Кровь звезд

— Вы предали бы дело, с которым вас отправили сюда?

— Нет, — сказал он. — Прежде всего мне поручено остановить вас, положить конец опустошению, которое вы несете. Моя задача была бы выполнена, и ни одному человеку не пришлось бы страдать от вашего огня!

— Нет, — сказала она, — страдали бы вы.

Он думал об этом. Но в эту минуту… как он гнался за ней, преследуя ее в Космосе! Он не собирался упускать добычу. Даже если ему суждено умереть. Голубые, как море, глаза засияли золотыми звездочками, руки потянулись к пылающему призраку. На белоснежной коже Саламандры отражались огни всех костров, ее волосы благоухали всеми ароматами. Внезапно ослабев, она прошептала:

— Всякая материя горит при соприкосновении со мной. Подумайте о Десте. Он испугался, я в самом деле не любила его! Подумайте о пажах и рыцарях, которые убивали друг друга, потому что желали меня. А моя сила выросла с тех пор, как я покинула Сион, — она разрезает пустыню, как обнаженный меч…

В жаркой ночи среди завываний хамсина и бреда охваченных лихорадкой стонали какие-то голоса.

— Сжальтесь над теми, кто умирает в бреду!… Над страдающими от лихорадки… больными холерой… больными чумой…

— Сжальтесь над теми, кто погибает в крови и грязи, задушенными жидкостью в организме, разъеденными язвами… Сжальтесь над живыми, которые шевелятся среди обезображенных трупов, несчастными, которые зовут и проклинают, умирают во второй раз!

Конрад колебался. Эсклармонда чувствовала, как ее приподнимает волна сверхчеловеческой жалости, словно волна океана, которая мягко прибивает тела утопленников к берегу. Она искала в своей непорочной памяти представителя воплощенной Стихии слово, выражающее бесповоротное, твердое решение, способное сбросить колдовские чары, которое могло его спасти…

Она почти кричала:

— Вы полагаете, что я сбежала из-за любви. А если из-за ненависти? Стихия Воды противостоит мне целую вечность. И я презираю этих слабых христиан в их тяжелых доспехах, которые судят меня под тенью своего Тау! На днях я ниспошлю на Иерушалаим огненную бурю… башни Давида вспыхнут, как факелы! Я принесу халифу победу!

— Этой прокаженной собаке? — спросил Конрад.

Над Тигром разорвалось облако; Пи-Джо, повелитель Воды, овладевал континентом. Сильный дождь обрушился на реку, покрыв все своим саваном. Саламандра ухватилась за этот крик ревности, как за спасательный круг.

— Это император правоверных, — сказала она, — он станет прекрасным, когда пойдет по крови. Впрочем, я любила бы только его… Абд-эль-Малек дорог мне, как и Сафарус…

— Ты лжешь!

— Огонь пожирает все!

— Даже мусор?

— Особенно мусор! Я нахожу удовольствие в его запахе. Я принадлежала Десту, Абд-эль-Малеку, Сафарусу. Кому еще? Сейчас у меня есть халиф Хаким… Ты единственный, кому я не могу принадлежать.

— Ты лжешь! — повторил он, словно смертельно раненый.

Сейчас они были далеко друг от друга, их разделяли Галактики и световые века! Саламандра приняла свой настоящий облик, она не была больше златовласой девушкой, она представляла собой пламя, которое угрожает мирам…

На деле же они не двинулись с места, но он опустил руки. Этот Конрад, которого она плохо знала, который поднял в ней такую бурю, как он легко погибал! Так погибает каждое живое существо… Главное сейчас в том, чтобы его удалить. Он будет жить. Он вернется на Землю и станет счастливым, как Дест, с существами, которые принадлежат к его типу… Однажды он скажет: «Когда я начинал охоту на этого пылающего демона…»

— Скажи мне, что ты лжешь, или я умру! — просил Конрад. Каждое слово, слетавшее с его губ, было как капля крови.

Она солгала с мучительной нежностью:

— Единственное место для свидания, которое я могла бы тебе назначить, это поле битвы у Сефории. Я приведу туда войска халифа. Полумесяц восторжествует там, и я вдоволь напьюсь крови христиан. Я ненавижу их, потому что они похожи на тебя.

Рыцарь в образе льва

Он ушел. В конце концов он так и не применил свой бластер: разве сжигают Саламандру?

В момент горького прозрения Монферрат понял, почему Совет Свободных Светил выбрал его в качестве Охотника. «Эльм-человек, — сказал он себе, — не умирает просто так. Он не может кончить жизнь самоубийством. Она не захотела принять мое предложение? Хорошо. Партия продолжается. Она хочет эту войну? Она ее получит. Но тогда горе победителю!»

У четвертого сада на него набросились стражники с высоко поднятыми ятаганами. Он свистнул. Искандер взметнулся вверх, как дикое пламя, и обрушился на врагов. Это был стремительный натиск…

Храбрый зверь служил хозяину, которого он сам выбрал. Монферрат и его лев вихрем пронеслись через третий сад, тесня толпу в пестрых тюрбанах, ощетинившуюся обнаженными кинжалами. Молнии из бластера жгли кусты роз и персидские ковры. У ворот сада раздался рев: к ним бежал сводный брат Искандера — Нерон. На мгновение Конраду показалось, что его спутник ослабел. Но две страшные золотистые кошки катались по мрамору, царапали, рвали… Пасть Нерона открылась, словно зрелый гранат. Брызнул фонтан крови. Когда, тяжело дыша, победитель приподнимался, просвистели десять, двадцать копий. Но страшное оружие землянина смело кипарисовые аллеи и площадь, оставив после себя лишь обугленный след.

Конрад прокладывал себе дорогу в месиве тел, которых становилось все больше и больше. Он прикинул: ему нужно пройти еще два сада, настоящая драка начнется лишь на лестницах, надо пройти в самом широком месте внутреннего двора и мимо охраны…

И снова Искандер сражался бок о бок с ним, воскрешая как бы старую легенду о рыцаре в образе льва… Монферрат погладил дымящуюся гладкую шкуру, поймал теплый взгляд, где кипел золотой песок, «преданность животного»… Бой переместился на лужайку, где росли белые фиалки и дикий сельдерей, у самой колоннады. Весь дворец проснулся и шумел, как море. Вдруг, перекрывая волны криков, потрескивание огня, который охватывал гобелены, мебель из редких пород дерева, раздалось пронзительное мяуканье, от которого задрожал огромный золотистый лев и поднялась его пышная грива.

Из рощи появился извивающийся как будто в танце зверь с темными полосами на шкуре. Казалось, что он играл, вытягиваясь почти у самой земли. На мгновение он оказался один на один перед воинами посреди опустевшего сада, залитого серебряным лунным светом; маленькие острые уши зверя дрожали.

«Тигрица», — сказал себе Конрад.

Он видел подобных животных на репродукциях и в фильмах и знал их жестокость.

«Искандеру придется туго!»

Но, обернувшись, он увидел приготовившегося к прыжку огромного льва, который замер на месте и тяжело дышал. Там, на поляне, тигрица наблюдала за ним своими фосфоресцирующими зелеными глазами, как будто вызывая на поединок. Последовало протяжное мяуканье; оно, казалось, означало: «Иди сюда. Оставь эти людские дела. В пустыне ночь красная и жаркая, с финиковых пальм падают цветки, и мы вдвоем будем танцевать под зеленой луной. Иди, мои бока гладки, а шкура моя мягка, как трава в девственном лесу. Мы пойдем по песку, и я приведу тебя к руслу пересохшей реки, где я знаю берлогу, в которой будут укрываться ночью наши полосатые и золотистые малыши…»

По крайней мере именно это слышал Конрад в ее рычании. А Искандер?

Появление тигрицы разве не напомнило ему глубокие ночи над океаном, скалистые берега, где бродят большие свободные львы и золотистые львицы играют со своими малышами?

«Иди, оставь людей убивать друг друга только ради удовольствия, не ради вкуса плоти…»

В ложбине, усеянной бледными венчиками цветов, тигрица ползла с грациозностью змеи. Вдруг длинная, казавшаяся бронзовой тень взмыла вверх в невероятном прыжке. Когда Искандер вернулся к своему хозяину, опасное животное лежало на земле со сломанным позвоночником. Черная кровь окропила цветы.

— Спасибо за урок, друг, — сказал Монферрат.

Однако этой задержки всего на несколько мгновений было достаточно, чтобы мрачный, внезапно разбуженный Абд-эль-Малек сам повел своих янычар в бой.