Любовь старой девы

Она кивнула, ясно было, что она согласилась бы на все за то наслаждение, которое он ей доставляет. Ему есть чем гордиться. Да и сам он получал такое наслаждение, что чуть не ускорил развязку. Никогда еще он не был так близок к тому, чтобы потерять контроль над собой. Такое с ним случалось только лет в пятнадцать.

— Сейчас, — прошептал он несколько секунд спустя. — Самая тяжелая часть.

— Ты имеешь в виду вот это?

Проклятие, хоть бы она не трогала его. Кейн подавил судорожный взрыв смеха.

— Да, любовь моя… вот это. То, что мы собираемся делать. Ты учительница. Ты знаешь гораздо больше, чем большинство ребят, когда они занимаются этим. Мне не надо объяснять, что случится с тобой. Но знай, что в любой момент, если тебе вдруг не понравится, можешь освободиться от меня. Встань и отойди в сторонку. Обещаю, я не буду долго плакать. И все равно буду уважать тебя, если ты не пройдешь весь путь до конца.

Но Рори чувствовала, как томительный жар снова нестерпимо нарастает в ней, и наставления Кейна были излишни. В конце концов, она закончила колледж и теоретически знала все, что надо знать.

Она только не была готова к странному состоянию, когда должна буквально впитать в себя другого человека, странному ощущению себя… наполненной. Положив руки на плечи Кейна, сосредоточенно нахмурившись, Рори осторожно опускалась на его затвердевшую плоть. Кейн весь покрылся потом. И почти неслышно выругался, а ее обдало холодом от страха, не сделала ли она что-то неправильно.

По правде говоря, теория сильно отличалась от реальной практики.

Кейн испустил глубокий болезненный вздох.

— Зря не напомнил тебе, как обращаться с окаменелостями, — процедил он.

Рори сделала вторую попытку. Для опыта она вильнула бедрами и ощутила обжигающий укол. Затем, крепко зажмурившись, с отчаянной решимостью снова приподнялась и села. Прочно. Короткий вскрик вырвался у нее, но Кейн, застонав, с такой силой прижал ее к себе, что боль притупилась.

— Ах, нежная, нежная Рори. Подожди минутку, ладно? Не двигайся. Я думаю, скоро неприятное ощущение пройдет.

Оно уже прошло. Она чувствовала наполненность. Но не только тела. Все в ней было наполнено этим человеком. Мягко и ласково Кейн обхватил ладонями ее лицо и улыбнулся ей в глаза. И потом поцеловал ее. И как-то все вернулось к прежней позе, она лежала, и он был на ней, и тела их наслаждались вечным, как сама жизнь, ритмом движений.

На этот раз она снова, как птица Феникс, сгорела дотла. И на этот раз каждое мгновение было столь же удивительным, сколь и неповторимым. И неповторимость эта была самым большим чудом, она никак не позволяла им насытиться. Много спустя, когда Кейн изогнулся и стоном, идущим из самого нутра, выкрикнул ее имя, она поняла, что все это время улыбалась.

Пожалуй, в этой улыбке была и доля самодовольства, не один лишь Кейн гордился собой. Когда он наконец улегся на бок, она устроилась в его объятиях, прижалась к нему и моментально уснула.

Кейн среди ночи несколько раз просыпался и при свете, падавшем в окно от уличного фонаря, разглядывал ее. В школе он специализировался в математике, устроил себе гонки, чтобы получить диплом за три года и поступить в летную часть, где служил отец. После выхода в отставку, перестав летать и столкнувшись с невыносимой скукой чиновной службы, он пришел к писательству, к беспокойным поискам неведомо чего.

И вот наконец нашел. Оказалось, что ее. Слава Богу, у него хватило ума и настойчивости не упустить свою находку!

Ему хотелось бы разбудить и взять ее снова, но нет, еще рано, у нее все внутри саднит. Тихо встав, он порылся в летной сумке и нашел блокнот. Приняв душ и надев трусы с махровыми розами и синими птицами и запасную рубашку, Кейн сел писать.

Рори спала, улыбаясь во сне, и ни одна из ее улыбок не пропадала бесследно. Кейн ловил каждую из них. Написав несколько строк, он снова и снова смотрел на женщину, лежавшую рядом в постели.

Наконец, не перечитывая, он положил записку на столик возле кровати, придавив ее полупустой чашкой остывшего шоколада. Когда она проснется, он будет уже в пути, хотя больше всего ему хотелось бы остаться здесь, в ее объятиях.

Эх, отправить бы к чертям все это дело, но Россу он многим обязан. А скоро ему понадобятся от своего агента еще более серьезные услуги.

Кейн долго глядел на спящую Рори, потом нагнулся, поцеловал ее и тихо прошептал:

— Леди, не знаю, что там упаковано в вас, но это мощная штуковина.

Он покачал головой и еще долго стоял над ней. Хотя чем раньше он уедет, тем раньше сможет вернуться. Судьба спасла его от песчаных бурь, ракет с тепловой системой наведения, позволила пережить катапультирование, чтобы бросить прямо к ногам учительницы второго класса с веснушками и шишками на коленках и с таким смехом, от которого расплавится и легированная сталь.

Через несколько часов, подумал Кейн, она проснется, потянется и удивится, куда он делся, а его не будет рядом, чтобы успокоить ее. Но записка успокоит ее и сообщит, куда он делся. И когда он в следующий раз увидит ее, они поговорят о будущем. Постоянном. В моем городе, или в твоем, или где-нибудь посередине. И на такой срок, сколько длится вечность.

Глава десятая

Рори разбудило какое-то непрестанное жужжание.

— Ладно, ладно, — пробормотала она и шлепнула рукой по столу рядом с кроватью, где обычно стоял будильник. Звук продолжался, сопровождаемый позвякиванием фарфора. Она открыла один глаз. Из незавешенного окна врывался свет, но какой-то незнакомый. Не холодноватый свет, пробивавшийся с лужайки, заросшей ветвистой овсяницей, а теплый — такой мог бы отражаться от соседней кирпичной стены.

И комната фактически тоже была незнакомой. Она села, не обращая внимания на беспорядок, который устроила на столике рядом с кроватью, и постепенно стала что-то припоминать. Первым делом она огляделась в поисках телефона. Аппарат должен быть где-то здесь. Их было целых три, включая один в туалете!

К тому моменту, когда она, голая и босая, нашла белый с золотом телефон на столике во французском провинциальном стиле XVII века, он перестал звонить.

— Черт, проклятие и позор, — проворчала она себе под нос. И, замотав вокруг себя угол простыни, чтобы прикрыть наготу, опустилась на обтянутый розовым дамастом стул. Надо привести в порядок мысли. Зевнув, она почесала локоть.

Кейн. Боже милосердный, куда она попала и что натворила? И куда он пропал? И если и вправду ушел, то почему?

Подставив голову под струйки воды, она стояла под тепловатым душем целых десять минут и вспоминала все, что произошло. От и до. Начала с того, как она вдруг обнаружила, что сыта по горло Чарлзом и Маделин Бэнкс и целым выводком вздорных Хаббардов, не говоря уже о том, что до смерти устала угождать всем и во всем.

Пытаться угождать всем и во всем… Кто это сказал?

Кейн. Он много чего говорил. А ты надеялась, что если мужчина и женщина лежат в постели, открыв друг другу сердце, тело и душу, то одному из них непременно должно хватить элементарной вежливости, чтобы не исчезнуть потом неожиданно, не сказав другому «доброе утро»? Да, она надеялась, и даже на большее.

Затем ей представилось все то, что они делали прошлой ночью. То, что изменило ее навсегда, а его — вовсе нет. Она вспомнила, о чем они говорили, и о многом другом, о чем не говорили. Не говорили, например, таких слов: я люблю тебя всем сердцем, и выйдешь ли ты за меня замуж, и проведешь ли со мной вечность. Мелочь, конечно. Тоже из области элементарной вежливости.

Она почувствовала, как все у нее саднит, и внутри и снаружи. Она была обижена, хотя твердо решила не обижаться. Это ее собственная вина. Какого сорта женщина переходит из рук одного мужчины прямо в руки другого? Никогда, даже в самых диких мечтах, ей не приходило в голову, что она может так себя вести.

Но она так сделала, разве нет? Правда, не прямо из рук Чарлза, но все же…