Стражи

Не моргнув и глазом, он пристроил тросточку меж колен и бодрственным голосом распорядился:

— В Измайлово, голубчик, склады купца Коныхина. Я потом покажу дорогу…

Что бы там шофер про него ни думал, он кивнул и завел мотор, правой рукой со щелчком повернул барашек на никелированном счетчике, торчавшем меж ними округлым коробом, и машина влилась в поток. Прекрасно сознавая, что поступает, быть может, и неразумно, фон Шварц тем не менее произнес:

— Только вот что… Езжай-ка так, чтобы я посмотрел Красную площадь. Давненько не бывал в Москве, — и тут же добавил предусмотрительно: — Давно не бывал… хоть и знаю ее неплохо.

Это было сказано на тот случай, чтобы ушлый водитель не думал ради лишнего заработка везти явного провинциала окружным путем. Знаем мы их, прохвостов, еще старинные извозчики этим грешили напропалую.

Шофер, судя по быстрому, пытливому взгляду, последние слова пассажира принял к сведению — и ехали они прямой дорогой.

Странные впечатления сложились у фон Шварца через четверть часика. Иные кварталы он узнавал безошибочно, иных и в глаза не видывал — многие здания абсолютно незнакомы — не было таких ни в прошлые времена, ни при Советах… Ах, ты ж!

Впереди только-только зажегся зеленый глазок светофора, и машина оказалась в хвосте целой вереницы и шла очень медленно, а потому фон Шварц не только отлично рассмотрел бело-зеленый флаг над входом в трехэтажный особняк, но и изящную бронзовую табличку, где было выгравировано с кудрявыми завитушками на чистейшем русском языке по той орфографии, что в Советском Союзе именовали «старой»: «Посольство Сибирской Республики». Час от часу не легче — не только Польша с Финляндией, но и Сибирь. До такого в его родном времени все же не дошло…

— А что, голубчик, далеко ли до посольства Украины? — осведомился фон Шварц таким тоном, чтобы это можно было моментально обернуть в шутку.

Однако шофер ответил совершенно серьезно:

— Версты четыре будет. Поедем?

— Нет, я просто так спросил, — ответил фон Шварц. — Вроде бы в прежние времена оно здесь поблизости располагалось.

— Путаете, сударь, — с некоторым превосходством сказал шофер. — Сколько я за рулем, столько оно на одном и том же месте располагалось с самого начала…

Эх, вот тут бы и спросить, что подразумевается под «началом»! Но нет, опасно, такие вещи здесь, несомненно, обязан знать и дремучий провинциал. Скверное же было это самое начало, если даже Сибирь… А еще кто? Интересно, в каких границах здешняя Украина? Вот так вот ляпнул бы городовому, что приехал из Киевской губернии — а здесь это оказывается натуральнейшая заграница…

На Красной площади, разумеется, никакого Мавзолея не имелось. И Сухарева башня красовалась на прежнем месте целехонькая. Однако по этому поводу фон Шварц не ощутил ни радости, ни умиления — это был чужой мир, неправильный, и какая разница, что здесь сохранилось? Чувство одно: как бы побыстрее отсюда вырваться, а вот о том, как жить и что делать, если с «каретой» случилось нечто непоправимое, лучше пока не думать, чтобы не пасть духом раньше времени…

«Ты же везучий, Семен Карлович, — повторял он про себя как заклинание, — ты всегда был везучим — это давным-давно признал. Как говорил… точнее, еще только скажет через много лет от дня нынешнего один знаменитый авиатор: везение, по его глубокому убеждению — чисто физическая категория, присущая человеку точно так же, как цвет глаз или форма носа. Уж если оно есть, ни за что не исчезнет в одночасье. Бывало и похуже, в двадцать девятом в Ленинграде, а уж в сорок первом под Минском… И ничего, выкарабкался…»

Измайлово. Слева показался старинный Покровский собор и вплотную к нему — огромные корпуса Николаевской богадельни. Ничего вроде бы не изменилось, и дорога ведет в том же самом направлении, вот только это уже не поросшая травой неширокая колея, а асфальтированная четырехрядка с оживленным движением, причем и навстречу, и попутно преобладают грузовики, идущие порой целыми колоннами. Налево… Направо… Вот они, здания бывшего склада…

Бывшего? Когда они подъехали вплотную, никаких недомолвок и гаданий уже не осталось. Складские громады обнесены высоким глухим забором (в «правильном» грядущем еще в гражданскую растащенным на дрова до последней досочки). Большие ворота широко распахнуты, непрерывным потоком въезжают и выезжают грузовики, ясно, что предприятие процветает, а то, что на вывеске указана новая, незнакомая фамилия «П. П. Коротков» — ничего, в общем, не меняет.

Сердце у него упало, но он старался держать себя в руках. Небрежно сказал шоферу:

— Подожди здесь, голубчик, я быстро управлюсь…

Видя, что тот с характерной физиономией сделал невольное движение, усмехнулся, положил рядом с собой на сиденье кредитный билет — не покрывавший показаний счетчика полностью, но вполне достаточный, чтобы успокоить моторизованного извозчика. Вылез и решительно направился к воротам.

Внутри рядом с ними имелась будочка, и возле нее торчал ражий молодец с овальной старорежимной бляхой на груди, гласившей, что данный персонаж — сторож. Фон Шварц прошагал мимо него столь уверенно, с непреклонно-барственным видом, что тот даже не дернулся в его сторону, ничего не спросил, так и остался стоять, привалившись плечом к будке.

На первый взгляд, все здания точно такие, какими их фон Шварц помнил там. Разве что являют собой не обшарпанные полуруины с провалившимися крышами и выбитыми окнами — вполне ухоженны, сразу видно, что принадлежат рачительному хозяину.

Держась ближе к стенам, чтобы ненароком не оказаться под колесами какого-нибудь из многочисленных грузовиков, фон Шварц повернул направо. Вот оно, то самое здание… Широко распахнутые двойные двери, из которых медленно выползает грузовик незнакомой марки…

Он вошел по-прежнему решительно, нахраписто. Так, планировка хорошо изученного на всякий случай здания нисколечко не изменилась… Штабс-капитан быстро шагал по лестницам и коридорам, игнорируя встречных небрежным мановением руки, отстранив какого-то субъекта конторского вида, сунувшегося было что-то спросить…

Сердце колотилось, как паровой молот. Вот он, тот самый коридор, упирающийся в дверь, за которой… Дверь на месте, неширокая, обитая железом — только теперь оно не ржавое, а выглядит довольно новым. И возле двери — справа на жестком венском стуле — сидел молодой городовой в белом кителе, устроив шашку меж колен, со скучающим видом человека, знающего, что его поставили сюда надолго.

Фон Шварц ощутил прилив радости. Надежда вспыхнула вновь — ну что в обычных условиях делать городовому на ничем не примечательном купеческом складе, тем более у двери, за которой… Разве что место преступления охраняет… но нет, не должно быть таких совпадений.

Завидев подходившего, городовой проворно вскочил:

— Господин, сюда запрещено…

Смерив его ледяным взглядом, фон Шварц процедил сквозь зубы — высокомернейше:

— Что бы ты понимал, ба-а-алван… Тебя что, не предупредили о жандармах в партикулярном?

— Ну… да…

— Вот и думай, — сказал фон Шварц, отстранил плечом пытавшегося посторониться служивого, потянул дверь на себя. Петли и не скрипнули.

Он оказался на небольшой площадочке из дырчатого железа, откуда вниз уходила такая же лестница с перилами из металлических прутьев. С первого взгляда оценил обстановку и едва не разразился ликующим воплем — словно какой-нибудь дикий африканец из романов Буссенара.

Везение его не покинуло. Обширное помещение, углубленное в землю, с узкими окошками под самым потолком, ярко освещено электрическими лампами. Слева в три ряда — высокий, почти до потолка штабель фанерных ящиков, обшитых по углам металлической лентой. «Карета» стоит буквально впритык к нему — между ней и крайним ящиком пустое пространство шириной всего-то в ладонь. Окажись тут четвертый ряд… А, впрочем, и в этом случае, окажись рычаг свободным, фон Шварц рванул бы его, не задумываясь, пусть даже «карета» и срослась бы с чем-то посторонним. Никто ничего подобного не делал прежде — но лучше уж погибнуть к чертовой матери при неудаче, нежели таскаться по этому миру бесприютным бродягой.