Знамение

Шедшая зима была двенадцатой в жизни Грьетгарда, и он в отсутствии отца чувствовал себя хозяином усадьбы. Он был очень похож на Эльвира — стройной со свойственной только ему кошачьей гибкостью. И глаза его были такими же улыбчивыми, как у Эльвира. Но волосы были светлее отцовских.

Турир был более крепкого сложения, чем старший брат, да и ростом превзошел его. Сигрид думала, что, если он и дольше будет так расти, то он станет очень похож на брата своей матери — Сигурда Турирссона.

Но Гудрун, их сестра, ни на кого из родни совершенно не походила. Выражение ее игривого лица было таким, что иногда она напоминала то одного из родичей, то другого. А маленький Тронд, с трудом шагавший рядом с ней, держась за ее руку, то и дело, с обожанием посматривая на нее.

Никто не мог никогда знать, на что способна старшая сестра. Ибо Гудрун, которая часто готова была задушить в материнских объятиях своего младшего брата, могла внезапно пресытиться им и даже отказаться от него, несмотря на то, что сама попросила повозиться с ним. И когда такое случалось, она тащила его за руку к матери, не обращая внимания на его отчаянный рев, крича, что не понимает, почему должна таскаться с этим недоноском…

Сигрид пыталась улыбнуться Гудрун, которая шла рядом с ней. Но она понимала, какой вымученной получилась улыбка.

Когда же они пришли домой, место рядом с ней занял сын.

— Ты ничего не должна скрывать от меня, мама, — сказал он. — Я уже не мальчик и прекрасно понимаю отношения между отцом и королем Олавом. Ты можешь положиться на меня, если случится что-либо плохое.

Сигрид была вынуждена снова улыбнуться: он был полон собственного достоинства и совершенно серьезен.

Двенадцать зим, подумала она: в возрасте двенадцати зим ее брат Турир подвергался опасности быть сожженным в доме. Сигурду было тогда четырнадцать, а ей три, как сейчас Тронду.

Но в серьезных глазах мальчика была мужская решительность.

Прошло несколько бесконечных дней, и облегчение было огромным, когда все, кого потребовал король, вернулись домой.

— Чего хотел правитель? — спросила Сигрид, когда она и Эльвир остались наедине.

— Поговорить о жертвоприношении этой зимой, — ответил Эльвир. — Как и ожидалось, слух об этом дошел до ушей короля. Сообщил об этом королю Таральде, управляющий королевской усадьбой Хауге, в Вердалене, недалеко от Мэрина.

— Таральде зол на то, что люди особо не хотят иметь с ним дела, — продолжал Эльвир. — А что ему еще ожидать? Он рожден для рабства и даже, если сейчас он владелец земли и управляющий Хауге, это не ставит его вровень с тамошними богатыми бондами. Это он прекрасно понимает.

— Король был зол?

— Особо не радовался.

— Ты говорил с ним от имени бондов?

— Да.

— Можешь рассказать все сам, не заставляя меня вытягивать из тебя слово за словом?

— Олав прослышал, что в Мэрине зимой приносили жертвы богам, — сказал Эльвир. — Я ответил, что было устроено угощение для родичей и друзей, как обычно в это время, и что я не присутствовал при каком-либо жертвоприношении. И еще я сказал, что не могу отвечать за то, что говорят пьяные люди после осушения рога с медом, а те, у кого в голове есть немного мозгов, умеют держать язык за зубами.

Эльвир улыбнулся.

— Можешь поверить, им это не очень понравилось, тем, кто громче всех кричал за столом, — добавил он. — Они рассвирепели, как зубры на дороге домой, но сказать ничего не могли. Думали, что я спас их шкуры, и вынуждены были проглотить это оскорбление.

По мере того как ночи становились длиннее, бондов охватывал парализующий страх. Люди стали говорить тихо, и только самые мужественные осмеливались выходить наружу после наступления темноты.

Люди шепотом передавали друг другу, что произошло много удивительного. Спокойствие было утрачено. Чудовища, что до сих пор скрывались в горах — горные духи и тролли, — покинули пещеры и явились людям.

А началось все с прихода в эти места пророчицы[2], которая обычно жила на западе от Рунгстадтванна.

— Не могла больше находиться там, — сказала она, — ибо по горам и холмам разносится дикий хохот и подземные жители выходят наружу даже днем.

Потом разнесся слух: в Бардале появилось привидение. Один мужчина, проходя в сумерках мимо пустых домов, принадлежавших ярлу Свейну, клялся, что видел ярла, стоящего во дворе в полном боевом вооружении.

А однажды в лунную ночь в дом пришли две перепуганные до смерти девушки из Хегги. Они видели, как один из холмов разверзся и там, в лодке, уставившись пустыми глазницами на луну, сидел тролль.

И тут случилось так, словно все потусторонние силы вышли на свободу; в каждом доме люди шептались о привидениях и троллях. Крещенные вешали кресты на отверстиях для выхода дыма, вырезали их над дверями изнутри и снаружи. Выдалбливали руны, пели заклинания в Лунде, где поселилась пророчица.

Она ходила из одного дома в другой, читала заклинания, произносила магические слова, изгоняя злых духов. Ее приглашали к себе и крещеные люди, не доверяя своим крестам.

Приближалось время зимнего солнцестояния. Ночи, отнимая у дня светлое время, становились длиннее и темнее, и это еще более ухудшало дело.

«Недалеко и до Рагнарок[3]», — шептались люди.

Были ли прошлые зимы более суровыми, чем обычно? Их называли тяжелыми, и считалось, что они являются знамением Рагнарока. Да и лето нынче не было похоже на предыдущие, да и зима странная: шел дождь, хотя полагалось бы сыпать снегу…

Время топора и меча должно предшествовать концу света. Разве народ на протяжении более ста лет не участвовал в походах викингов и не рубил головы?

Не отворачиваются ли нынче боги от людей, не падают ли они ниц перед королем Олавом и его христианством? Не пойдет ли брат на брата и не наступит ли время ветров и волков, как предсказывали старики?

Эгга была единственной усадьбой, где день следовал за днем и люди не поддавались страху.

«Суровая зима», — бурчал Эльвир. Если когда-нибудь и придет такая, то не будет и лета. И продолжал ворчать довольно сухо; о многих событиях, нагоняющих страх, прежде всего узнавали в Лунде, где сейчас поселилась пророчица.

Сигрид же обратила внимание на то, что люди предпочитали с наступлением темноты не выходить на двор, что у большинства глаза стали бегать от страха. Если быть совсем честной, то она и сама побаивалась выходить из дома по вечерам. И даже Эльвир попросил, чтобы на дверях были вырезаны руны.

Однажды в субботу, перед самым зимним солнцестоянием, в дом без приглашения пришла пророчица. Одетая в лохмотья, с длинными седыми свисающими клоками волос и каким-то странным взглядом.

Сигрид раньше не встречалась с ней, однако ей было известно, что многие обращались к пророчице, прося предсказать будущее и защитить от опасностей и болезней. Поговаривали, что кое-кто посещал ее с целью приобрести любовный напиток или наложения заклятия против врагов своих.

Но в последнее время, после прихода Олава Харальдссона к власти, тропинкой к ее хижине люди стали пользоваться реже.

Когда она вошла в дом, комнату заполнил тошнотворный запах. Сигрид тут же подумала о необходимости пойти потом в баню. Но тут же зажала рот ладонью, испугавшись мысли, что может сказать нечто подобное и оскорбить женщину, наделенную магическими силами.

Эльвир приветствовал ее несколько многословнее, чем того требовала вежливость, и пророчицу проводили на почетное место. Там она уселась, опершись руками на свою клюку. Пронизывающие насквозь глаза скользили по присутствующим, переходя с одного человека на другого. Взгляд задерживался на некоторое время на каждом, но ни одного слова не было произнесено.

Сигрид вздрогнула, когда очередь дошла до нее. Во взгляде было что-то пронзительное, словно это ужасная ведьма читала ее сокровенные мысли.

2

Предсказательница в норвежских мифах.

3

Гибель богов, конец света.