Бегство

Служебный день Ксении Карловны был кончен, — обычно он кончался гораздо позже. Этот вечер был предназначен для чтения и литературно-политической работы. Ксения Карловна и то жаловалась друзьям, что практическая деятельность ее засасывает: «А между тем надо, ох, как надо, и по теории кое-что подчитать, а уж по истории я совсем швах, каюсь, запустила», — сурово-мужественно говорила она друзьям. Впрочем друзья знали, что товарищ Карова, по своей обычной скромности, преувеличивает: она всегда следила и за теорией, и за историей (разумелись теория и история партии). В партийной среде очень ценили и уважали Карову: «крупная сила и замечательный работник», — говорили о ней светочи.

На столе, под стеклом которого видны были объявления дорогих гостиниц, магазинов, пароходных обществ, лежал картонный портфель: Ксении Карловне недавно посчастливилось достать большую редкость, собрание статей Ленина. Она развязала шнурок портфеля и бережно положила на стол потрепанные синие и серые брошюры, аккуратно наклеенные на бумагу газетные вырезки. Время у Ксении Карловны было рассчитано. Она вышла в ванную комнату, открыла кран с надписью «горячая» и подставила руку под струю — вода все текла холодная. «Позор, что не могут наладить», — сердито подумала Карова. Она вообще не любила «Паласа». Ей было известно, что в этой гостинице ее отец провел последние недели своей жизни. В том большом номере бельэтажа теперь жил видный партийный деятель, и Ксении Карловне всегда бывало неприятно с ним встречаться, хоть он был очень уважаемый работник, состоял даже некоторое время цекистом, а в партии числился с 1904 года.

Карова умылась холодной водой, затем поставила на спиртовую лампу приготовленную с утра кастрюлю. Запах спирта вызвал в ее памяти лабораторию. Что-то больно кольнуло Ксению Карловну. «Да, злой бессердечный буржуа», — сказала она себе, вспомнив свой визит к Брауну. Ксения Карловна вернулась к столу, зажгла лампу сбоку, над зеркалом, и пододвинула папиросы, бумагу, — надо было сделать из разных статей выписки и заметки для ответственного доклада. Она отвинтила крышку карманного пера, — перо не писало. Ксения Карловна сильно его встряхнула и с ужасом заметила, что капнула чернилами на брошюру «Шаг вперед, два шага назад». Кляксу кое-как удалось высосать свернутым в трубочку куском промокательной бумаги, — осталось только бледно-голубое пятнышко, — но все же было неприятно, и Карова не сразу могла сосредоточить мысли. Однако, сделав над собой усилие, она установила порядок положений доклада, приблизительно наметила, что в какой статье надо просмотреть, и, нахмурившись, стала читать.

«…Философия хвостизма, процветавшая три года тому назад в вопросах тактики, воскресает теперь в применении к вопросам организации…» — «Да, это очень важно сейчас, коль скоро бывшие хвостисты собираются поднять голову», — удовлетворенно подумала Ксения Карловна и взялась было за перо. Из ванной запахло капустой, — Ксения Карловна забыла о супе. Она вскочила, пробежала в ванную и погасила спиртовку. Суп, шипя, переливался через край кастрюли. Ксения Карловна, морщась от боли, взялась за горячую ручку, быстро перелила суп в глубокую тарелку, захватила с собой соль, хлеб и перенесла все на стол. «Да, злой буржуа, вообразивший себя сверхчеловеком, — опять вспомнила она о Брауне. — Осмеивает все живое и борющееся… Ну, и вычеркнуть его раз навсегда из памяти…» Но Браун из памяти у нее не выходил.

Ксения Карловна познакомилась с ним давно, вскоре после разрыва с отцом. Она тогда подумывала и о науке. К Брауну у нее было рекомендательное письмо. Ксения Карловна бывала и на его лекциях, и в лаборатории. Наукой он не советовал ей заниматься, но был с ней очень внимателен и любезен, зашел с визитом, пригласил ее на обед в ресторан. Ксения Карловна охотно приняла приглашение: она и партийным друзьям говорила, что любит «минутные вылазки в старый мир». Ей — особенно в ту пору — нравились хорошо одетые, хорошо воспитанные, хорошо говорящие по-французски мужчины. Обед, впрочем, сошел неудачно. В ресторане, выпив шампанского, Ксения Карловна рассказала Брауну всю свою жизнь. Он был, однако, в дурном настроении, слушал ее мрачно и не очень внимательно, а когда она кончила, сказал:

— Это Шекспир с примесью Вербицкой… Что, если в дальнейшем Шекспира не хватит? Тогда вся ваша жизнь пройдет по Вербицкой, а? Право, не стоит, Ксения Карловна.

— Я вам говорю чистую правду, — сказала, вспыхнув, Ксения Карловна. Вместо «чистую» у нее вышло «цистую», — в минуты волнения она немного шепелявила; это воспоминание потом очень ее мучило.

— В этом я нисколько не сомневаюсь, — поспешно ответил Браун. Мнение Ксении Карловны об его любезности и хорошем воспитании поколебалось. Однако добрые отношения остались, тем более, что Браун, видимо, старался загладить свою резкость. Она часто о нем думала, стыдилась этого и вместе этому радовалась.

«…Знаете ли вы, читатель, что такое Воронежский комитет Российской Социал-Демократической Рабочей Партии? Если вы не знаете этого, то почитайте протоколы партийного съезда…» «Hôtel Héliopolis, le plus luxueux du monde, 800 chambres aves salle de bain…»[32] «Паки и паки мы должны с сожалением констатировать, что бундовцы совершение не сводят концы с концами…» «Those Cook & sons offices, Great Britain & Ireland, Europe, Africa, Oriental…»[33] Есть и читать, скосив глаза, было неудобно, — глупые объявления под стеклом развлекали Ксению Карловну. Она поужинала, унесла тарелку в ванную, вернулась и быстро набросала тезисы доклада. Это ее оживило. Для заключительной части, где говорилось о приходе партии к власти, надо было заглянуть в прошлогодние статьи Ленина. Ксения Карловна внимательно прочла ряд вырезок и кое-что выписала. «Когда-то А. И. Герцен сказал, — быстро, крупным и четким почерком, выписывала она, — что когда посмотришь на „художества“ господствующих классов России, то становится стыдно сознавать себя русским. Это говорилось тогда, когда Россия стонала под игом крепостничества, когда кнут и палка властвовали над нашей страной. Теперь Россия свергла царя. Теперь от имени России говорят Керенские и Львовы. Россия Керенских и Львовых обращается с подчиненными национальностями так, что и теперь напрашиваются на язык горькие слова А. И. Герцена…»

В одиннадцать часов Ксения Карловна кончила конспект доклада, который несомненно должен был вызвать много споров и шума в городском комитете. Она прочла конспект с начала до конца. Некоторые места в нем доставили ей немалое удовлетворение, особенно то, которое со ссылкой на Ленина, было направлено против бывших хвостистов, теперь примазавшихся к комитету и явно компрометирующих партию. Ксения Карловна завинтила самопишущее перо, аккуратно, в хронологическом порядке, сложила статьи Ленина и завязала шнурки папки. На следующий день надо было идти на работу в семь часов утра. Ксения Карловна разделась и стала проделывать шведскую гимнастику, которую ей рекомендовал один врач, — прекрасный работник, состоявший в партии с 1907 года (Ленин тоже одобрял шведскую гимнастику). Зеркало отражало ее тощую фигуру, худые повисшие руки, аккуратно, но некрасиво заплатанное белье — от Дусе. «Кожа желтая от электрического света… И наша эпоха не время для личного счастья… Злой, злой человек, и не надо о нем вспоминать, — печально и бессвязно думала Ксения Карловна, вздрагивая при мысли о своей последней встрече с Брауном. — „Повысятся другие ценности, скажем, например, наружность“… Как это плоско он сказал, и грубо, и пошло!.. Я ему ответила: „Это ваше замечание сделало бы честь Кузьме Пруткову“. И очень хорошо, что так ответила, — вспомнила она, вытягивая руки и приседая. Вдруг Ксения Карловна замерла: „Что, если сказала не честь, а цесть!.. Нет, не сказала… Ах, да не все ли равно! Право, стыдно об этом и думать! Для меня этот буржуазный эстет больше не существует…“

32

Отель «Гелиополис», самый роскошный в мире, 800 номеров с ваннами (фр.)

33

Контора «Кук и сыновья». Великобритания, Ирландия, Европа, Африка, Восток (англ.)