Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Бухарин готов признать, что Ленин не мог давать рекомендации на будущее, ибо это уже не входило „в поле зрения Ильича". Этим Бухарин признает правоту Сталина, „развивающего" Ленина. Идет капитуляция по всем линиям, ленинской в том числе. Говоря о Ленине, о своих ошибках, Бухарин с неизбежностью возвращается к Сталину:

„…Мне было часто необыкновенно хорошо, когда удава­лось быть с тобой (не тогда, когда вызывался для какого– нибудь разноса), даже тронуть тебя было хорошо. Я дей­ствительно стал к тебе чувствовать почти такое же чувство, как к Ильичу, — чувство родственной близости, громадной любви, доверия безграничного, как к человеку, которому можно все сказать, все написать, всем поделиться, на все пожаловаться".

Дальше Бухарин пишет о книге, которую он заканчива­ет и хотел бы посвятить Сталину, ибо теперь он чувствует себя „твоим учеником". И вновь утверждает: „…никакими средствами нельзя заставить меня совершить позорное клеветничество против самого себя…". Кончает Бухарин на крайне мучительной ноте: „…камеры темные, и круглые сут­ки горит электрический свет. Натираю полы, убираю, чищу парашу и т.д. — все это знакомо. Но сердце разрывается, что это — в советской тюрьме, и горе мое, и тоска моя безграничны….

Будь здоров и счастлив Н.Бухарин".

Это личное письмо Бухарина Сталин адресовал всем членам Политбюро: "в круговую". Ознакомившись с ним, члены высшей партийной коллегии оставили для истории свои автографы: „Читал. По-моему, писал жулик. В.Молотов". „Все та же жульническая песенка: я не я, а лошадь не моя. Л.Каганович". „М.Калинин". „Безусловно жульническое письмо. В.Чубарь". „Читал. К.Ворошилов". „Бухарин продол­жает свое провинциальное актерство и фарисейское жуль­ничество. А.Микоян". „Типичная бухаринская ложь. А.Андреев".

Так соратники Сталина, которые все считали себя уче­никами Ленина, решили судьбу своего сотоварища.

Сломленный, он напишет еще не одно письмо. О Лени­не уже не упоминает, он ушел куда-то далеко-далеко… Но так хочется жить. Бухарин, уже сдавшийся, еще на что-то надеется. Несколько фрагментов еще из одного письма че­ловека, которого любил Ленин.

„Здравствуйте Иосиф Виссарионович.'* …В галлюцинаторном состоянии (у меня были такие пе­риоды) я говорил с Вами часами — ты сидел на койке, рукой подать. К сожалению, это был только бред…

Я хотел сказать Вам, что хотел бы объясниться с Вами хоть последний раз в жизни, но только с Вами. Я знаю, это неслыханно. Я не питаю ни малейшей надежды, что это будет. Но пусть Вы знаете, что я этого ждал, как израильтя­нин манны небесной. Я ничего не хочу брать назад, ни на кого не хочу жаловаться-

Пишу это вовсе не потому, что сижу в тюрьме и хочу себе что-то выторговать. Я смотрю на себя, как на человека, политически погибшего…

…Я написал уже (кроме научной книги) большой том (страниц 250—300) стихов… Первые мои вещи кажутся мне теперь детскими (но я их переделаю), за исключением ,Думы мы о Сталине", которую я Вам переслал еще до ареста. Но по содержанию я могу сказать, что в нашей литературе такой попытки не было…"

Далее Бухарин излагает план написанной им книги „Преображение мира", где особое место занимают главы „Эпоха великих работ" и „Грядущее" (Коммунизм). Все это, выводит Бухарин, „я писал главным образом ночами и бук­вально кровью сердца…

Иосиф Виссарионович, Вы такой знаток стиля и так любите литературу. Не дайте погибнуть этой работе…

Вам покажутся чудовищными мои слова, может быть, факт, что я Вас люблю всей душой!.."

Я больше не буду цитировать бухаринских писем. Все они — выражение эволюции моральной гибели челове­ка, которая олицетворяет обреченность не столько узника, сколько Системы, которую он сам же создавал. Ленин не мог представить такого трагического финала для "любим­ца партии". Но он совсем не был случайным. Эта партия, эта идеология, выпестованные Лениным, не могли обходиться без инквизиции. Просто Бухарин — наиболее яркое вы­ражение процесса гибели личности, ее распада под давлени­ем чудовищной машины, в создании которой он принимал самое активное участие. Судьба Бухарина — личностный приговор ленинской Системе. Впрочем, я приведу еще от­рывки из двух документов. Финал трагедии Бухарина дол­жен быть полным.

В Президиум Верховного Совета СССР

приговоренного к расстрелу Н.Бухарина

Прошение

Прошу Президиум Верховного Совета СССР о помило­вании. Я считаю приговор суда справедливым возмездием за совершенные мною тягчайшие преступления против социа­листической родины, ее народа, партии, правительства. У меня в душе нет ни единого слова протеста. За мои престу­пления меня нужно было бы расстрелять десять раз…

Я твердо уверен: пройдут годы, будут перейдены вели­кие исторические рубежи под водительством Сталина, и вы не будете сетовать на акт милосердия и пощады, о котором я вас прошу: я постараюсь всеми своими силами доказать вам, что этот жест пролетарского великодушия был оправ­дан.

Москва, 13 марта

Внутренняя тюрьма НКВД Николай Бухарин"'.

Естественно, прошение было отклонено. Это было дав­но предрешено. Бухарин будет расстрелян не „десять раз", всего один…

„Секретно".

Справка.

Приговор о расстреле Бухарина Николая Ивановича приведен в исполнение 15 марта 1938 г. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом архиве 1-го спецотдела МВД СССР, том № 3, лист № 97.

Нач. 12 отд. 1-го спецотдела НКВД СССР

лейтенант госбезопасности Шевелев".

Бухарин задумывался задолго до трагического конца, куда может завести ставка на неограниченное насилие. Со­хранилось его письмо „железному Феликсу" — Дзержинско­му по этому поводу.

Дорогой Феликс Эдмундович, я не был на предыдущем собрании руководящей группы.

Слышал, что Вы там, между прочим, сказали, будто я и Сок.(ольников) „против ГПУ и т.д.". О драчке третьеводнишней осведомлен. Так вот, чтобы у Вас не было сомнений, милый Феликс Эдмундович, прошу Вас понять, что я ду­маю.

Я считаю, что мы должны скорее переходить к более "Либеральной" форме соввласти: меньше репрессий, больше законности, больше обсуждений, самоуправления (под руко­водством партии, разумеется) и проч. В своей статье в „Боль­шевике", которую Вы одобрили, теоретически обоснован этот курс. Поэтому я иногда выступаю против предложе­ний, расширяющих права ГПУ, и т.д. Поймите, дорогой Фе­ликс Эдм. (Вы знаете, как я Вас люблю), что Вы не имеете никаких оснований подозревать меня в каких-либо плохих чувствах к Вам лично и к ГПУ как учреждению. Вопрос принципиальный — вот в чем дело…

Ваш Н.Бухарин".

Нельзя не отдать должное проницательности и в дан­ном случае мужеству — выступать против ставшей обычной чрезвычайщины, против возведения насилия в ранг государ­ственной политики. К слову сказать, Дзержинский отнесся к письму без тех чувств "любви", о которых писал Бухарин. Председатель ОГПУ тоже придал письму „принципиальное" значение. Дзержинский обращается к своему заместителю Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому, довольно мрачной и даже зловещей фигуре, олицетворявшей до 1934 года су­меречные действия карательных органов.

„т. Менжинскому. Только лично (без копий)

При сем — письмо ко мне Бухарина, которое после прочтения прощу ко мне вернуть. Такие настроения в руко­водящих кругах ЦК нам необходимо учесть и призадумать­ся. Было бы величайшей ошибкой политической, чтобы пар­тия по принципиальному вопросу о ГПУ сдала и дала бы „весну" обывателям — как линию, как политику, как декла­рацию. Это означало бы уступать нэпманству, обыватель­ству, клонящемуся к отрицанию большевизма. Это была бы победа троцкизма и сдача позиций…

24.Х11.24 г. Ф.Дзержинский".

Дзержинский, к которому с изъявлениями чувств любви и мягкого несогласия с .линией ЦК" по вопросу о роли „карательных органов" обратился Бухарин, не разделил его взглядов. Ведь Дзержинский, по сложившимся представле­ниям, был „железный". Как смею утверждать, эти взгляды Бухарина были чужды и другим членам ЦК. Но Бухарин имел несчастье иметь собственные взгляды по многим во­просам.