Недетские игры

– Я пожалуюсь в УСБ!

Никто не ответил. Молчун достал пистолет и начал присоединять к нему глушитель. У Прапора расширились глаза, когда он разглядел, что это не табельный «ПМ», а ободранный, многократно бывавший в деле «ТТ».

– Я в прокуратуру напишу, – следя за тем, как глушитель накручивается на ствол, неуверенно пригрозил Прапор.

Топорков стал надевать резиновые перчатки. И тоже молча.

Такого быть не могло.

Такое бывало в книгах и фильмах, но чтобы в жизни… Да они что?..

– Я вас всех посажу на хрен, – сказал Прапор, не слыша своего голоса.

Молчун звонко передернул затвор.

Топорков протянул к нему руку:

– Дай, моя очередь.

– Не ври, ты в прошлый раз был.

– А может, по-тихому? – Лютый вытянул из кармана удавку со свинцовыми грузиками на концах.

Прапор закрыл глаза.

Когда открыл, картина не изменилась.

– Хватит, он мой, – сказал Паша, и Молчун подал ему пистолет:

– С этим трудно поспорить.

Паша приставил ствол ко лбу Прапора и взвел курок. Негромкий щелчок отозвался в голове Прапора взорвавшейся бомбой.

– Гриша, включи телевизор погромче, – попросил Паша, и Лютый уверенно проскользнул мимо лежащего Прапора в кухню, где бормотал маленький «Грюндик».

Прапор заорал. Разинул пасть и закричал что есть мочи:

– А-а-а, спасите, а-а-а!!!

Паша двинул Прапору в солнечное сплетение, отчего тот задохнулся и орать перестал, потом воткнул ему в рот ствол.

– Гриша, я же просил! Ты чего, в кнопках разобраться не можешь?

Звук телевизора стал нарастать. Диктор что-то бубнил про политику.

– Заканчивай, Паша. Нам еще по второму адресу ехать, – напомнил Молчун.

Кричать Прапор не мог, но завыть у него получилось.

В то же время, как он ни был раздавлен страхом, но полностью соображать не перестал. Догадаться, что это спектакль и что всерьез убивать его не собираются, он не смог, слишком уж натурально все было разыграно. Но почувствовал, что можно попробовать сторговаться. Он ведь занимался этим всегда и везде, может, и сейчас выгорит?

Вместо слов получилось мычание, сопровождаемое клацаньем зубов по железу, но Паша проявил интерес, вытащил изо рта Прапора пистолет и наклонился пониже, прислушиваясь.

– Меня заставили, я не хотел! – выпалил Прапор, тараща глаза. – Он сказал, что убьет меня, если не соглашусь.

– Кто?

– Федор!

– Какой Федор?

– Прахов фамилия, Кальяном зовут. Да его все знают! Он у Шахида был боссом. У него, наверное, и гранатометы, которых вы не нашли.

– На хрена они ему?

– Я… Я не знаю!

– Что он готовит?

– Не знаю! Но могу узнать, я попробую!

– Сколько он тебе заплатил?

– Восемь штук баксов. Обещал восемь, пока дал половину, сказал, остальное после очной ставки отдаст.

– Дешево же ты себя ценишь, урод!

Паша посмотрел на Молчуна с Топорковым:

– Ну и чего с ним делать теперь?

Молчун дернул плечами: дескать, смотрите сами, но лично я бы решение не стал менять. А Топорков в раздумье покачал головой:

– Может, он живой нам сгодится!

– Да! – Прапор обрадовался, увидев союзника. – Я… Я все… Все, что хотите!

– Чего от тебя можно хотеть? – Паша брезгливо ткнул его пистолетом в лицо. – Один геморрой только… А сдохнешь – и все проблемы решатся.

– Не надо, у меня сын маленький.

– Тоже мне, папаша нашелся! – Паша посмотрел на Лютого, стоявшего в дверном проеме кухни. – Ты как считаешь?

– Пусть признанку напишет. А там поглядим.

– Слышал, урод?

– Я… Я все напишу!

– Ну, тогда живи пока.

Лютый и Топорков отвели Прапора в комнату. Посадили за стол, дали бумагу, прицепили наручником к ножке стола. Прапор торопливо схватил авторучку:

– На чье имя писать?

– Прокурору города Санкт-Петербурга.

– Ага… И… И с чего начинать?

– С начала. Как гранатометы украл, кому и как их продал, – велел Топорков, но Лютый остановил:

– Он так до вечера не закончит. Давай с последнего эпизода, как он Николай Иваныча оговорил.

Паша и Молчун вышли на улицу.

– Вроде получилось.

– Сплюнь! – Паша постучал по деревянным перилам крыльца.

Минут десять они постояли, потом Молчун раздавил окурок и со словами:

– Пойду посмотрю, что этот писатель родил, – скрылся в доме.

Идея наехать на Прапора принадлежала Паше. Лютый его не поддержал:

– Ты в своем СОБРе привык головой стены ломать, а оперу головой думать надо, – однако, когда Молчун и Топорков одобрили план, согласился: – Ладно, поехали.

Всю дорогу Паша переживал. Вдруг Прапор свинтил неизвестно куда, и объявится только на очную ставку? Вдруг он окажется тверже, чем они думают? Или начнет отстреливаться из ворованных гранатометов?

А получилось вон как классно!

Паша представлял реакцию отца, когда ему станет известно, что дело рассыпалось. Конечно, он поворчит, поругает за самодеятельность – как же без этого? Но не сможет теперь говорить, что сын годится только дела подшивать и на задержаниях руки выкручивать.

С бумагой в руке из дома вышел довольный Молчун:

– Готово! Исповедь лжесвидетеля.

– Ну-ка, дай посмотреть.

Паша пробежал глазами текст. Прапор написал очень сжато, но в целом понятно. Ничего, в прокуратуре его допросят как следует. Так даже лучше: никто не скажет потом, что опера выбили показания.

– Ну, чего? – Паша убрал бумагу в карман. – Надо брать его и везти. По дороге позвоним Голицыну, пусть готовится. Заводи машину, мы его сейчас…

Из дома донеслись крик и звон разбитого стекла. Молчун замер, недоуменно прислушиваясь. Паша оттолкнул его, взлетел на крыльцо и бросился по коридору в комнату, в которую отвели Прапора.

Прапора в комнате не было, Топорков, зажимая разбитый нос, смотрел в разбитое окно, и лицо его отражало какую-то детскую обиду.

С улицы долетел крик Лютого:

– Стой, сука! Стой, стрелять буду!

– Я ему наручники начал снимать, а он меня локтем ударил и рыбкой в окно сиганул, – в голосе Топоркова звучала та же несуразная обида. – Лютый за ним прыгнул. Может, догонит?

Тяжело дыша, Лютый появился под окном. Хрустнули осколки стекла. Лютый посмотрел вниз, переступил. Убрал в кобуру пистолет:

– Дохлый номер! Он тут, зараза, все закоулки знает.

Паша с такой злостью посмотрел на Топоркова, что тот попятился и, продолжая зажимать нос, прогнусавил:

– Ну извини! Я ж не специально.

– Потому что в спортзал надо ходить, а не по автосалонам шататься!

– Ладно, всяко бывает, – сказал Молчун примирительно. – Куда он денется? Поймаем! И «чистуха» его у нас осталась. Поехали в прокуратуру.

Паша сплюнул на пол и, поддав ногой опрокинутый стул, вышел из комнаты.

Глава 11

– Вить, съезди на Благодатную.

– Съезжу. А чего там?

– Запись надо снять с цифровика. В смысле, с диктофона.

– О, блин, я такой техникой и пользоваться-то не умею.

– Так объясню…

Как только Егоров ушел, в кабинет зашла Ольга:

– Роман Георгиевич, вы просили сводки посмотреть.

– Ага. Есть чего-нибудь?

– Труп неизвестного мужчины лет пятидесяти. Четыре огнестрельных в грудь. – Ольга положила перед Романом на стол компьютерную распечатку. – Я позвонила медику, который выезжал. Он говорит, что у убитого очень характерные мозоли на кончиках пальцев. Такие бывают у скалолазов.

– У скалолазов? Так-так-так… Умница ты моя! Скажи, а лицо у него целое?

– Да, там только огнестрельные в грудь. Наши четыре гильзы от «ТТ».

– Значит, так: раздобудь фотографии трупа, те, где лицо, и покажи мальчику – сыну портовика. Он видел какого-то скалолаза из окна. Может, опознает?

Ольга улыбнулась:

– Вы гений, Роман Георгиевич.

– Не забудь сказать об этом проверяющим из Москвы…

Откинувшись на спинку стула и сцепив руки на затылке, Роман довольно усмехнулся и подумал: «Джексон будет очень рад».