Страница 7 из 60
Время приближалось к десяти, и общество расходилось все больше. Там блеснет плешь пана советника, тут вспыхнет зрачок одной из дам, здесь спорят о продаже лошадей, там о болотах, которые осушат в этом году, и со всем этим мешаются похвалы угощению.
— Что касается муки и ввоза пшеницы, то тут разговор будет короткий… — расслышал я слова соседа.
Меня удивляли оживление и шум, возраставшие все более и более. Интересы скрещивались, сталкивались, подобно молниям, или текли в едином русле — по законам, напоминающим правила карточной игры. Господин слева от моего соседа, будучи владельцем прядильной фабрики, судил о пошлинах совершенно иначе, чем тот, кто только что кончил говорить — вернее, кричать, будто его режут. Ах, черт, как разошлись господа! Они размахивали руками, то и дело хватая собеседника за пуговицу, обстряпывали свои делишки, изъясняясь уже до того откровенно, что я даже пожалел старого герцога. В сравнении с этими господами он был просто недотепа и размазня, и я беру обратно все мои похвалы в его адрес.
В этой неразберихе я старался держаться поближе к пану Якубу, выжидая минутку тишины, чтобы отпустить какую-нибудь остроту о пронырливых адвокатах; и я был настолько глуп, что в болтовне своей коснулся брачных планов Пустины. Ах я старый осел! До тех пор я и не думал о том, что у Льготы есть сын. Только теперь меня осенила догадка, зачем явился к нам пан Якуб: да ведь это смотрины! Я невольно попал не в бровь, а в глаз — и меня прямо жаром обдало.
В ту же минуту, как нарочно, я увидел (нет сомнения, это увидел и пан Льгота), что Михаэла разговаривает с Яном. Я готов был провалиться сквозь землю и страшно раскаивался в своей болтливости.
— А вы полагаете, — сказал пан Якуб, в то время как я соображал, чем мне загладить промах, — вы полагаете, что адвокаты размножаются иным способом? Так уж устроен мир… Впрочем — разве эти молодые дамы не стоят того, чтобы нам вокруг них увиваться?
С этими словами он вынул потертый портсигар и собственноручно подал мне огня.
Я понял, что выиграл в его мнении. Понял, что услугой своей и улыбкой пан Якуб показывает мне, насколько приятно ему мое замечание насчет адвоката.
И тогда я повеселел. Выпил залпом две-три чарки и, придя в отличное расположение духа, отправился разыскивать Сюзанн. Очень мне нравилась эта девица, однако успеха у нее я не имел. И мне не оставалось ничего иного, кроме как под общий веселый шум предаться размышлениям. Сначала мысли мои были о графе Коде. (Я не мог понять, почему хозяин все еще ждет его.)], После графа пришла очередь доктора Пустины. Я принялся мысленно сравнивать его с Яном Льготой, и мне тотчас стало ясно, кто из двух потерпит у Михаэлы поражение. Молодой Льгота нравился мне во сто раз больше, чем его соперник. Пану Яну было лет около тридцати. Нос у него был прямой, на носу — очки. Он приятно смеялся, был неглупым собеседником, обладал прекрасными зубами, звучным голосом и усиками, как и подобает жениху двадцатилетней дамы. Мне подумалось, что он вовсе неплох. И я потирал руки, радуясь, что доктор Пустина останется с носом, а Отрада сохранится в целости. Да и как же иначе? Ясно ведь как белый день — пан Якуб уж как-нибудь это устроит!
Размышляя таким образом, я поглядывал уголком глаза на барышню Михаэлу, которая наверняка не подозревала о замыслах своего отца. Какая же двадцатилетняя девица в наше время думает о замужестве! Я мог бы поручиться: кто завел бы с ней разговоры о подобных вещах, старался бы зря. Она смеялась какой-то шутке Яна, и ей не приходило в голову, зачем он тут.
По свободе и непринужденности обращения, по интересу, который проявляли оба друг к другу, можно было судить, что дело кончится хорошо. Теперь, когда я додумался до смысла нашего праздника, мне стало немного легче. Я люблю продуманные действия. Особенно когда они клонятся к свадьбе, ибо при одном лишь упоминании о подобных торжествах мне уже слышится звон бокалов и счастливый смех.
Я предугадывал согласие барышни, причем мне и в голову не приходило, чтобы мой хозяин мог понуждать Михаэлу к этому союзу. Нет, давно канули в вечность такие нравы! Нынче молодые дамы живут своим умом, а Михаэла была не робкого десятка; она сумела бы постоять за себя.
Тем не менее, обдумывая все ее поведение, я видел, что она приближается к любви. Я подметил в ней признаки такого состояния, когда молодые дамы бывают готовы заключить нежную дружбу. Все дело в том, чтобы тут-то и появился мужчина с такими усиками, о каких как раз и мечтает девица. Мужчина с хорошей осанкой, с губами, очерченными в определенном вкусе, с речами и зубами что надо.
Признаюсь, я от всего сердца желал бы, чтобы выбор Михаэлы пал на меня, но говорю об этом для того лишь, чтобы обнаружить свой хороший вкус и показать, что я способен оценить Михаэлу точно так же, как Сюзанн или Корнелию.
Итак, пан Ян и Михаэла веселились вовсю, а наш славный адвокат не спускал с них глаз. Я угадывал его тревогу. Он очень старался. Как честный человек старого покроя, он льнул к отцу своей избранницы и все втолковывал ему что-то. А тот к речам Пустины оставался глух как пень, прислушиваясь совсем к другому. Хозяин ждал графа и был уже как на иголках. Он поминутно бросал взоры то направо, то налево, и едва кто-то скрипнул дверью, как он кинулся туда.
Лакеи, эти бакенбардоносные шалопаи, нарочно подняли в коридоре шум, как если бы явился невесть кто. Гости притихли, прислушиваясь. А это вкатился в комнату всего лишь старый Котера с новыми бутылками. Думаю, такую шутку подстроил Стокласе лакей Лойзик, по прозванию Фербенкс. (Человек этот все вздыхает по старому герцогу и терпеть не может нового хозяина.)
Пробило десять часов. Стокласе надоели шутки, и он, подергивая плечом, вызвал лесничего.
— Пора трогаться, — сказал он, обводя глазами гостей.
После этих слов господа устремились к двери.
ВЕТРНИК
Тем временем погода испортилась. Припустил дождь, и вскоре полил как из ведра. Что за охота в такое ненастье? Я счел это неблагоразумным и обронил в этом смысле пару слов. Так слышали бы вы наших новоявленных помещиков! Ссылаясь друг на друга, они пошли разглагольствовать о таких подвигах, совершенных ими в бурю и непогоду, что мигом меня посрамили. Я выглядел глупцом, пугающимся майского дождичка. А ведь, ей-богу, я вовсе не трус, и те, кто меня обрезал, точно так же, как и я, горячо мечтали остаться на печи. И то сказать, все это были люди под пятьдесят, тучные владельцы поместий, советники, страдающие подагрой рук (они с трудом влезали в куртки); затесалась среди них парочка адвокатов и чиновников земельного ведомства, которые раз в год по обещанию выбираются уток пострелять, а возвращаются с прострелом.
Стокласа распорядился подать лошадей, и во дворе послышались проклятия и ругань — однако делать было нечего, кучера защелкали кнутами. Зашевелились и конюхи, и загонщики — в общем, вся охотничья челядь, ожидавшая в людской или под карнизами замка. Они медленно отклеивались от стен, напоминая собою некие туманные призраки. Гости, допив бокалы, отыскивали свои плащи. О графе Коде никто больше не упоминал. Я почел это промахом, ибо, умалчивая о том, что нам не нравится, мы красноречивейшим образом обнаруживаем свою досаду.
Но вот все спустились и прошли внутреннюю галерею. Отсюда до открытого двора оставался один шаг. Я остановился на верхней ступеньке лестницы, чтобы поплотнее застегнуть ворот, и, оглядываясь по сторонам, увидел старую карету. Вокруг кареты была страшная суета: там теснились кухонные девицы, держа над головами блюда, хорошо увернутые в салфетки, кастрюли, бутылки и прочее в этом роде. Еще там, естественно, торчали эти бездельники (которых я не выношу) во фраках и нитяных перчатках. Задрав носы, они помогали старому Котере укладывать в карету разнообразные яства. (Котера, старший лакей, распоряжается своими молодцами. У меня с ним вечные распри.) Я направился было к нему, чтобы напомнить о любимом вине Стокласы, которое так мне по вкусу. Но с подобными людьми невозможно разговаривать. Котера метался то туда, то сюда, порой исчезая в карете, среди узлов, порой кидаясь к кладовке и энергично жестикулируя. Он подхватывал жаркое, кувшины, приборы, устремив все свое внимание исключительно на яства и пития. Я подумал о нем то, что подумал.