Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Но, пожалуй, довольно. Перо Бухарина выводило в тю­ремной камере совсем не то, что он думал. Этой Системе не нужна теория, ей необходима светская религия и инквизито­ры, которые следят за ее чистотой. Если бы Ленин мог увидеть и услышать, как капитаны государственной безопас­ности указу ют „увязывать свою теорию со своими полити­ческими преступлениями"? Надо признать, что Н.И.Бухарин делал „признания" весьма профессионально. Возможно, эти несколько десятков листков .личных показаний Н.И.Бухари­на" важнее многих ленинских томов, ибо в них крах и траге­дия всего исторического замысла большевиков, их тоталь­ное поражение.

Может быть, для читателя эти страницы покажутся скучными, но в них, поверьте, мне хотелось выразить весь глубокий трагизм умного человека, посвятившего себя слу­жению утопической идее. Таких были миллионы. Я сам от­дал утопии лучшие годы своей жизни, был жрецом ленин­ской схоластики, замешанной на реальных проблемах самой жизни, спекулирующей на вечной христианской идее соци­альной справедливости.

Думаю, что самые честные страницы жизни были про­житы Бухариным во время эпопеи с Брестским миром. Веро­ятно, Бухарин и его сторонники „левые коммунисты" вздра­гивали, когда Ленин, картавя, не раз повторял, что сию ми­нуту Гофман не может взять Питер, взять Москву. „Но он может это сделать завтра, это вполне возможно… Перед нами вырисовывается эпоха тягчайших поражений, она на­лицо, с ней надо уметь считаться, нужно быть готовыми для упорной работы в условиях нелегальных, в условиях заведо­мого рабства у немцев…" Неужели могли думать те боль­шевики, для которых отечество еще что-то значило, что революция свершилась только для того, чтобы жить в „ус­ловиях заведомого рабства у немцев"? А где же обещанный мир? Или ценою рабства?

Бухарин мог вспоминать, лежа на тюремных нарах большевистской тюрьмы, как он в запальчивости выкрики­вал на VII съезде партии слова, теснившие его ум и сердце:

— Такой ценой нельзя покупать двухдневную передыш­ку, которая ничего не даст. Вот почему, товарищи, мы гово­рим, что та перспектива, которую предлагает т. Ленин, для нас неприемлема.

Как все это было давно… Но тогда он был честным перед собой, о чем и писал Сталину из тюрьмы 15 апреля 1937 года:,Я искренне думал, что Брест — величайший вред. Я искренне думал, что твоя политика 2&/29 годов — до крайности опасна. Из линии я шел к лицам, а не наобо­рот. Но что у меня было плохого, что меня подводило? Антидиалектическое мышление, схематизм, литературщина, абстрактность, книжность".

Ленин внушил ему, что он не в ладах с диалектикой, и Бухарин многократно кается перед тюремщиками, перед не­доучившимся священником Джугашвили, перед Ежовым на допросе в своей „антидиалектичности". Это не просто при­знак излома личности обстоятельствами, а наивная вера в то, что раскаяниями в несуществующих грехах можно ис­просить себе прощение.

А ведь Ленин любил Бухарина (но не партия, которая никого не любила, как и подобает ордену). Вождь значи­тельно меньше писал Бухарину, чем другим своим соратни­кам из окружения. Ленин любил беседовать с Бухариным, нередко проявляя просто отеческую заботу о молодом со­ратнике.

Большевики, едва-едва почувствовав, что усидят в Мо­скве, что власть останется у них, стали пристально присма­тривать за своим драгоценным здоровьем. Уже в двадцатом году вожди стали регулярно ездить на лечение в Германию, вызывали к себе оттуда врачей для консультаций, заказыва­ли дорогие лекарства. При этом отпуска брали на 2—3 ме­сяца. Особенно любили подолгу отдыхать Троцкий, Буха­рин, Зиновьев, Иоффе и некоторые другие большевистские руководители.

Так вот, в марте 1922 года Бухарин с женой выехал на отдых в Германию. Ленин поручал послам следить за лече­нием, отдыхом партийных руководителей и сообщать об этом в Москву. В этом смысле весьма любопытно письмо Ленина в Берлин, датированное 26 апреля 1922 года.

„Строго секретно.

Копия Сталину.

Тов. Крестинсхий.

Очень благодарю за присланное лекарство. Хотел бы поговорить насчет Бухарчика. Смилга рассказывает мне, что ведет он себя безобразно. Не лечится толком. Слухи о по­кушении на него (готовящемся) выводят его из себя и т.д.

Покушение вполне возможно, и противник имеет много шансов на успех. Я предлагаю поэтому следующее:

Бухарина вызвать сюда. Через месяц (или полтора) мы его пошлем назад, к жене.

За это время подготовить:

1. Перевод его жены в другую санаторию, где меньше белых, где в окрестностях больше рабочих немцев-комму­нистов. Вероятно, можно найти такое место в Саксонии.

2.  За это же время подготовить 2-3-х немецких рабо­чих-коммунистов, не болтунов, и их поселить без ведома Бухарина около его санатории, для охраны. Это трудно сде­лать, ибо все и вся — болтуны, пустомели, хвастуны. Но это надо сделать.

3. Жене Бухарина назваться ее девичьей фамилией. Это ее право по нашим законам.

Очень прошу обделать все это толком, серьезно.

Привет. Ваш Ленин".

Целую операцию с „продолжением" предлагает Ленин, чтобы Бухарин хорошо отдохнул в немецком санатории с женой. А на дворе страны, где пепел и разруха, едва– едва гражданская война стихла… Но власть быстро портит людей. Ибо любая власть, в принципе, сколь необходима, столь и порочна.

Бухарин был в своем роде партийным аристократом. Он много работал над собой, обладал весьма обширными знани­ями. Николай Иванович не мог не чувствовать, что в интел­лектуальном развитии он выше ворошиловых, молотовых, кагановичей.

„Ранний Бухарин" был ортодоксален. Как Ленин. В своей „Теории пролетарской диктатуры", написанной в 1919 году, Бухарин также размашисто непримирим: люди из II Интернационала — это „пустопорожние болтуны из жи­вых трупов". Один из них — Каутский, это человек, кото­рый занимался "лизанием генеральского сапога". Для Буха­рина Лига Наций — "дребедень". Здесь он полностью по­хож на Ленина. Так же как Ленин, Бухарин утверждает, что суть власти пролетариата — только „диктатура". Он пишет, что „пролетариат не только не дает никаких „сво­бод" буржуазии — он применяет против нее меры самой крутой репрессии: закрывает ее прессу, ее союзы, силой ломает ее саботаж и т.д.".

Бухарин, как и Ленин, превозносит принцип классовой борьбы, монополии одной партии, призрачности буржуаз­ной демократии. Он за строгое централизованное, плановое хозяйство. Он ни в чем не расходится с Лениным.

Позже, в конце двадцатых годов, зрелый Бухарин вно­сит нечто новое, окололиберальное, в свои социально-экономические взгляды, которые усугубили его политическое положение и привели к утрате престижного положения в партийной иерархии. В своем докладе „Политическое завещание Ленина", сделанном 21 января 1929 года, Бухарин, защищая и развивая ленинизм, говорил и нечто нетрадиционное. Taк, индустриализацию страны, по Бухарину, нельзя осуществлять путем „переобложения крестьянства", нужно „зацеплять крестьянина за его интересы", нужно учитывать его „собственные выгоды". Не случайно до самой смерти Бухарин не смог отмыться от обвинений в „защите кулака", разжигании „частнособственнического интереса", курсе на "Личное обогащение".

Бухарин не был еретиком и оппортунистом. Он про­сто видел несуразности марксизма, отвергающего глубин­ный двигатель экономического прогресса — интересы. Он попытался „слегка уточнить, скорректировать" традицион­ные взгляды.И не просто уточнить, но и увязать их с кон­кретным политическим курсом партии. Бухарин быстро по­пал в уклонисты и по закону большевистской логики должен был от „теоретической борьбы перейти к полити­ческой, а затем и террористической". Бухарин пытался лю­быми способами выбраться из „осады", не брезгуя никакими приемами. Он стал защищать не столько свои „чуть-чуть" еретические взгляды, сколько самого себя. Защита была тоже большевистски традиционной: Бухарин обрушился на Троцкого. Взяв на прицел, например, заявление Троцкого о „правой опасности" в июле 1928 года, Бухарин называет этот документ „неслыханно клеветническим и кликуше­ским". Бухарин пытается удержаться „на плаву", безжа­лостно добивая уже поверженного Троцкого накануне его депортации.