Страница 8 из 78
Это было что-то новое. Отец не раз говорил, что политика - занятие для проходимцев, дураков и для деда Матвея, который на старости лет задвинулся на политике, не пропускал ни одного митинга, а в перерывах между ними доставал всех домашних страстной патриотической публицистикой, круто приперченной матерщиной.
Отец объяснил:
- "Контур" - это не политика. Это разведка. И очень серьезная.
Разговор прервался - начали подъезжать гости. Дело происходило на даче в Архангельском. Отцу исполнилось сорок пять лет. Незадолго до этого он получил генерал-лейтенанта. Оба эти события отец и отмечал на даче в мужском кругу. Домашних празднеств он не любил. Мать быстро напивалась, начиналось швыряние хрусталя, выяснение отношений.
Юрию нравились друзья отца - народ крупный, булыжистый. Сорокалетние полковники, сорокапятилетние генералы. Они носили хорошие штатские костюмы, очень редко - мундиры, ездили на хороших машинах с неразговорчивыми водителями. Сначала на черных "Волгах", потом на "ауди", "вольво" и "мерседесах". От них, как запах терпкого мужского одеколона, исходило ощущение уверенности и силы. Они были не дураки выпить, слетать на вертолете поохотиться на диких кабанов или на гусей, от души попариться в баньке. Насчет баб у них тоже наверняка не ржавело, но эти дела они умели не афишировать.
Посреди застолья отец упомянул, словно бы между прочим, что Юрию предложили идти работать в "Контур". За столом мгновенно установилась уважительная тишина.
Отец добавил:
- Он думает.
Гости дружно расхохотались - как крепкому анекдоту.
Юрий был донельзя заинтригован. При новой встрече с человеком из таинственного "Контура" он спросил, какие у них компьютеры.
- Ну примерно как в НАСА, - ответил тот. - Может, самую малость получше.
Это было решающим. Юрий сказал "да". И позже ни разу не пожалел об этом. У него было все: интересная служба, налаженный быт, друзья - такие же компьютерные фаны, как и он сам, веселые и ненавязчивые подружки. А что до тягостной атмосферы в доме, так у кого лучше? В каждом доме свои скелеты в шкафу. Нужно просто не открывать дверцу этого шкафа.
Он и не открывал.
Он был счастлив.
Но даже не подозревал об этом.
Кабинет полковника Голубкова оказался запертым. Юрий сунулся в приемную начальника управления. Свет горел, на подоконнике шумел белый электрический чайник "Тефаль". Но дежурного не было. Из-за обитой коричневой кожей двери кабинета не доносилось ни звука. Юрий постучал. Не услышали. Хотел открыть дверь, но в этот момент ожил интерком, голос начальника управления недовольно спросил:
- Где кофе-то? Ты его выращиваешь, что ли?
- Дежурный вышел, - доложил Юрий. - Это лейтенант Ермаков. Разрешите войти?
- Заходи.
В обширном кабинете царил полумрак. Верхний свет был погашен, горели лишь бра в простенках между высокими сводчатыми окнами и настольная лампа на столе начальника управления. От этого кабинет казался еще больше и таинственней. Когда-то здесь была графская библиотека. От тех времен остались черные дубовые балки на потолке, бездействующий камин и громоздкий письменный стол с резными панелями и ножками в виде львиных лап.
За столом, развернув черное офисное кресло к включенному компьютеру, сидел генерал-лейтенант Нифонтов. Крупный, в штатском, чем-то похожий на друзей отца. У окна, сложив за спиной руки, стоял полковник Голубков. Он был другой породы: невысокий, сухощавый, с седыми, коротко подстриженными волосами, с добродушным, простоватым лицом. Но простоватость эта была обманчивой. И добродушие тоже. Юрию приходилось работать с ним. Даже при своем небогатом опыте он сумел оценить острый аналитический ум полковника и его феноменальную память, о которой в управлении ходили легенды. Голубков тоже был в штатском. В управлении все носили штатское. И общались как штатские. Это иногда создавало затруднения. Как сейчас. Юрию нужен был Голубков, но игнорировать Нифонтова он не мог. Поэтому, поколебавшись, сказал:
- Александр Николаевич, разрешите обратиться к Константину Дмитриевичу?
Нифонтов усмехнулся и кивнул:
- Обращайся.
Перед этим он убрал с монитора изображение. Но по неистребимой своей привычке Юрий успел стрельнуть глазами в экран. Он узнал исчезнувший с экрана текст. Он сам переводил с английского и набирал этот текст. Недавно - всего пару недель назад. Это была дословная расшифровка магнитозаписи разговора полковника Голубкова с человеком по имени Джеф. Разговор шел на английском. Английский язык полковника Голубкова был чудовищным, но - как ни странно - понятным. Поэтому и запомнилась Юрию эта работа, которую он делал по приказу полковника Голубкова.
Все эти мысли в доли секунды промелькнули на периферии сознания Юрия. В реальном же времени он протянул полковнику Голубкову компьютерную распечатку и доложил:
- Шифрограмма от Пастухова.
- А, наконец-то.
Полковник взял из рук Юрия листок, прочитал текст и молча положил листок на стол перед Нифонтовым. Тот мельком взглянул на него и внимательно посмотрел на Юрия:
- Как жизнь, лейтенант? Юрий пожал плечами:
- Нормально, Александр Николаевич. А что?
- Да нет, ничего. Нормально - это хорошо. Ладно, свободен.
Юрий вышел. Голос полковника Голубкова, неожиданно прозвучавший в динамике интеркома, остановил его на пороге приемной:
- Жалко парня. Парень-то вроде хороший.
Нифонтов:
- Надо бы ему сказать.
Голубков:
- Нельзя. Утром сам узнает.
Пауза.
Нифонтов:
- Да, нельзя.
Голубков:
- У тебя интерком включен.
Нифонтов:
- Черт!
Юрий выскользнул из приемной, в коридоре поздоровался с дежурным, выходившим из туалета, и спустился в информационный центр. Невольно подслушанный разговор встревожил его. Речь шла о нем, в этом не было ни малейших сомнений. Почему им жалко его? Что он узнает утром? Ерунда какая-то.
Он прокрутил в памяти весь разговор в кабинете начальника управления. Конечно же ерунда. С чего он, собственно, взял, что говорили о нем? Потому лишь, что он только что вышел из кабинета? Да о ком угодно они могли говорить. О том же Пастухове хотя бы. Они сидели ночью и ждали его сообщения. Поэтому Голубков и сказал: "Наконец-то". Конечно, о Пастухове. И нечего накручивать черт знает что.
Юрий вошел в Интернет, но не испытал обычного чувства азарта и свободного, не скованного ничем полета. Давила какая-то тревожная тяжесть.
Он вышел из Паутины. Два часа ночи. Впереди было еще четыре часа дежурства. Чтобы хоть чем-то заполнить их, Юрий вызвал на экран текст, который он успел углядеть на компьютере начальника управления. Доступ к нему был защищен уровнем А-1 - кодом высшей степени сложности. Для кого угодно это могло быть препятствием. Но не для лейтенанта Юрия Ермакова.
"Начало записи.
- Добрый вечер, полковник. Рад вас видеть.
- Здравствуйте, командор. Я тоже. Должен сразу предупредить...
- Что вы записываете наш разговор? Ничего не имею против.
- Наши контакты становятся регулярными. Вы уверены, что это разумно?
- Вы правы, это не очень разумно. Но мы не нашли другого способа связаться с вами. В таких ситуациях особенно остро понимаешь, как нам не хватает такого посредника, каким был полковник Мосберг[2]. Давайте выпьем за него.
- Давайте, Джеф. У нас говорят: помянем.
- Да, помянем. Мы еще не раз будем его вспоминать. Он оставил после себя пустоту. Нам придется ее заполнить. Без его умения и таланта. Но есть доверие. В разумных пределах. Это немного, но не так уж и мало. Вы согласны со мной?
- Да.
- Тогда - к делу.
- Только давайте уйдем отсюда. Для делового разговора здесь слишком шумно.
- И отвлекает кордебалет? Мне говорили, что венгерские девушки очень красивые. Похоже, так оно и есть. Особенно вон та, справа.