Серебряный молот

Турир смотрел в землю. Потом поднял щепку и принялся строгать ее ножом.

— В тот день я вел себя по-скотски, — сказал он. — И я представляю себе, чем бы это закончилось, если бы ты не стала между нами. Я должен благодарить тебя за то, что ты рисковала жизнью, спасая мою шкуру. Но я не знаю, стоит ли мне благодарить тебя…

— Тебя тянет в Валгаллу?

— Да, Раннвейг ждет меня.

Сигрид медлила с ответом, ей нужно было подумать. Наконец она сказала:

— Ты думаешь, твоя встреча с Раннвейг была бы там радостной после того, как ты отказался от ее сына?

Уронив щепку, Турир уставился на нее.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Раннвейг пожертвовала своей жизнью, чтобы дать тебе сына, Турир. А ты даже ни разу не взглянул на него!

— Если бы ты видела, как она страдала из-за этого мальчишки… — в отчаянии произнес Турир. — — Она рожала его более двух суток, она совсем выбилась из сил. И она шептала мне, что если я буду держать ее, у нее это получится. Но когда мальчик родился, случилась беда. Она просто истекла кровью…

Дальше он не смог продолжать.

Сигрид взяла его за руку и некоторое время сидела так, считая, что ему нужно придти в себя.

— Я даже не подозревала, что ты боишься вида крови, — сказала она.

Он вздохнул и выпрямился.

— То, что я видел раньше, не имеет к этому никакого отношения, — возразил он.

— В самом деле, — ответила она, — вы, мужчины, ищете славной смерти в бою; вам мало умереть от какой-нибудь болезни, вам нужно умереть за что-то, умереть мужественной смертью. Мы, женщины, тоже сражаемся, если можно так выразиться.

Судя по выражению его лица, он не очень-то понимал, о чем она говорит, но во взгляде его что-то проснулось.

— Ты полагаешь, что Раннвейг пала в женском сражении? — спросил он.

Она кивнула.

— Мужчина уезжает из дома, — сказала она. — Ему нужно бороться, чтобы доказать всем и самому себе, что он мужчина. Для женщины же, хочет она того или нет, это испытание наступает, когда она рожает своего первого ребенка; после этого она знает себе цену. И если она при этом встречает смерть — и встречает храбро, — то она умирает так же геройски, как и воин на поле брани. Разве ты не понимаешь, что ради того, чтобы принести в мир новую жизнь, стоит страдать и жертвовать свою жизнь?

— Думаю, понимаю, — медленно произнес Турир. — И ты полагаешь, что если я не хочу признавать нашего сына, значит, я предаю Раннвейг?

Сигрид снова кивнула, и они некоторое время сидели молча.

— Я не осмелился взглянуть на него с того самого дня, когда он родился, — признался Турир. — Я дал ему имя, а потом отправил его на воспитание к Бьёрну в Омд.

— Ты отправил новорожденного на лодке через фьорд, в зимнее время! — Сигрид была потрясена.

— Он добрался туда благополучно, — сказал Турир.

— Спасибо Норнам! — сказала она. — Как ты назвал его?

— Сигурд, — ответил он, — в честь деда. И, возможно, в честь тебя.

— Если ты думал обо мне, давая ему имя, — сказала она, — ты должен позволить мне заступиться за него!

Он резко повернулся к ней; взгляд его был преисполнен горечи.

— Тебе легко говорить, — сказал он, — ты не имеешь понятия о том, что такое скорбь, не знаешь, что значит искать себе смерть!

Сигрид ответила не сразу. Указав рукой на фьорд, она сказала:

— Видишь там, внизу, фьорд Стейнкьер? Я лежала бы сейчас на его дне, если бы не Гутторм Харальдссон, вытащивший меня на берег.

— Не могла бы ты рассказать мне, почему? — спросил он. — В одной из песен говорится, что это утешение слушать о чужих несчастьях. ..

Начав рассказывать, Сигрид сама удивилась, как трудно ей было говорить о первых месяцах жизни в Эгга. Рассказывая, она не смотрела на Турира, и когда он всадил свой нож в бревно, она съежилась от страха.

— Вот, значит, как повел себя Эльвир, хотя я ясно дал ему понять, что ты для меня много значишь, — сказал он. — Если бы я знал об этом, я бы не стал просить у него прощения за то, что обнажил меч!

— Но… — Сигрид была напугана вспышкой его ярости. — Теперь все это в прошлом. И если я смогла простить Эльвира, ты тоже сможешь.

— Если бы я приехал сюда прошлой весной… — угрожающим тоном произнес он. — Знаешь, почему я не приехал? Я думал, что буду лишним!

— И хорошо, что так оно и было, — торопливо ответила Сигрид. — Но самое главное, о чем я хотела сказать тебе, это то, что Грьетгард дал мне смысл жизни.

— У женщин все иначе… — сказал он.

— Возможно.

Некоторое время они сидели молча, потом он сказал:

— Нет, я не хочу и не могу нянчиться в Бьяркее с грудным младенцем! И я не думаю, что Раннвейг ждет это от меня. Но я согласен, что изменю ей и мальчику, если стану добровольно искать смерть. — Он пожал руку Сигрид. — Спасибо тебе, что ты спасла меня. Но я не могу понять, что заставило тебя рисковать жизнью ради меня, учитывая, как я себя вел!

— Не стоит придавать значения тому, что говорит и делает человек, когда он пьян, — улыбнулась Сигрид, беря его за руку. — Я была бы плохой сестрой, если бы так легко забыла обо всем, что ты для меня сделал. И если я смогла любить тебя, узнав о том, чем ты занимаешься в чужих странах, то смогу вытерпеть и это… — она кивнула на раненую руку.

Но у Турира ее слова не вызвали улыбки.

— Что ты знаешь о моих поездках в чужие страны? — спросил он.

— Я была бы рада услышать, что ты покончил с походами викингов. ..

— Что ты знаешь об этом? — повторил он.

— Я знаю, чем вы занимаетесь там, все вы, знаю о ваших предательствах и скотстве, об убийствах женщин и детей. А когда вы возвращаетесь домой, вы рассказываете только о своих подвигах. Вы хвастаетесь своим геройством в честной борьбе…

— Это Эльвир рассказал тебе об этом?

Она кивнула.

— Он действительно не прихватил с собой ничего ценного! Но у тебя более толстая кожа, чем я думал, раз ты можешь говорить об этом спокойно.

— Жизнь вовсе не прекрасна, — медленно произнесла она. — И либо нужно закрыть глаза и заткнуть уши, отказываясь знать о том, что происходит вокруг, либо научиться принимать жизнь такой, как она есть…

Турир удивленно взглянул на нее. И, собравшись с мыслями, произнес:

— Кое с чем мне придется смириться. И я мало что выиграю, напиваясь до бесчувствия…

Он встал.

— Сигрид, — сказал он, помогая ей подняться, — ты должна пообещать мне вот что: если Эльвир снова изменит тебе или посмеет поднять на тебя руку, ты дашь мне об этом знать! И если тебе когда-нибудь потребуется помощь, я приеду так скоро, как смогу…

И уже подходя к усадьбе, он спросил:

— Что-нибудь слышно о Хьяртане Торкельссоне?

Хьяртан исчез в то утро, когда Турир в прошлый раз приехал с севера.

— Он забрел по ошибке в Хеггвин, — сказала Сигрид. — Накачался пивом, словно бочонок перед Рождеством, и заснул у стены амбара. Утром его обнаружил один из рабов, и Колбейн отослал его обратно в Эгга.

— Кто такой Колбейн?

— Хозяин Хеггвина, брат Гутторма Харальдссона.

— Я не знал, что Гутторм родом из соседней усадьбы.

— Гутторм и Эльвир росли вместе; еще будучи мальчишками, они смешали кровь.

— Теперь мне многое становится ясным, — сказал Турир. — Но что ты думаешь по поводу рассказов Хьяртана о Винланде?

— Эскимосы плодятся как полевки, — ответила Сигрид. — С каждым его рассказом их становится все больше и больше — тех, которых убил Хьяртан.

— Он нашел себе какое-нибудь занятие?

— Эльвир послал его чинить рыбацкие лодки и снасти, и это у него хорошо получалось, хотя его рыбацкие рассказы тоже вскоре стали известны всем. Зато он нашел себе здесь хорошую льночесалку. ..

Впервые за все время пребывания в Эгга Турир засмеялся. И он рассказал Сигрид, каким образом взял Хьяртана на борт в Дублине.

— Та, что была в Дублине, куда хуже этой, — сказала Сигрид. — Эта — служанка средних лет, помешанная на мужчинах и имеющая троих незаконнорожденных детей. Она набрасывается на мужиков, как медведица на скот. Стоило ей только сурово взглянуть на него, как Хьяртан пополз к ней на брюхе, как пристыженный пес.