Знамение

На четвертый день Гудрун стало так плохо, что она почти не могла дышать. Лицо у нее посинело. Она прилагала все усилия, борясь с болезнью, но горло сжимала ужасная рука болезни, и все ее маленькое тело дрожало и тряслось, пока она хватала ртом воздух. Слезы застилали глаза, ей хотелось кричать, но слышен был только слабый жалкий звук.

Они испробовали все средства.

Носили ее вокруг очага, на улице закапывали в смерзшийся торф, вырезали руны, Тора осеняла ее крестом и призывала всех святых, о которых слышала. А когда Сигрид спросила, не принести ли им жертву богам, Эльвир, не говоря ни слова, пожертвовал своей лучшей лошадью. Наконец он даже послал за пророчицей.

Она не проявила особой благосклонности, но все же пришла, злорадствуя, и произнесла заклинания в защиту от ведьм и других злых духов. Но и это не помогло.

Они встали на колени перед кроваткой. Эльвир и Сигрид. Эльвир приподнял Гудрун и держал так, стараясь по возможности облегчить ее страдания, а она тяжело дышала и хватала ртом воздух. Тора была в чулане, где стояла тишина; слышны были только хрипящие звуки борющейся за жизнь Гудрун.

Сигрид вздрогнула, когда Эльвир чужим голосом произнес:

— Мать, принеси мне ковш воды!

Она вынуждена была обернуться и посмотреть на него, когда Тора протянула ему ковш с водой из ушата, стоявшего в комнате. Лицо его было торжественно серьезным.

— Гудрун, — начал он. Но слова, которые он произнес дальше, были сказаны на языке, непонятном для Сигрид, при этом он лил воду из ковша на дочь. И, возвратив ковш матери, осенил девочку крестным знамением.

Спустя немного времени после этого обряда Гудрун дочь Эльвира обрела вечный покой. Личико ее, на котором непримиримая обида быстро могла сменяться сияющей радостью, никогда больше не изменит выражения.

Скорбь посетила их не единожды, ибо Тронду становилось все хуже и хуже.

Через день и он отмучился.

Перед тем, как ему умереть, Эльвир также окропил его водой и рассказал, что значат произносимые им слова:

— Я крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Тронд очень мучился. Сигрид стояла, смотрела на маленькое существо, лежавшее неподвижно, и думала, что никогда не забудет вида маленьких ручонок, которые двигались в беспомощном отчаянии.

Три раза обнесли они маленькие тела вокруг очага, прежде чем вынести из дома. В стене вырезали отверстие; трупы вынесли через него, и отверстия тут же заделали. Это делалось для того, чтобы мертвые не нашли обратного пути, не мучили живых и не утаскивали их с собой в могилу.

Похоронили детей в Стейнкьере; Эльвир добился, чтобы их могилы были в освященной земле в церкви.

Когда все закончилось, Сигрид почувствовала себя столь усталой, что не могла даже думать; она погрузилась в глубокий сон. И никто не сказал ей, что заболел и Грьетгард.

Однако в полночь ее все же были вынуждены разбудить.

Он лежал на кухне, и Сигрид поспешила туда.

Эльвир уже был там, а Хьяртан, о котором мальчик спрашивал все время, сидел около кровати и рассказывал о троллях, живущих в Исландии.

Но по мере того как продолжался рассказ Хьяртана, мальчику становилось все хуже, и он едва ли слушал, о чем говорил старик, а лишь хватал воздух ртом. Сигрид так крепко сжала руки, что почувствовала, как ногти впились в ладонь.

В этот момент Хьяртан встал. Бросился вперед и приник ртом ко рту мальчика.

Эльвир тоже поднялся, не зная, что делать. Все случилось так быстро, что никто не успел по-настоящему осознать, что же произошло.

В этот момент Хьяртан снова встал, харкнул и выплюнул изо рта на пол что-то отвратительное и белесое. Мальчик же лег и начал дышать свободно, словно произошло чудо.

Сигрид никогда не думала, что сможет броситься на шею Хьяртану, но сейчас повисла на нем. Эльвир также подошел к нему и, не говоря ни слова, протянул Хьяртану руку.

Они потом расспрашивали его, как ему в голову пришла такая мысль. Но Хьяртан, обычно весьма говорливый, был на этот раз молчалив.

Он уставился в пол, чувствовал себя неловко и бормотал, что не знает, почему так поступил. Но, когда они снова спросили его, то, наконец, вытянули из него правду.

Когда он был в Ирландии, то там в то время умерло много людей от этой болезни. Он сам болел, но выжил. Там он видел, как одна мать спасла своего ребенка. У него это совершенно выскочило из памяти, но, когда он увидел, как Грьетгард хватает ртом воздух, то внезапно вспомнил.

После этого случая Грьетгард стал постепенно выздоравливать.

Но многие в усадьбе скончались: младший сын Гутторма Харальдссона и Рагнхильд. Он был младше Тронда на год. Одна из дочерей Гюды Халльдорсдоттер и еще несколько человек.

Постепенно болезнь стала отступать.

Сигрид казалось, что из-за общего горя, любовь между ней и Эльвиром обрела еще большую сердечность и теплоту. Случилось так, что она научила Эльвира чувствовать по-новому.

И когда она неожиданно спрашивала: «Где Тронд?» — и встречала взгляд мужа, то чувствовала, что он ее понимает. И когда приказывала продолжать ткать полотно для приданного Гудрун, тоже видела, что ему понятны ее чувства.

И когда она плакала, уткнувшись в его плечо, он давал ей выплакаться, не говоря ненужных слов, давая понять, то любит ее.

Но свою собственную скорбь он безмолвно носил в себе. И все же она видела, что он постоянно думает о чем-то и часто уходит в Стейнкьер один.

Однажды она последовала за ним. Время шло к весне. Солнце все выше и выше поднималось на небе, на дорогах появилась грязь. Оставалось всего несколько дней до пира в Мэрине, и, пока Сигрид шла, обходя лужи, она думала о том, как все сделать лучше. Гюда из Гьёврана предложила свою помощь, поэтому Торе незачем приезжать в Мэрин до того, как все будет готово. Гутторм и Гунхильд должны остаться дома в Эгга.

Сигрид нашла Эльвира в церкви. Дверь заскрипела, он вскочил и пошел ей навстречу, стараясь скрыть, что плакал. Однако это ему не удалось.

На мгновение Сигрид показалось, что перед ней разверзлась бездна. Она не знала, что и думать. Может быть, он обладал сверхчеловеческой силой, что она могла приникать к нему, поверять ему свою скорбь, забывая о том, что ему самому тоже нужна поддержка.

Она положила руки ему на шею и притянула к себе. Почувствовала на языке соленый вкус, когда поцеловала, осушая слезы на его лице.

Около двери стояла скамья, и он отвел Сигрид к ней; посадил, сел рядом и крепко обнял. Мгновение он сидел молча, словно приходя в себя, и, когда наконец заговорил, она к своему удивлению увидела улыбку на его лице.

— В чужих землях говорят, что викинги не плачут ни по мертвым, ни по своим грехам, — сказал он. — Если это правда, то я плохой викинг.

Она тоже улыбнулась, но промолчала.

— Моя вина, что дети умерли, — произнес он.

Она с ужасом взглянула на него.

— Ты с ума сошел. Как ты мог такое подумать!

Он покачал головой.

— Это должно было случиться, ибо я был упрям. Если бы я смог сдаться в тот последний раз, когда разговаривал с Энундом, может быть, все было бы иначе.

— Что стало причиной твоего разрыва с Энундом? — спросила Сигрид.

Эльвир почти ничего не рассказывал ей о последней беседе со священником.

— То, что я ел жертвенное мясо, — ответил он. — Энунд считает, что отвратительно есть то, что принесено в жертву богам, а я с этим не согласился. Но потом понял, что он прав. Я тогда не верил, что уда и мед, предназначенные богам, пойдут мне во вред. Но все, присутствовавшие в Хомнесе, приняли это всерьез. И они обратили внимание на то, что я делал после происшествия в церкви. Сейчас я вспоминаю, чему научился в Миклагарде; поступок, когда он даже не плох сам по себе, может быть грехом, если уводит других от всемогущего Бога.

Сейчас, когда Эльвир не скрывал своих чувств, на лице его появилось выражение опустошенности.