Недетские игры

– Панова Александра Сергеевна, восьмидесятого года рождения… Ну, есть такая. Стажируется в прокуратуре у Кожуриной. А что?

– Это подруга Румына.

– Что, та самая?!

– Нет, Стас, другая. Их у него много. И все в одной квартире живут.

Подозрительно глядя на них обоих, Громов сказал:

– Может, вы поделитесь с начальством, кто такой этот Румын?

Роман кивнул Стасу: докладывай.

Скрябин порылся в папке, с которой пришел, достал компьютерную распечатку и листок с рукописными записями:

– Оля «пробила» его по школе. Связалась с военкоматом. Военком в том районе знакомый, помог по старой дружбе без запросов. И вот что мы получили… Грибов Анатолий Николаевич, семидесятого года рождения, уроженец славного города Бухареста. Военно-учетная специальность – инструктор взрывного дела. Две командировки в Анголу, уволен в запас по ранению. Снят с учета в связи с переездом в Рязань. По той же причине выписан с адреса. Рязань мне еще не ответила, но готов спорить, что он там и не объявлялся.

– Вольному стрелку якорь не нужен, – прокомментировал Шилов. – Разве только хата на ночлег. Желательно – под прокурорской крышей.

– Хата у нас есть. – Стас убрал обратно в папку бумаги. – Но что дальше? «Наружку» за прокурорским не поставишь. Самим под адрес садится? А если он опять в Анголу укатил?

– А если с Пановой поговорить? – предложил Шилов. – Может быть, она не в теме. Женщине мозги запудрить – раз плюнуть.

– Мы ее плохо знаем. Может, с Кожуриной пообщаться?

– Кожурина тетка жесткая, но честная. И не дура. Но лучше поговори сначала с Голицыным, он их обеих лучше знает.

– Поговорю.

– Но деликатно! Про Бажанова – ни слова. Генерала мы сами слепим.

Глядя на увлекшихся подчиненных, Громов сначала пробормотал:

– Мне все чаще кажется, что я командую партизанским соединением, – а потом властным голосом прервал дискуссию: – Значит, так, товарищи офицеры! С этого момента никакой самодеятельности. Это приказ. План оперативных разработок мне на стол. Завтра я еду в Москву и провентилирую этот вопрос в Министерстве. Иначе все сгорим, как мотыльки…

Когда Громов ушел, Стас и Шилов переглянулись.

– Мотыльки – это он про кого, про нас что ли? – насмешливо спросил Шилов.

– Он хотел сказать, что мы слишком изящны в работе… Ну, я в прокуратуру погнал? – Давай.

На метро и пешком Егоров добрался до Благодатной и уже сел в оставленную Романом машину, когда на улице тормознулось такси, из которого вышел Бажанов. Он прошел под аркой и направился к подъезду, поглядывая вокруг взглядом цепким и рассеянным одновременно. Егоров пригнулся к рулю, но, в принципе, этого можно было не делать. Егоров Бажанова знал, а генерал его – нет, и, поскольку Егоров не целился из пистолета и не закрывал лицо дырявой газетой, как филер в дешевом кино, генерал не обратил на него внимания и скрылся в подъезде.

Когда десятью минутами позже нарисовался Кальян, Егоров уже был не в «девятке», а наблюдал за двором через мутное окошко третьего этажа из парадной, расположенной напротив той, в которую вошел генерал.

Егорову вспомнилось, как почти год назад они с Шиловым, будучи оба объявлены в розыск, конспиративно встречались на лестнице в доме у Ладожского вокзала. Сколько воды с тех пор утекло, сколько разного произошло… А история, начавшаяся тогда, до сих пор продолжается.

Егоров достал телефон, набрал номер Шилова:

– У нашего солнцеподобного коллеги свидание с курителем опиума. Так что я малость задержусь, подожду, когда они закончат.

Егоров отыскал взглядом окна бажановской хаты. От соседних они отличались новенькими стеклопакетами и плотно сдвинутыми шторами. Сидят, как кроты, в темноте, и гадости всякие говорят.

Егоров посмотрел на часы, закурил и стал ждать.

Квартира когда-то была обычной двухкомнатной «сталинкой», но после перепланировки стала представлять собой одну большую залу с коротким коридорчиком к железной входной двери. Обставлена квартира была строго функционально – кровать, несколько кресел, стойка с аппаратурой, – но дорого. Единственным излишеством выглядела огромная люстра «под старину», подвешенная к потолку на латунных цепях и заливавшая все уголки светом двенадцати ламп.

Перебирая четки, Кальян с ухмылкой смотрел, как Бажанов наливает виски в большую коньячную рюмку.

Спиной почувствовав взгляд, Бажанов сказал:

– Хватит лыбиться. Будешь?…

– На работе не пью. И тебе не советую.

– Я сегодня уже отработал свое.

– Ты не перетруждаешься. Зачем звал?

Они сели в глубокие кожаные кресла напротив друг друга. Бажанов жадно выпил половину налитой порции и пожалел, что отмерил так мало. Теперь придется вставать…

– Что за войны ты там замутил? Джихад какой-то, Арнаутова зачем-то сливаешь… Что, в самоделку потянуло? Засветимся!

– Все нормально. Чем я больше на виду, тем легче. Пусть копают.

Бажанов выпил и вторую половину. Встал, пошел налить. Пока ходил, пока наливал – обдумывал ответ Кальяна, и чем больше думал, тем сильней распалялся. Встав перед Кальяном, который сидел и невозмутимо перебирал четки, Бажанов почти закричал:

– Идиот! Они ведь так до груза могут докопаться. Ты этого хочешь? Башкой надо думать, понимаешь, башкой!

– Борисыч, не ори на меня. Я не в Афгане, а ты не мой командир. Шесть лет востока чему хочешь научат. Я знаю, что делаю.

Бажанов успокоился так же легко, как завелся. Какое-то время он еще продолжал нависать над сидящим Кальяном, но уже молча. Потом отхлебнул виски, сказал:

– Извини, нервы, – и сел в кресло. – Я же про груз не на базаре узнал. В Конторе. Если что, речь о тюрьме не пойдет.

– Это я лучше тебя знаю. Но, – Кальян оскалился и стал перебирать четки быстрее, – глаза боятся – руки делают.

– Степу Завьялова помнишь?

– А то!

– От Конторы груз он должен принять.

– Не обрадовал. – Движения пальцев замедлились, четки обвисли. – Его обыграть сложно. Он, поди, уже генерал?

– Да полковник, – Бажанов сделал пренебрежительный жест, – командир части. Хватка уже не та, так что обыграешь. Я до МВД ему пару заказиков подкинул. Мол, штаб приказал. Так он за свой полковничий паек сделал все в лучшем виде. И, насколько мне известно, не один я ему такие команды давал. А он, дурак, не догадывается. Все еще думает, что на державу работает.

– Бардак полный, – с искренним видом вздохнул Кальян.

– Меня когда в ментуру-то запихали, – продолжал Бажанов, – я сразу понял: надо свой капитал заработать и валить. У меня эта романтика разведки – вон, из ушей уже льется.

– На генеральские погоны? Не тебе жаловаться. – Надев четки на запястье, Кальян встал, подошел к бару, налил виски и залпом выпил. – Я с романтикой еще в пакистанской тюрьме завязал. Трахнуть контору – это святое. Вшивого полевого командира на обмен пожалели, сучары!

– Как же твой Шахид-то погорел?

– А я его сам подпалил. – Кальян ухмыльнулся и, зачем-то понюхав пустой стакан, из которого только что пил, поставил его на крышку бара.

– Чего?

– Подпирать начал.

– А если бы он тебя сдал?

– Все было продумано.

– Ну, хвастун! Ладно, пора разбегаться. Прошу тебя, Кальяша, будь потише. Такой шанс раз в жизни бывает.

– Все будет нормально генерал.

Они обменялись прощальными рукопожатиями, и Кальян сделал шаг в сторону коридора.

Встал и замер, глядя куда-то вниз.

Перехватив его взгляд, Бажанов тоже посмотрел в том направлении, но ничего не увидел.

Кальян присел на корточки и подобрал с пола около кресла женскую заколку-невидимку. Рассмотрел, сдавив большим и указательным пальцами за края. Поднес близко к лицу, шевельнул крыльями носа, с шумом втянул воздух, принюхиваясь…

В этом было что-то такое первобытно-звериное, что Бажанов попятился, как от края обрыва, уходящего в пропасть, о существовании которой он и знать не желал, не говоря уж про то, чтобы видеть ее с близкого расстояния.