ослепительно голубым. Вскоре наступил жаркий день, и обильно политая дождем земля через несколько часов высохла настолько, что под копытами лошадей дорога вновь запылила.

Жара становилась все более невыносимой. Бредя по дороге в огромном облаке пыли, мы с Ван Хорном едва могли дышать. К полудню, когда колонна остановилась на привал, я был на пределе физических возможностей. До этого я уже несколько раз терял сознание, и всем приходилось останавливаться, пока меня приводили в чувство. Даже Кордона не возражал, когда мне давали воды.

Из-за мучений, которые я испытывал, я не думал о том, как Ван Хорн справляется со своими. Во время привала, открыв наконец глаза, я увидел лежащего рядом священника. Вид у него был не лучше моего.

— Обязательно выживу. Не доставлю этому мерзавцу удовольствия, — устало прохрипел он. — Пусть победа будет небольшая, но моя.

Все тело горело. Я перевалился на спину и увидел рядом стоящую на коленях Викторию. Держа в руке фляжку с водой, она испуганно смотрела на меня. Я попытался улыбнуться, но потрескавшиеся губы причинили сильную боль.

Девушка дала мне немного попить, а затем опрокинула фляжку и вылила остатки воды мне на лицо. Кордона, с кружкой кофе в руке, отошел от костра и, подойдя ближе, стал наблюдать за нами.

— Доволен? — злобно проворчал Ван Хорн. — Или нам полагается еще и умереть?

Лейтенант молча повернулся и отошел к костру. Было видно, что слова священника его никак не задели. Перед тем, как снова тронуться в путь, меня подтащили к мулу и меж связанными руками продели луку вьючного седла. Таким образом, я снова должен был идти пешком, но упасть при этом я уже не мог.

То же самое солдаты проделали и с Ван Хорном, прицепив его к другому мулу. Так мы, в нескольких ярдах друг от друга, преодолели последние до Гуилы мили. Большую часть пути меня фактически волок за собой мул. Мои ноги едва касались земли.

Не помню, как мы оказались в Гуиле. Я пришел в себя после того, как мне на лицо выплеснули ведро воды. Я лежал на спине и, открыв глаза, увидел склонившегося надо мной Кордону.

— Нормально, Киф, соберись, с силами, — произнес он. — Мы уже прибыли.

Двое солдат, подняв меня на ноги, повели по двору в сторону какого-то строения. Впереди шагал Ван Хорн, также поддерживаемый с обеих сторон конвоирами. Как только мы миновали большую дубовую дверь здания, по запаху внутри я сразу понял, что снова попал в тюрьму.

Тюремная камера, в которую нас поместили, была не лучше отхожего места. Думаю, нам намеренно отвели такую. Но и этого лейтенанту показалось мало. Уходя, он распорядился, чтобы на нас надели кандалы. Однако меня уже ничто не волновало. Как только за солдатами захлопнулась дверь, я упал и забылся в блаженном сне.

Должно быть, я проспал часов шестнадцать — семнадцать. За это время я дважды просыпался по нужде и каждый раз видел в углу храпящего во сне священника. И каждый раз, стоило мне сомкнуть глаза, я снова погружался в глубокий сон.

Когда я окончательно проснулся, приближался вечер следующего дня. Ван Хорн стоял у маленького зарешеченного окна и смотрел наружу.

Услышав, что я проснулся, он оторвался от своего занятия и, улыбаясь, обратился ко мне:

— Как себя чувствуешь?

— Жутко, — вяло ответил я и приложил ладонь к животу. Я уже давно ничего не ел, и от голода мне свело желудок. — Как здесь насчет еды?

— В углу стоит кастрюля с какой-то бурдой, кишащей несметным количеством червей. Так что я жду, когда придет твоя подружка.

— Виктория, — как бы уточняя, произнес я и, поднявшись с пола, непроизвольно застонал. Все мои конечности нестерпимо заныли. — О чем ты говоришь?

— Она уже была здесь, под окнами, и я дал ей пятьдесят песо, которые прятал в ботинке, и попросил что-нибудь нам принести, — сказал Ван Хорн и вдруг, понизив голос, добавил: — Да вот она уже вернулась.

Сквозь решетку окна я смог разглядеть маленький дворик с фонтаном посреди. Во дворике никого из охранников я не увидел, хотя входные ворота были распахнуты настежь.

Виктория печальными глазами тревожно смотрела на меня.

— Тебе не следовало этого делать, — с нежностью в голосе сказал я ей.

В ответ она только улыбнулась и принялась по очереди просовывать сквозь решетку принесенные продукты: бутылку вина, буханку хлеба, оливки, пару длинных батонов колбасы, две пачки сигарет «Артистас» и спички.

— Приятного аппетита вам, друзья мои, — неожиданно раздался голос, и из тени арки, находящейся в стене, справа от нашего окна, появился полковник Бонилла.

— Прошу вас, Бонилла, не наказывайте ее! — взмолился я, когда тот подошел к Виктории. — Она всего лишь хочет нам помочь.

Девушка пугливо посмотрела на Бониллу.

Тот погладил ее по голове и произнес:

— Иди своей дорогой, детка, и не ищи себе неприятностей.

К моему удивлению, Виктория улыбнулась полковнику, затем мне и быстро покинула тюремный дворик.

— Да, друзья мои, в этой жизни надо пользоваться любым случаем, чтобы сытно поесть. Неизвестно, удастся ли это сделать завтра.

С этими словами полковник повернулся и зашагал обратно к арке, из тени которой он так неожиданно появился.

Глава 5

Мой отец, последовательный фениев[3], умер в английской тюрьме от туберкулеза, оставив меня на попечение деда, Микина Бауна Кифа из местечка Страдбалл графства Керри.

Я никак не мог понять, почему деда все звали Малышка Белый Майкл. Это совсем не вязалось с его внешним видом. Правда, с детства у него были белые как снег волосы, но и после того, как он вырос до шести с половиной футов, это прозвище от него так и не отлипло. Он был этаким добрым гигантом с большим пристрастием к выпивке. Когда дед был помоложе, в пьяных драках ему равных не было. Я и сам был свидетелем того, как он однажды легко разделался с шестью напавшими на него крутыми ребятами.

Итак, я воспитывался в графстве Керри на ферме, где выращивали лучших в Ирландии лошадей. Место, где прошло мое детство, я не променял бы ни на какое другое. Да и вряд ли подобное можно сыскать. В этой глуши стояла такая тишина, что можно было услыхать лай собак из соседнего графства. В утренние часы и при закате солнца воздух наполнялся божественно-сладкими запахами. У времени, казалось, не было ни начала, ни конца. Так продолжалось до тех пор, пока дед не решил, что я уже достаточно поумнел, и не определил меня к иезуитам в Нокбри в надежде сделать из меня образованного, а может быть, даже и воспитанного человека.

Когда меня приняли в медицинский колледж, не говоря уж о том времени, когда по его окончании я поступил в университет, человека более гордого, чем мой дед, не существовало. Правда, врожденного чувства гордости в нашей семье было не занимать. Не закончив университета, я отправился в Дублин, чтобы постичь искусство врачевания, и встретил там человека по имени Майкл Коллинз, который круто изменил мою жизнь.

После Пасхального восстания по его настоянию я вернулся в университет до наступления подходящего момента. В университете я пробыл несколько лет. В часы учебы — студент-медик, лучшей ширмы для себя я придумать не мог, а в свободное время — член вооруженной группы. Эммет Одж Киф — он же Эдмунд Киф. Майкл Коллинз называл меня своей левой рукой, и одному только Богу известно, скольких врагов я уничтожил. Делал ли я это ради него или во имя Ирландии, зависит от того, как на это смотреть.

В течение первых трех дней нашего заключения я раскрыл Ван Хорну кое-какие факты моей биографии. Дело в том, что священник стал вызывать у меня определенные симпатии, так как в чем-то напоминал любимого деда. Во всяком случае, нам с Ван Хорном не оставалось ничего, лишь вести разговоры, чтобы хоть как-то убить время первых дней пребывания в тюрьме.

3

Фении — член ирландского тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества.