Страница 52 из 64
— У него ничего не получилось. Он слишком медлил со своим возвращением, и его нареченная вышла замуж за другого. И так было лучше для нее, с Хоскульдом у нее ничего путного не вышло бы. Я просто удивляюсь, что у такого добропорядочного человека, как Флоси Тордссон, может быть такой никудышный сын. Я никогда бы не взял его с собой, если бы ни его отец.
— Что было с тобой после нашей последней встречи? — после некоторого раздумья спросила она.
— В Каупанге? — в свою очередь спросил он. — Или в Эгга?..
— В Эгга, — ответила она.
— Ты знаешь, что я отправился в Рим, — сказал он. — И я получил отпущение грехов, поклявшись блаженством своей души.
— Так вот почему ты отправился туда, — сказала она, — а я-то думала, что ты решил покаяться, нарушив клятву, данную женщине.
— Я не имею обыкновения давать клятвы, — сказал он, улыбаясь. Белые зубы на загорелом, обветренном лице, блеск черных газ…
Просто невозможно было сердиться на Сигвата Скальда!
— Я поняла, что не одна расплачивалась за эту ночь в Эгга, — сказала она. — Тебе хотелось участвовать в битве при Стиклестаде?
— Да, — сухо ответил Сигват. Оба замолчали.
— Но судьба меня не обошла стороной, — сказал он, — у меня был откровенный разговор с его сыном, когда тот начал разорять страну.
— Да, — ответила Сигрид. — Удивительно, что жребий пал именно на тебя.
— Ничего в этом нет удивительного; я сам все подстроил.
— Зачем же вы тогда бросали жребий? — удивленно спросила Сигрид.
— Я полагал, что в этом случае король наверняка согласится выслушать меня, — ответил Сигват. Он глубоко вздохнул.
— Ты как-то сказала, что я друг всех, — продолжал он, — и что в результате я могу оказаться вообще без друзей. Так оно и получилось. Но я надеюсь, что теперь ты так не думаешь.
— Нет, не думаю, — ответила она.
— Хочешь, я замолвлю за Кальва слово, если встречусь с Магнусом? — тут же спросил он.
— Не думаю, что Кальв этого захочет. И это не принесет никакой пользы, пока жив Эйнар Тамбарскьелве.
— В этом ты права. Братья Кальва не особенно дружат с Магнусом, — продолжал он, — хотя они и были в числе самых преданных людей конунга Олава. Очень немногие стоят теперь близко к королю: всем преграждает путь Эйнар Тамбарскьелве. Финн Арнисон стал на сторону короля Харальда и хорошо ладит с ним.
Немного передохнув, он продолжал:
— Меня интересует, как тебе удалось поверить в святость короля Олава, — сказал он, — ты ведь не особенно любила его.
— Я приучила себя к мысли об этом, — ответила Сигрид, — и я действительно стала считать его святым.
— Если бы я до этого не был убежден в его святости, я поверил бы в это сейчас, — сказал он. — Если уж ты поверила в него, значит, в этом нет никаких сомнений!
Он замолчал и стал смотреть вниз, на усадьбу.
— Это не Суннива? — спросил он.
— Она, — ответила Сигрид. — Ей удалось улизнуть, хотя я приказала Гюде — она у нас распоряжается продуктами — последить за ней.
— Она направляется сюда, — сказал Сигват.
— Наверняка они назначили встречу где-то здесь.
Увидев их, Суннива тут же остановилась и повернула обратно. Она побежала обратно во двор, подбежала к двери, вошла. Но вскоре опять вышла и скрылась за углом.
— Наверняка она надеется получить известие от него, — сказала Сигрид.
— Ее ожидания напрасны, — сухо заметил Сигват.
Сигрид вспыхнула от его слов.
— Что заставило тебя поверить в то, что конунг Олав святой? — снова вернулся он к прерванному разговору.
И он слушал, не перебивая, когда она рассказывала ему о своей поездке в Каупанг вскоре после битвы при Стиклестаде, и под конец — о своем разговоре с Финном Арнисоном.
— Так что ты теперь понимаешь, что я пыталась узнать о нем все, что было возможно, — сказала она под конец. — Может быть, ты расскажешь мне что-нибудь еще…
Он сидел и смотрел во двор.
— А это, наверное, Гюда, — сказал он, усмехнувшись.
Сигрид тоже засмеялась.
Выскочив из дома, Гюда некоторое время стояла и озиралась по сторонам, а потом принялась бегать среди домов, словно растревоженный муравей. Потом она снова вбежала в дом и выскочила во двор вместе с двумя служанками. И все трое пустились на поиски. Вскоре они обнаружили Сунниву, спрятавшуюся между домами, и привели ее обратно в дом.
— На Оркнеях не так-то легко спрятаться, — сказал Сигват.
— Да, — ответила, — здесь нет ни кустов, ни деревьев.
— Ты тоскуешь об Эгга? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она, — мне не хочется думать об этом.
— Самая сильная тоска — когда человек даже не осмеливается думать об этом… — сказал он. Но ей не хотелось, чтобы он заводил разговор об этом, и оба некоторое время молчали.
— Ты спрашиваешь меня о короле Олаве, — не спеша произнес он. — Последнее время я сам много думал о нем, больше, чем обычно; я собираюсь сочинить в его честь драпу. Но я думал, в основном, о его победах и великих деяниях, а не о том, о чем говорила ты.
Он погрузился в свои мысли.
— Во многом ты права, — сказал он. — Приняв крещение в Руде[9], он сделал это ради своей выгоды; он считал, что Христос сильнее Одина и в большей степени способен дать ему победу. И он с таким рвением следовал церковным обрядам — во всяком случае, в первое время — только потому, что видел в этом для себя пользу.
Его мучило сознание того, что его право на королевскую власть было языческим правом. Я знал, что делал, называя его сына Магнусом и сумев при этом избежать королевского гнева. Он часто говорил о короле Карле Магнусе, окрестившем множество язычников и в конце концов коронованным на папский престол в соборе Святого Петра в Риме. Ему очень хотелось быть похожим на него, возможно, он надеялся, что когда-нибудь сам папа будет короновать его, смывая тем самым грязь язычества с его королевского имени.
Может быть, поэтому он и решил вернуться в Норвегию из Гардарики; он чувствовал, что никогда не был законным королем Норвегии. Но он хотел сохранить за собой королевскую власть, взять ее силой, пойти на сделку с Богом, как ты выражаешься.
И он не понял, что только отшвырнув в сторону свой меч Победитель, отказавшись от своего язычества и отдав себя в руки Господа, он стал навечно королем Норвегии. И он одержал победу именно потому, что не понимал этого.
Немного помолчав, он воскликнул:
— Дай Бог, чтобы я вскоре встретился с ним!
С этими словами он повернулся к ней, и она вздрогнула. И снова с его черных глазах зажегся огонь, тот самый огонь, который Сигрид заметила в первый день их знакомства и которые она никогда не могла забыть.
И в этот миг она поняла, чем была для Сигвата; ни она, ни другая женщина не значили для него столько, сколько значил Олав.
— Тебе хочется умереть, Сигват? — спросила она.
— Семнадцать лет прошло со дня его гибели, — ответил он. — И не было ни одного дня, когда я желал бы снова увидеть его. Ведь только узнав, что он мертв, я понял, как много он значил для меня.
Он снова замолчал; сидел и смотрел на запад, уже начинавший пламенеть.
И он произнес нараспев, как всегда, когда говорил свои висы:
Произнося последние слова, он повысил голос; Сигрид посмотрела на него, и ей показалось, что в глазах его отразился солнечный свет.
Вскоре после этого Сигват встал; казалось, им больше не о чем говорить.
Он поздоровался с Суннивой, когда они вернулись обратно в зал, перекинулся с ней парой слов. И когда Сигрид спросила, не хочет ли он чего-нибудь поесть, прежде, чем отправиться обратно к ярлу, ведь уже совсем поздно, он отказался, поблагодарив.
9
Руан.