Страница 33 из 97
Буквально на следующий день после подписания «Стального пакта» Гитлер созвал секретное совещанке высшего генералитета, чтобы сообщить приглашенным в его кабинет в помещении Имперской канцелярии Рейха следующее:
«Данциг не является конечной целью в наших планах, — прямо заявил он, — вопрос заключается в том, чтобы расширить наше жизненное пространство на Востоке… О том, чтобы пощадить Польшу, не может быть и речи. Нам осталось только одно: атаковать Польшу при первой же благоприятной возможности. Мы не можем допустить повторения чешского варианта. Нам предстоит война… мы должны сжечь за собой наши корабли. Сомнениям в правильности сделанного выбора нет более места».
Но Муссолини, все более обеспокоенный не столько тем, что ему докладывали, сколько тем, о чем он мог составить собственное представление, продолжал выступать за более рассудительный подход к решению международных проблем. Прежде чем генерал Кавальеро отбыл в Германию, чтобы представлять Италию в военном комитете, учрежденном в соответствии со «Стальным пактом», дуче вручил ему для передачи Гитлеру секретный меморандум, в котором повторялось предупреждение, сделанное в свое время Чиано в Милане. Гитлеру было рекомендовано в течение последующих двух или трех лет вести политику истощения западных демократических сил, используя не силу, а страх. Гитлеру также сообщалось, что в любом случае Италия нуждается в мире по крайней мере до конца 1942 года. Война нервов, предлагал Муссолини, должна стать безотлагательной политикой оси Берлин — Рим.
Сам Муссолини уже приступил к развязыванию такой войны. Он поощрял распространение версии, что «Стальной пакт» является антифранцузским и антибританским; он выступал с речами, в которых угрожал Югославии и Греции; он выставил всех иностранных дипломатов из Тираны; он распорядился увеличить число анонимных писем с угрозами, которые с его ведома и к его удовольствию рассылались в посольства недружественных Италии стран; при этом он постоянно ссылался на «фашистское представление о лояльности». Когда сэр Перси Лорен, сменивший лорда Перта на посту посла Великобритании в Риме, был 27 мая официально представлен Муссолини, дуче, по свидетельству Чиано, чрезвычайно грубо вел себя с новым послом. Имея в виду очевидный политический курс Великобритании, направленный на изоляцию Италии со стороны враждебно настроенных государств, — заявил Муссолини, — позволительно спросить, а осталась ли в англо-итальянском соглашении хотя бы малейшая капля практической ценности. Шокированный этой словесной атакой, Лорен сильно покраснел и не сразу нашелся, что ответить. «Дуче, который обычно являет собой образец любезности и обаяния, — записал в дневнике присутствовавший при этой сцене Чиано, — на этот раз был необыкновенно суров. Его лицо стало совершенно непроницаемым, уподобившись лицу восточного божка, высеченного из камня». Во время его следующего визита к Муссолини Лорену было безапелляционно предложено «информировать Чемберлена о том, что если Англия готова воевать в защиту Польши, то Италия возьмется за оружие, чтобы защитить своего друга и союзника Германию». Муссолини повторил эту фразу дважды [22] . Но хотя дуче и стремился не оставить никаких сомнений в том, что теперь-то он целиком и полностью находится на стороне Германии, немцы, однако, не спешили рассматривать его в качестве верного и непоколебимого союзника, каковым Муссолини пытался во всеуслышание представить себя.
Статья II «Стального пакта» предусматривала предварительные консультации по вопросам, представляющим обоюдный интерес, но на следующий же день после подписания пакта Гитлер заявил в своем кабинете группе министров: «Италия должна оставаться в неведении относительно наших целей». Постоянный отказ Гитлера заранее информировать итальянцев о своих планах, что так раздражало Муссолини и воспринималось им так болезненно, был вызван, казалось, не высокомерием фюрера, а его опасением, что после консультации с дуче эти планы более не станут секретными. «Все итальянцы, — сказал однажды Геббельс Гитлеру, — болтают, как цыгане». В январе 1943 года Гитлер приказал адмиралу Редеру принять все необходимые меры, чтобы немецкие оперативные планы не стали известными итальянцам». Существует большая опасность, — считал Гитлер, — что итальянская королевская семья передает разведывательную информацию Великобритании. Несмотря на настойчивые предупреждения Аттолико, Муссолини отказывался, однако, поверить в то, что Гитлер будет действовать, не проконсультировавшись с ним. Даже Чиано сомневался в том, что Гитлер будет так поступать «после многочисленных торжественных заявлений о необходимости мира». После всего того, что было сказано и решено в Милане, внешне мало что изменилось и Риббентроп продолжал уверять Чиано в неизменном намерении Германии обеспечить состояние мира по крайней мере в течение ближайших трех лет. Но от Аттолико продолжала поступать тревожная информация и 20 июля он предупредил о готовящихся «широкомасштабных передвижениях немецких войск» в Чехословакии. 2 августа Чиано признавался в своем дневнике, что «настойчивость Аттолико заставляет меня серьезно задуматься. Или посол окончательно потерял рассудок, или он видит и знает нечто, что полностью ускользнуло от нашего внимания». На этой же неделе Чиано решил, что он должен отправиться в Германию, чтобы самому разобраться, что же на самом деле там происходит. Предложение Муссолини о проведении международной конференции, которое горячо поддерживал Аттолико, было Риббентропом отвергнуто; намеченная встреча Гитлера и Муссолини в Бреннере была отложена. Но 9 августа Риббентроп согласился встретиться с Чиано в Зальцбурге через два дня. Нет никаких сомнений в том, что в это время Муссолини самым серьезным образом стремился воспрепятствовать участию Италии в войне. Ему необходимо было время, чтобы стабилизировать обстановку в Албании, Северной Африке и Эфиопии; чтобы разгрузить перенасыщенную промышленными центрами долину реки По, переместив часть заводов и фабрик оттуда на юг Италии; чтобы нарастить мощь военно-морского флота, военно-воздушных сил, артиллерии и моторизованных дивизий; чтобы репатриировать из Франции более миллиона итальянцев; чтобы увеличить запас иностранной валюты за счет грандиозной, впечатляющей международной выставки, проведение которой было запланировано в Риме на 1942 год по случаю двадцатилетнего юбилея «Похода на Рим». В силу всех этих причин и, как казалось, особенно в связи с международной выставкой, идея которой сверх всякой меры захватила воображение Муссолини, он стремился во что бы то ни стало сохранить мир. Дуче открыто выражал сомнения в том, что «если Германия посчитает необходимым объявить мобилизацию в полночь, то мы сможем провести ее вслед с пяти утра до двенадцати дня». Его инструкции Чиано на этот счет были категоричны.
Перед отъездом Чиано в Зальцбург на встречу с Риббентропом ему было рекомендовано, «используя цифровой материал, убедить немцев, в том, что начинать сейчас войну было бы совершенно безрассудно. Состояние нашей подготовки не таково, чтобы можно было надеяться на безоговорочную победу. В настоящее время у нас с противником равные шансы… С другой стороны, через три года шансы можно будет расценивать как четыре к одному в нашу пользу». «Прежде чем отпустить меня, — записал Чиано в своем дневнике 10 августа, — дуче порекомендовал мне откровенно заявить немцам, что мы обязаны избежать конфликта с Польшей, поскольку его будет невозможно локализовать и тогда мировая война станет катастрофой для всех. Никогда раньше дуче не говорил так открыто и с таким жаром о необходимости сохранения мира на земле».
В Зальцбурге Чиано повторил точку зрения Муссолини с не меньшим пылом, но Риббентроп был явно не склонен прислушиваться к ней. В действительности, как убедился потрясенный Чиано, в мыслях Риббентропа присутствовала только одна война, и он упрямо стремился на встрече с Чиано обсуждать только ее. «В тот самый момент, когда мы ждали приглашения сесть за обеденный стол, — много позднее писал Чиано, — Риббентроп сообщил мне о решении Германии поднести горящую спичку к европейской бочке с порохом. Он сказал об этом таким небрежным тоном, словно говорил о несущественной административной детали».
22
Сэр Перси Лорен, однако, сообщил мне, что поведение Муссолини в изложении Чиано было «сильно приукрашено». Муссолини держался холодно, но не переходил границы приличия