Знамение

— Если это был тот, кто сражался рядом с тобой, ты сам стоял достаточно близко к королю, чтобы убить его.

Кальв снова кивнул.

— Ты говоришь, что не знаешь, кто нанес королю рану, — снова вмешался в разговор Финн. — Может быть, ты боишься сказать, что это был ты сам?

— Если бы я убил его, мне нечего было бы бояться сознаться в этом.

Интонация, с которой Кальв произнес эти слова, заставила Сигрид воздержаться от дальнейших расспросов.

— Гутторм не упустил бы возможность отомстить за Эльвира, — сказала она.

— Вряд ли упустил бы, — согласился Кальв.

— Турир был ранен? — спросила она.

— Я видел у него на одной руке кровь, — сказал Кальв. — Но я не уверен в том, что это была его собственная кровь. Уже после сражения сказали, что Бьёрн Конюший ударил его топором по плечу, видя, что королевский меч не пробил его кольчугу. Но я не думаю, что эта рана серьезная.

Больше о сражении Сигрид ничего не спрашивала — до поздней ночи, пока они с Кальвом не остались одни.

— Разве ты не встретил королевскую дружину, отправившись на восток? — спросила она.

— Да, встретил, — сказал Кальв.

— И король не захотел выслушать тебя?

— Ему хотелось узнать, почему я, которому предстояло стать ярлом, слоняюсь по безлюдными местам, словно бродяга, — сказал Кальв. — И когда я сказал, что явился, чтобы предложить ему заключить мир, он спросил моих братьев, стоит ли доверять мне. Но Финн не посоветовал ему делать это; он сказал, что чем красивее я говорю, тем хуже мои намерения, и мне ничего не осталось, как прекратить переговоры. Финн также посоветовал королю убить меня, но тот отпустил меня.

— Ну и братец же у тебя! — сказала Сигрид. — Сначала он советует королю лишить тебя жизни, потом сам поднимает на тебя меч. Не понимаю, зачем ты притащил его сюда? В благодарность за все он только осыпает тебя проклятиями!

— Возможно, у него есть на это причины, — сказал Кальв.

— Иногда я тебя просто не понимаю, — сказала Сигрид, изучая его лицо в свете ночника. И снова у нее появилось чувство, что она совершенно не знает этого человека. Ей самой казалось это странным; он был рядом, каждая черточка его лица была ей знакома, и она могла заранее предугадать его улыбку.

— В самом деле? — сказал он, улыбаясь, но в его улыбке затаилась грусть. — Но ты же рада, что король Олав мертв!

Сигрид сама не знала, почему ответила ему то, что думала; куда легче было бы обойти этот вопрос.

— Нет, я не рада, — сказала она, не глядя на него.

Он удивленно уставился на нее.

— Почему же? Ведь ты же долгие годы мечтала об этом…

У нее опять появилось желание обойти его вопрос. Но она вдруг подумала, что хватит с нее лжи и полуправды; она знала теперь, к чему это может привести. Ей хотелось по возможности быть откровенной с ним.

— Я была как собака, охотившаяся на белку, — сказала она, — и кусавшая дерево, на котором та укрылась, прыгая с ветки на ветку.

Он ничего не ответил, но по выражению его лица она видела, что он обдумывает ее слова.

— Эльвир хотел быть последним из тех, кто жаждет мести, — продолжала она.

Она никогда раньше всерьез не говорила с ним об Эльвире. И теперь она рассказала ему о смерти Эльвира.

Пока она рассказывала, он притянул ее к себе, и для нее было облегчением чувствовать его тепло.

И когда она замолчала и он, не говоря ни слова, прижал ее к себе еще сильнее, она поняла, что его объятия — единственное для нее убежище в этом мире.

Она думала раньше, что не нуждается в нем; он был не таким, каким, по ее мнению, должен был быть. Она думала, что может управлять и им, и собой. И все-таки он был с ней все это время, всегда готовый утешить и защитить ее. И только теперь, когда игра была закончена и она проиграла, она поняла, что нуждается в его помощи.

— О чем ты вздыхаешь?

Сигрид вздрогнула; она сама не заметила, что вздохнула.

— Может быть, я не понимаю и саму себя, — сказала она.

— Во многом бывает трудно разобраться, — сказал он и замолчал.

Он не имел обыкновения тратить время на пустые размышления.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Но он не ответил, а только спросил:

— Ты по-прежнему ненавидишь короля Олава?

— Невозможно ненавидеть умершего, — ответила она.

— Возможно, ты права… Ты восприняла это не так, как я ожидал, — вырвалось у него.

— А что ты ожидал?

— Что ты начнешь расспрашивать меня о смерти конунга. И я подумал, что мне не захочется рассказывать тебе больше, чем я сказал об этом в зале.

— Мне достаточно знать что он мертв. Мне вовсе не обязательно слышать о том, как происходила агония.

— Теперь я понимаю, в чем дело, — сказал он. — И у меня возникает желание рассказать тебе о том, о чем я не собирался рассказывать.

— Случилось что-нибудь необычное? — спросила Сигрид. Она достаточно насмотрелась уже на кровь и раны, и у нее не было желания выслушивать подробное описание схватки.

— Да, — сказал он. — Несмотря на то, что король Олав погиб в сражении, он не проиграл борьбу.

— Как это могло получиться? — с невесть откуда взявшимся любопытством спросила Сигрид.

— Я был совсем близко от короля, когда он был ранен в ногу, — начал Кальв. — Рана была не опасной, она была куда меньше теперешней моей.

Указав на свою ногу, он продолжал:

— Насколько я понимаю, у него не было причин прекращать битву, да и слабым он никогда не был. Но внезапно он остановился и обратил лицо к небу, словно забыв о кипящем вокруг него сражении. Глядя на него, я и сам чуть не забыл о битве, и мне с трудом удалось уклониться от удара меча и навеки усмирить того, кто пытался это сделать. И когда я снова посмотрел на короля, он стоял, прислонившись к камню. Отбросив далеко в сторону меч, он сложил в молитве руки.

Лицо его сияло. Я мог бы зарубить его на месте, но у меня рука не поднималась убить его, хотя дело здесь касалось и моей жизни.

— И тогда Турир проткнул его копьем?

— Да. Но я был слишком занят тогда обороной, чтобы разобраться в случившемся.

Сигрид ничего не сказала. Если бы раньше Кальв сказал ей, что не захотел убивать короля, как это подобало ему в сражении, она назвала бы его трусом.

— Не знаю, мог бы я убить его, если бы Турир не сделал этого, — сказал Кальв. — Он отпустил ее, сел на постели, уставился в темноту. — Он ведь оставил меня в живых, когда я был в его руках… Это было на него так непохоже, — задумчиво добавил он. — Во время сражения вдруг стало темно. Казалось, что надвигается ураган, но ни одной капли дождя не упало на землю.

— А здесь был дождь, — сказала Сигрид.

— Значит, это было обычное ненастье, — с облегчением произнес Кальв. — Многие были напуганы во время сражения, думая, что это знамение.

— Интересно, где теперь Турир, — немного помолчав, спросила Сигрид. — Я-то надеялась, что он заглянет сюда, прежде чем отправиться на север.

— Если бы он собирался это сделать, он бы уже был здесь.

— Финн Харальдссон вышел невредимым из битвы?

— Думаю, что да. Он сам снаряжал свой корабль обратно.

— Значит, из наших близких погиб только Гутторм.

— Я потерял Колбьерна, моего брата, — тихо произнес Кальв. Из его горла вырвался приглушенный всхлип.

Сигрид вспомнила, как ему не хотелось сражаться со своими братьями; она догадывалась, что он считает себя виновным в смерти Колбьерна.

Она притянула его к себе, спрятала его лицо у себя на груди. Она не знала сама, какие чувства испытывает к нему: сострадание, сочувствие или что-то вроде любви. Она понимала только, что должна помочь ему. И теперь уже речь не шла о том, был ли он слабее или сильнее ее, был ли он для нее тем, кем был для нее Эльвир. Достаточно было того, что он был самим собой.

И когда напряжение его ослабло и он стал отвечать на ее ласки, она заплакала, понимая, что ее грех всегда будет разделять их.